Найти Элизабет - Эмма Хили

Когда входит Хелен, я стою и изучаю свои руки: разглядываю морщины на костяшках, пергаментную кожу, пигментные пятна.

– Ты закончила, мам? – спрашивает Хелен. – Что ты здесь делаешь?

Я не поднимаю на нее глаз. Это такой пустяк – знать, куда выкладывать столовые приборы, – но я чувствую себя так, будто не прошла важное испытание. Какая-то малая часть меня бесследно исчезла.

– Смотрится красиво, – говорит Хелен, и ее голос слишком радостный. Она обходит стол кругом, и я наблюдаю на ней краем глаза. Вижу, что она смотрит на меня. Вижу ее сомнение и быстро меняю местами нож и вилку. Она ничего не говорит. Не указывает мне на мою ошибку.

– Больше не проси меня накрывать на стол, – заявляю я.

Глава 5

На улице темно, но на краю неба брезжит серый свет. Скоро наступит день, а я должна закончить это дело. Мелкая туманная морось липнет к волосам, рукам и ногам. Он вызывает у меня дрожь, но, к счастью, не тревожит землю, что кучей лежит вокруг меня. Теперь мне приходится сильно наклоняться, чтобы копать. Медленно делаю вдох, и мне кажется, будто во рту остается вкус земли. Мои колени, на которых я стою, дрожат, ткань брюк постепенно впитывает влагу сырой земли. Земля прилипла к рукам, забилась под ногти так сильно, что мне больно. Где-то, где-то в земле лежит вторая половинка пудреницы. Передо мной ямка. Ямка, выкопанная мной прямо посередине зеленого ковра сада. Неожиданно я понимаю, что больше не могу думать о том, что делаю здесь и что ищу. На какой-то миг мне становится так страшно, что я боюсь даже пошевелиться. Я не знаю, что делать дальше. Это может быть все, что угодно. Я могу рвать цветы на клумбах или валить деревья, набить себе рот листьями или вообще уйти под землю, но тогда Хелен придется меня выкапывать.

На меня накатывает паника. Я свожу вместе лопатки и втягиваю голову в плечи. Чувствую, как от холода начинает ломить суставы. Я медленно отряхиваю с рук грязь и вытираю их о зеленый ковер сада, не о мох, а обо что-то другое. Медленно выпрямляюсь. Я по-прежнему испытываю желание копать дальше, отыскать что-то спрятанное в земле. Но что же такое может быть в моем саду? Если это не то, что я в нем посадила. Неужели я здесь что-то зарыла и забыла об этом?

Я стою и покачиваюсь. Меня обступает призрачный, лишенный теней сад, но затем над кронами деревьев вдалеке вспыхивает искорка бледного золота. Рассвет превращается в день. Луч солнца высвечивает летящую в небе птицу. Он еще не достиг того места, где я стою, и я пытаюсь нащупать что-то знакомое в этой игре света и тени. Увы, у меня ничего не получается, и тогда я надавливаю ногой на холмик только что выкопанной земли, сваливая его в ямку, после чего затаптываю. Сейчас раннее утро, и я нахожусь в саду. Как здесь сейчас красиво! И как приятно! Приятно глотнуть свежего воздуха и понаблюдать за восходом солнца. Но я вся дрожу от холода и поэтому бреду обратно к дому. Я вышла, чтобы полюбоваться рассветом, подышать воздухом и немного размяться. Не о чем беспокоиться. А теперь я пойду и сделаю что-нибудь такое, чего не делала уже целую вечность.

Я приму ванну.

Оказавшись в ванной комнате, я открываю краны, добавляю в воду немного вязкой цветной жидкости – какую-то пену для ванны, которую купила для меня Хелен. Стаскиваю с ног брюки. От соприкосновения с сырой, холодной землей кожа вся какая-то серая. Затем я снимаю шелковую ночную рубашку. Я никогда в ней не сплю, лишь изредка ее надеваю. Хотела бы я знать, зачем надела сегодня эту бестолковую вещь. Сжимаю в кулаке тонкую ткань и слушаю, как в ванной шипят и лопаются пузырьки пены.

Нет, наверное, я решила сделать себе приятно. Красивая шелковая ночная рубашка для чудесного солнечного утра. Почему бы нет? Я бросаю ее на пол и осторожно забираюсь в ванну. Мне нравится находиться в воде. Считается, что пожилые люди не принимают ванну. Мы должны принимать душ, сидя на стульчике. Но как о чем-то думать, когда вам приходится балансировать на куске пластмассы, когда струя воды бьет вас по голове? А мне нужно думать.

