Собрание сочинений, том 5. Белая перчатка. В дебрях Борнео. В поисках белого бизона. - Томас Рид

В этой хижине уже давно никто не жил. Крыша у нее давно обвалилась; это было не жилье, а развалина. Небольшой пустырь перед ней, через который теперь проходила дорога, когда-то, возможно, был садом, но теперь весь порос дроком и кустарником и только тем и отличался от окружающей густой чащи, что кусты здесь еще не успели сойтись сплошной стеной.

Странно, как могло кому-то прийти в голову построить дом в таком месте! Больше чем на милю вокруг не было никакого жилья, ближайшим в сторону Челфонта была та самая подозрительная харчевня «Вьючная лошадь». Быть может, именно эта уединенность и прельстила чудака хозяина построить себе жилище в таком месте.

Но, так или иначе, это было жалкое жилище. Даже если бы белый дымок поднимался из его глиняной трубы, все равно оно казалось бы угрюмым. Но сейчас, когда оно превратилось в развалины, когда крыша его обрушилась, а стены заросли сорняком и на месте сада ощетинился колючий кустарник, оно представляло собой унылое зрелище страшного запустения и заброшенности. В таком месте, пожалуй, и в самом деле могли ограбить, да и не только ограбить, а и убить.

Между тем, как мы уже рассказали, оба путника, приятно беседуя, выехали к тому месту, где стояла полуразрушенная хижина. Месяц светил по-прежнему ярко, и за густыми зарослями, через которые проходила дорога, уже виднелись в просвете вдали, на расстоянии мили с лишним, вершины великолепных деревьев – дубов, вязов, каштанов, – выступающих на отлогих холмах Бэлстрод Парка. Путники уже могли различить в серебристом сиянии луны контуры величественного замка норманнской архитектуры темно-красного и белого цвета.

Еще десять минут – и Уолтер Уэд будет дома.

Юный паж уже предвкушал эту сладостную минуту. Вот он уже совсем рядом, родной дом, после такой долгой разлуки, родной дом, что сулит встречу с близкими и, может быть, еще нечто большее...

Всадник, которому надо было ехать дальше, уже собирался было поздравить своего спутника с предстоящей ему радостной встречей, когда вдруг какой-то подозрительный шорох справа от дороги заставил их прекратить разговор. И в ту же минуту в тишине раздался грубый окрик:

– Стой, ни с места! Отдавай кошелек!

Оба путешественника уже выехали на открытое место против разрушенной хижины, но они не успели даже сообразить, откуда раздался голос, как прямо перед ними внезапно появился человек и преградил им дорогу.

Его угрожающий вид, длинная пика, которой он размахивал над головами лошадей, не оставляли ни малейших сомнений в том, что это грабитель.

Прежде чем они успели что-либо ответить, он еще раз громко повторил свое требование, с тем же угрожающим видом размахивая пикой.

– Стой, ни с места? Отдавай кошелек? – переспросил всадник, медленно повторяя эту избитую формулу. – Вы этого требуете, почтеннейший, так ли мы вас поняли?

– Да, требую! – зарычал нападающий. – Да поторапливайтесь, коли дорожите своей шкурой!

– Так вот, – продолжал всадник, сохраняя полнейшее хладнокровие, – вы не можете сказать, что мы недостаточно быстро повиновались вашему первому требованию. Вы видите, что мы оба стоим и не двигаемся. Что касается второго, тут надо подумать. Прежде чем вручить вам свои кошельки, мы должны узнать, почему, с какой целью и, главное, кому мы должны передать свое имущество. Надеюсь, вы не откажетесь сообщить нам свое имя, а также причину, побудившую вас предъявить нам столь скромное требование?

– К черту болтовню! – заорал тот, злобно замахиваясь пикой. – На большой дороге не спрашивают ни имен, ни причин! Кошелек или жизнь! Да не пытайтесь улизнуть! Поглядите, сколько нас вон там – целая дюжина! И не пробуйте сопротивляться! Вы окружены!

И с этими словами разбойник махнул своим страшным оружием в сторону густой чащи.

Глаза обоих путников невольно устремились в ту сторону, куда указывала пика.

Да, действительно, они были окружены. Шесть или семь человек, необыкновенно свирепого вида, вооруженные таким же оружием, как и их атаман, стояли вокруг открытой поляны на равных друг от друга расстояниях, наполовину скрытые деревьями и кустарником. Они стояли совершенно неподвижно. Даже пики в их руках словно застыли в воздухе. Никто из них не издавал ни звука, не порывался вперед, а ведь, казалось бы, им следовало это сделать хотя бы для того, чтобы подкрепить требование своего атамана.

– Смирно, товарищи! Ни шагу! Нечего торопиться! – командовал тот. – Мы имеем дело с порядочными людьми. Не надо причинять им вреда – они не будут сопротивляться.

– А вот и будут! – насмешливо крикнул всадник, выхватывая решительным жестом пистолет из кобуры. – Я намерен сопротивляться не на жизнь, а на смерть! И этот храбрый юноша тоже.

Уолтер поспешно извлек из ножен свою гибкую рапиру – единственное оружие, которое у него было.

– Как! Сдаться шайке трусливых грабителей? – продолжал всадник, взводя курок. -Нет! Скорей уж...

– Да падет ваша кровь на вашу голову! – вскричал разбойник, ринувшись вперед и яростно выбрасывая пику так, что ее стальной конец едва не вонзился в шею лошади.

И, наверно, тут же ему и пришел бы конец, если бы яркий свет месяца не озарил внезапно эту страшную, свирепую физиономию, искаженную злобой, обросшую густой черной щетиной, с черной всклокоченной бородой, с налившимися кровью глазами, сверкающими неистовой яростью из-под черной копны волос, падающих космами на лоб.

Всадник уже поднял взведенный пистолет. Стоило только нажать курок грянул бы выстрел, и разбойник тут же свалился бы бездыханный под ноги его коня.

Но внезапно рука всадника опустилась, и из уст его вырвалось изумленное восклицание.

– Грегори Гарт! – вскричал он. – Ты – разбойник!.. Грабитель! Ты дошел до того, чтобы убивать...

– Хозяин! – сдавленным голосом прохрипел бродяга, чуть не выронив из рук пику. – Как! Это вы? О, простите, простите меня, сэр Генри! Я не знал, что это вы!

С трудом вымолвив эти слова, он бросил наземь оружие и, низко опустив голову, стоял пристыженный, не смея поднять глаза на всадника, из-за которого дело приняло такой неожиданный оборот.

– Ох, мастер Генри! – снова воскликнул он. – Вы простите меня, не правда ли? Хоть и зверь я стал, а, клянусь, не пережил бы, если бы, не дай Бог, хоть волосок задел на вашей голове! А все это моя проклятая доля, она-то и довела меня до этого!

На минуту воцарилась глубокая тишина. Даже все бандиты из разбойничьей шайки, казалось, почувствовали необычайность положения: ни один из них не пошевелился и не открыл рта.

Пристыженный атаман первый нарушил это неловкое молчание.