Запретный дневник - Юрий Барков

— Не обращай… внимания… — утробно стонала будущая жена мне в ухо, обнимая за шею и стараясь поддать снизу, чтобы насадиться как можно глубже, при этом отдаваясь мне с каким-то стихийным восторгом под аккомпанемент дергавшейся двери.

Когда она, еще влажная в паху от выпущенной на нее моей спермы, вместе со мной покидала подъезд, некий несчастный отец семейства, уже, должно быть, вообразивший, что дверь закрыта кем-то, кто вознамерился убить и изнасиловать его уродливую жену и кретинку-дочь, с облегчением обругал нас ублюдками. Я ответил ему «козлом».

Так в этом небесном восторге соития, подаренном нам Богом, что есть добродетель? А в приведенном не кстати жителе подъезда — дьявол? Или наоборот, добродетельный семьянин, переволновавшийся за своих близких, правильно обругал двух юных греховодников? А если он сам в ту ночь так поздно явился как раз от какой-нибудь бляди? Мысли, мысли куда деть?

Я гляжу на спящую голую жену, на лежащую рядом Марию. Все-таки грех это или не грех? Что дал Бог — приговор или испытание? Непостижимый, Непостижимый, как же Он за всем успевает? Но Мария — Мать. Она не меньше Его. Ее присутствие меня оправдывает.

Апрель, 22

День рождения Ильича. Имя Ясленик: «Я с Лениным и Крупской». Революция. Резолюция. Резервация. Презервация. Раньше был Праздник коммунистического субботника.

— Как мне найти площадь Ильича?

— Надо длину Ильича умножить на ширину Ильича.

Из-за случившегося выходного дня нежились в постели. Благодаря мне Мария теперь из общей кровати не вылезает. А мне приятно, когда обе рядом — и Мария, и жена. Положил руку на лобок благоверной. Та никак не отозвалась. Эта покорность пришлась мне в самый, как говорится, тычок — член стал напрягаться. Пальцами я легонько раздвинул ей нижние губки, стал осторожно массировать клитор. Он у нее небольшой, но чувствительный. Сама она его не дрочит, но когда во время ебли я выдергиваю хуй, чтобы предохраниться и не спустить в нее, она кончает и испытывает оргазм оттого, что продолжает тереться им о мое бедро. Она вообще часто доходит до оргазма — почти всякий раз, как мы ебемся. А сейчас, когда с нами еще и Мария, то я — как Ленин с Крупской и Арманд; и даже более — я особенно стараюсь: надо же не только земных удовольствий, но и небесного уровня достичь, а для этого требуется полная самоотдача и принятие партнерши в себя со всеми потрохами. И жена тоже самозабвенно идет на этот полный контакт, целиком подчиняя себя моему напору и моей инициативе, и теперь всегда полноценно заканчивает процесс. Так — со мной. Не знаю, как у нее с другими получалось. И знать не хочу.

Губки у жены увлажняются от моих действий, но она по-прежнему продолжает тихо лежать, не двигаясь. Смиренность, как уже отмечалось в подобном случае, меня особенно возбуждает. Я ложусь на нее, расталкиваю коленями бедра, и начинаю ебать. Несмотря на то что сама, естественно, уже завелась, она почему-то усиленно старается сдерживаться и не двигаться. Эта внешняя равнодушная покорность так напоминает мне податливость Марии, что буквально соединяет их, я быстро дохожу до точки и спускаю. Обе лежат удовлетворенные.

А как, интересно, именинник? Тоже человек имел двух баб. Те дружили. Трио не такая уж и редкость в реальной половой жизни. Даже не беря в расчет любовниц, которые и есть-то почти у всякого. Но не у меня — у меня трио. Даже не трио — одна у меня женщина, одна: с Марией я соединяюсь, влагая набухший член в свою жену, в Марию я кончаю, спуская вжену. В Марии истинное мое «я», но в жене — моя истинность; это не просто слова — правда, и нельзя этого сбрасывать со счетов. Объяснюсь.

Хотя у мужчины чаще всего любовница бывает женщиной номер один, а супруга — номер два, как у великого и простого Ильича, да у всех у них, кроме жен, были первые номера: и у Виссарионыча, и у Мак-симилианыча, а у Палыча и подавно — легендарный был ебака. Прилюдно же все так за народ потели, что уже и сами начинали небось в это верить.

Но у меня — нет: мои две женщины даже не две равные половины чего-то, они просто одно. Но есть мысли — и мысли. Я чувствую, что жена и Мария соединены, совокуплены вместе через пизду как через некую надмирную, трансцендентную точку. А в голову приходят неконтролируемые мысли: ведь этакое про любую женщину себе вообразить можно, любую попробовать совокупить с собой через «надмирную точку». И не надо ограничивать выбора. Но тогда это — блядство. А я не блядун и сознательно им быть не хочу. И вот тут то я и останавливаюсь: стоп, надо определиться, где любовь. Ибо любовь — вот единственное, на что опираюсь я перед Богом; то, с чем считается даже Он. Что составляет основную силу учения Его сына. Просто же посовокупляться — это пожалуйста, на каждом углу, тут нет трансцендентной тайны и величия Божественной исключительности; половая деятельность, и только. И потом, в этом нет и никогда не может быть Марии. А это главное. И в этом — мое основание.

Что же до Ильича с его сегодняшним праздником…

Май,1

Первомай, Первомай, наших граждан… Шутка социализма. Хотя никакого социализма в нашей стране никогда не было — была реставрация крепостного строя. В государственном масштабе. Правда, без сень-орского права первой ночи. Хотя как знать, если под объектом права подразумевать все население…

Дело не в этом. Теперь нет Первомая, и нет того карнавала, которым и была, по сути, первомайская демонстрация (от языческого «демон», что ли?), со всеми карнавальными атрибутами: цветами, шарами, изображениями фетишей, лентами с магическими заклинаниями «Коммунизм победит!», танцами, песнями, употреблением веселящих напитков, повозками-«кароссами» с живыми картинками, изображавшими бог знает что: от событий революционного прошлого до символического прихода все того же коммунизма, и самое главное — с ракетами, символами гигантского фаллоса (это воистину было то, что хотели мы показать всему миру), которому все поклоняются и с которым все носятся, как на известном весеннем карнавале в Японии. Мы, кто помоложе, на этих демонстрациях надирались вина до изумления и кадрили девочек. Высшим достижением было оттащить какую-нибудь в кусты близлежащего сквера и там потискать, до большего, как правило, не доходило, несмотря на относительно раскованную праздничную атмосферу, — мешал вездесущий «моральный кодекс строителя коммунизма», будь он неладен. (Потому, наверное, в СССР так долго «не было секса».)

То есть это был настоящий карнавал как карнавал, а чему уж карнавал посвящается — мифическому «единению трудящихся» или соревнованию школ танца самбы — имеет второстепенное значение. Теперь ничего нет; все едут на дачу на два дня, но я отговорился. И решил прогуляться с Марией.