Я тянусь за губкой, скользкой банной губкой, и мои руки дрожат. Я уже не знаю, почему приятно провожу время, но в любом случае не возражаю против ванны – ведь с меня смывается грязь, которой я испачкалась в саду. Во рту неприятный затхлый привкус. Он заставляет меня вспомнить о том времени, которое я проводила в кровати в детстве, и поэтому провожу краем губки по рту. Как это приятно – снова стать чистой, после того как много поработаешь. Вот если бы еще вспомнить, над чем мне пришлось так усердно работать…

Вымывшись и вытерев тело полотенцем, ищу в шкафу одну из старых рубашек Патрика. Хелен хотела забрать их все, чтобы надевать для работы в саду, но несколько штук я себе все же оставила. Некоторые из них очень хороши, их шили для него по заказу в Кувейте. Материал мягкий и все еще крепкий. Очень приятно надеть такую вещь. В ней и удобно, и она напоминает о прошлом. Я почти в состоянии убедить себя, что рубашки все еще сохранили запах Патрика, хотя, конечно, после его смерти их стирали много раз. Это белая рубашка в светло-серую полоску, хлопковая. В ней сначала немного холодно. Она слишком велика для меня, но это даже неплохо. Я заправляю ее в брюки, накидываю на себя кардиган и, прежде чем спуститься вниз, застегиваю ее на все пуговицы. Только что пришла Карла. Она заваривает чай.

– Спасибо тебе, Полли, – говорю я, но она как будто не слышит.

– В ванной много грязи, – заявляет Карла, когда я вхожу в кухню. – И много грязи на лужайке. Что вы там делали?

Ее вопрос заставляет меня поморщиться. Почему я помню сад, землю и росу, но ничего не помню о той причине, по которой туда ходила? Засовываю пальцы в рукав кардигана и представляю себе бледно-золотистый рассвет, окрашивающий искорками серые листья. До этого они были бесцветными, а под солнечными лучами они как будто оживают. Я это все отлично вижу, просто не могу понять, когда это было. В одну из тех ночей, когда я ждала возвращения Сьюки? По крайней мере, это случилось когда-то очень давно. Теперь я больше никогда не встаю в такую рань.

– …Хотя это все равно что иметь сына, – произносит Карла.

Я пропустила ее предыдущие слова и не понимаю, о чем она говорит.

– Вам повезло, что у вас дочь.

Говорят, что сыновья подворовывают у старых матерей. Я видела такой сюжет в теленовостях.

– Но у меня есть сын, – говорю я.

– Миллионы фунтов похищают каждый год.

– У меня нет миллионов фунтов, – отвечаю я.

– И всевозможный антиквариат Георгианской и Викторианской эпохи.

– И антиквариата у меня тоже нет…

Это плохо. Как же называется такой разговор, когда люди говорят, что у них что-то есть, а чего-то нет? Я перестаю слушать, перестаю отвечать, но передо мной струится образ – книжные полки, лампы, пустые горшки для цветов на подоконнике. Образ массивной мебели и причудливых орнаментов, темных глазурованных ваз и тарелок, которым специально придали такой вид, будто по ним ползают черви. Именно такие всегда искала Элизабет. В дни моей юности они не пользовались спросом, и их продавали буквально за гроши. Тогда не было этих полутемных дорогих магазинов или безумных телепрограмм. Единственное место, где я видела антиквариат, это у Фрэнка.

У него были сотни антикварных вещей, ими были забиты все комнаты в его доме, и они никогда не задерживались, что-то исчезало, но тут же заменялось другими вещами. Только успеешь привыкнуть к шкафу и перестанешь на него постоянно натыкаться, как он уже куда-то делся, а на его месте появился комплект раскладных столиков, который он поставил туда, где ты обязательно их перевернешь. Весь дом моей сестры и ее мужа казался чем-то вроде злой шутки. Западни. Сьюки этот дом тоже не нравился, и кое-какие вещи в нем пугали ее, хотя она только раз в этом призналась.

Я уже опрокинула вращающийся книжный шкаф и сильно ударилась коленом о зловещего вида напольные часы, прежде чем пробралась в гостиную. Сьюки, свернувшись калачиком, сидела на диване с высокой спинкой и что-то шила из тонкой синей ткани. Пряди ее волос цеплялись за спинку дивана и походили на плющ, ползущий по стене. Меня к ней послала мама, убежденная в том, что моя сестра не справляется с домашней работой. Поэтому она нагрузила меня старыми тряпками для мытья полов и протирания пыли, а также мотками ниток для штопки. Но Сьюки, похоже, никогда не требовалась помощь, поэтому я устроилась у огня и грела лицо и руки до тех пор, пока мне не стало казаться, что жар обжигает мне кожу.

Помощники Фрэнка разгружали во дворе фургон и по пути в подвал проходили через комнату. Они таскали коробки, маленькие столики, массивные кухонные стулья. Сьюки кивала им, когда они, уже с пустыми руками, возвращались из подвала, спеша очистить легкие от затхлого и сырого воздуха.

– В одном из домов на соседней улице умерла старая женщина, – сообщила она. – Поэтому Фрэнк натащил сюда еще больше всякого барахла. Можно подумать, нам от него будет какая-то польза! Хотя кто знает, вдруг оно еще пригодится. Например, его можно пустить на дрова.