Госпиталь брошенных детей - Стейси Холлс

все уже успели приодеться. А те, кто не успели, сидят по домам.

Она присмотрелась ко мне, и на ее лице отразилось понимание. Потом она оглянулась по сторонам, как будто я могла спрятать Клару под юбкой.

– Где она?

– Ее там не было.

– Ох, Бесс… – лицо моей подруги вытянулось. – Она умерла?

Я покачала головой.

– Нет. Каким-то образом ее уже…

– Пенни за покраску! – крикнул продавец париков у меня за спиной, так что я вздрогнула. Он повторил свои слова на идиш и еще на трех языках. Я придвинулась к лотку и тихо сказала:

– Ее уже забрали.

Кезия заморгала.

– Кто?

– Вот это самое странное. У них написано, что это была я.

Она покачала головой, а я плотнее запахнула плащ.

– Та, кто забрала ее, назвала мое имя и адрес. Я не понимаю, Киз. У меня голова идет кругом. Я направилась сюда и даже еще ничего не сказала Эйбу. Он будет… – У меня перехватило горло, и я могла только шептать: – Мою дочь забрали на следующий день после того, как я оставила ее там. Все эти годы ее там не было… все это время.

– Что? Но кто это мог быть? Ведь Дэниэл…

– Да, он умер.

Кезия широко распахнула карие глаза.

– А что, если он не умер?

– Нет, умер. Об этом написали в газете.

– Ты не умеешь читать.

– Я заплатила мальчику, чтобы он мне прочитал. Он мертв, Киз.

– Пенни за покраску! – завопил продавец париков.

– Но почему кто-то решил забрать ее? Да еще от твоего имени?

– Во-первых, я не понимаю, как они узнали, кто я такая. В госпитале ты не называешь свое имя, свой адрес и все остальное для сохранения тайны личности. Но кто бы это ни был, он знает, кто я такая и где я живу. Каким образом?

Кезия поправила свой капор, заправив выбившиеся пряди черных волос.

– Теперь ты заставляешь меня нервничать.

– Понимаю.

– Может быть, они просто скрывают, что она умерла, и выдумали эту историю, чтобы ты не так сильно переживала?

– Полагаю, умирают многие дети, которых приносят туда. Но это не вина госпиталя: большинство детей попадает туда уже в полумертвом состоянии. Кроме того, их отправляют за город, где о них заботятся сиделки и кормилицы.

– И все-таки они могут быть виноваты. Что, если произошел несчастный случай, или…

– Киз, зачем им лгать?

– Что, если они продали ее?

– Кому? Кто купит младенца, который успел прожить только один день? Брошенных детей можно покупать по десятку за пенни. Они повсюду: лежат в придорожных канавах или в бедных лачугах. Половина семей на этой улице продала бы своих детей, если бы у них была такая возможность.

Кезия поежилась. В этот момент две маленькие фигурки устремились к нам, толкаясь и цепляясь друг за друга. Мозес, старший из братьев, перепрыгнул через кучу сапог в корзине. Джонас попытался последовать его примеру, но не допрыгнул и зацепился за ножку стола, отчего тот перевернулся, и чистая одежда Кезии оказалась на земле.

– Джонас, несносный грязнуля! Посмотри, что ты натворил! – Она принялась отчитывать мальчика, ухватив его за тощую руку. – Почему вы не остались у миссис Абельман? Я плачу за то, чтобы она присматривала за вами и не позволяла вам ползать, как вшам, по моей одежде.

Она поставила стол на место, а я стала подбирать и складывать одежду.

– Она разрешила нам поставить хлеб в печку, – с гордостью сообщил Джонас.

– Лек-хем, – сказал Мозес. – Это значит «хлеб» на идиш. А та-нур значит «печь».

– И где этот хлеб?

– Его сейчас готовят на пекарне!

– Заберите его и сразу же возвращайтесь к миссис Абельман, слышите? Не останавливайтесь, ни с кем не разговаривайте и больше не выходите из дома, даже если сам король явится сюда в паланкине.

Они бросились наперегонки мимо ботинок и нижних юбок, и Кезия смотрела им вслед, пока они не исчезли за углом. Из-за их шалостей я позабыла о своих бедах: дети умеют делать такое со взрослыми людьми. Я отряхнула несколько сорочек и положила их сверху.

– Ты слишком беспокоишься за них.

– Здесь не бывает никаких «слишком», – возразила Кезия.

Мы немного постояли, оглядываясь по сторонам. Люди прятали лица и руки от ледяного ветра. Здесь были лишь те, кто мог выйти на улицу в такую погоду, но у многих не было иного выбора. Уже смеркалось, а когда стемнеет, никто не будет покупать одежду. Лучшие вещи Кезии – блузки с цветочной расцветкой, полосатые и цветные шелковые ленты – были повешены на столбики из бондарной лавки позади нее. Эти вещи лучше выглядели в сумерках, когда нельзя увидеть вставок другого цвета, пятен пота на подмышках и количества щелока, понадобившегося для отбелки.

– Что ты теперь будешь делать? – спросила она, потирая руки.

Я погладила фиолетовую ленту.

– Не знаю. Я вернусь домой одна; Эйб будет спрашивать, где ребенок, и Нэнси Бенсон тоже не отстанет от меня, так что я буду выглядеть идиоткой. Я уже сказала Нэнси, что у нас будет подмастерье, и в Биллингсгейте все уже знают об этом. Не знаю, как все это вынести.

Кезия помолчала, обдумывая мои слова. За короткое время стало еще темнее, и когда я снова посмотрела на нее, то больше не видела отдельных черт ее лица, тонких морщинок в уголках глаз.

– Возможно, сейчас она живет лучше, чем ты смогла бы устроить для нее, – тихо сказала она.

– Да. – Я глухо рассмеялась. – Возможно, герцогиня удочерила ее и теперь учит ее живописи и игре на фортепиано. Нет, Киз: я не знаю, чему верить. Я не верю этим клеркам из госпиталя с их париками и гусиными перьями. Они смотрят на нас через пенсне и монокли. Мы для них одинаковы, мы и наши дети.

– Уверена, что это неправда. Они не могут умышленно дурачить тебя. Ты сама сказала, что не называла свое имя и адрес, когда принесла малышку, тогда как они могли узнать это? А Дэниэл вообще знал, где ты живешь?

– Разумеется, нет. Я лишь дважды встречалась с ним. Не знаю, Киз. У меня такое ощущение, словно я блуждаю во сне.

Я посмотрела вдоль Розмари-Лейн в сторону Олд-Бейли-Корт, где Эйб сидел на стуле в ожидании встречи с дочерью и беспокоился из-за денег. «Как мы будем содержать ее?» – не раз спрашивал он. Я напомнила, что мы прекрасно справлялись с кормлением трех ртов, пока Нед не ушел из дома, а теперь и подавно справимся.

Сейчас Эйб сидит и прислушивается к шагам на лестнице, а на столе расставлены три тарелки для