Похищение - Валерий Генкин

- И здесь зависть, Генрих. Зависть к Мору, к нежнейшему поэту графу Серрею, которому отрубили голову за неделю до твоей смерти, к Анне Болейн, к Томасу Кромвелю, к юной, полной любви Екатерине Говард... Вот какое чувство вело тебя, заставляло купаться в крови... Вот что тебе надо играть, Миха,всепожирающую, кровоточащую, беспросветную зависть. Это - доминанта роли. В твоей власти расцветить ее, придать глубину, снабдить оттенками, но не в ущерб главному. У тебя есть вопросы?

Льян, с трудом отделяя себя от Генриха, не отвечал.

- Хорошо, Миха. Встретимся завтра, продолжим разговор.

- В это же время,- прогудел Льян. Он кивнул Андрису, еще раз - в сторону Велько и Года и медленно удалился.

Андрис перехватил безучастный взгляд Года.

- Похоже, вам не по нутру такой разбор роли Генриха.

Год пожал плечами.

- Вам предстоит работать с Льяном. Вы видели его на экране? Как он вам показался?

- Я увидел его впервые сегодня. Сейчас. Он слишком покорен. Может быть, это удобно для режиссера.

- Вы не согласны, что режиссер должен дать актеру стержень, основную линию роли?

- В данном случае - зависть?

- Почему бы нет. История Генриха хорошо ложится в это русло.

Год встал и взялся рукой за подпорку навеса.

- Вы, Рервик, никогда не встречали, не чувствовали, не понимали убийцу ранга Генриха Восьмого. Богатейшая натура изверга и садиста низводится вами до скучной и плоской фигуры. Льяна вы загоняете в примитивную схему: играй зависть - черную, всеохватывающую зависть. Генрих страстно любил Анну Болейн и питал искреннюю дружбу к Томасу Кромвелю. Любит - и убивает. Трагический закон, логика тирании. Здесь таятся куда более глубокие, сложные и интересные для художника проявления человеческой души, чем зависть; как ее ни обряжай.- До той поры глухой, голос Года зазвенел: - Дело в том, Рервик, что для вас Генрих - всего лишь исторический персонаж, кукла. Вы не чувствуете живой плоти этого образа. Вы не жили в его время, рядом с ним. Его психика непроницаема для вас. После того, что я сейчас слышал, мне кажется, вам вообще не следует браться за этот фильм.

- Я еще не получал такой отповеди,- сказал Андрис.

- Это тебе полезно,- отозвался Велько, долго молчавший.

- Но я еще не сдался. Я сопротивляюсь.- Андрис повернулся к Году: Послушайте, Авсей, согласись я с вами, что будет с планами содействия процветанию Леха? Вспомните, вы только что говорили - оживление экономики, приток туристов.

- Все остается в силе. Вам просто придется снять другой фильм - живую трагедию, ужас наших дней, а не картонные исторические страсти. Вы же документалист, как говаривали в старину, милостью Божьей. Я вам дам то, о чем только может мечтать режиссер,- документ. И Льяну не придется рядиться в средневековое барахло и надувать щеки, изображая чуждого ему Генриха.

- Вы сказали - документ?

- Да.

- Какого рода документ?

- Вам, кажется, по душе исторические аналогии. Представьте, что вы хотите снять картину о Фемистокле, а я подвожу вас к замочной скважине. Вы приникаете к ней и видите курносого крепыша, который под хохот толпы громит бедного Аристида на ареопаге. Вы слышите его хриплый голос и различаете темное пятно пота на пыльном хитоне. А потом стоите рядом с ним на смолистом настиле триеры и щурите глаза от пламени, охватившего Ксерксовы неуклюжие посудины, набитые награбленным скарбом, слышите шипенье головней и шепот соседа, обращенный к густо тонущим персам: "Нету в Элладе покоя для ищущих крови и злата..."

- Я чувствую, Андрис уже готов приступить к съемке фильма о греко-персидских войнах,- сказал Велько.

- Ничего подобного,- возразил Рервик.- Тем более что Фемистокл к нам не ближе, чем Генрих Восьмой. Я думаю, Авсей хочет подвести нас к другой замочной скважине. Выкладывайте, Год, что у вас в кармане?

- Именно в кармане,- сказал Год. Он извлек из складок рубахи голокристалл и включил проектор. Кружевное платьице девочки напоминало бабочку, влетевшую в угрюмый мир ампирного кабинета. Письменный стол в конце сходящейся мраморной колоннады казался резным замком. Человек за столом был неподвижен. Колонны дробили и усиливали голос девочки: "Папа! Папа!"

глава четвертая

И море, и Гомер - все движется любовью.

О. Мандельштам

- Папа, папа! У Нюкты ушанчики народились, ой, как угольки с усиками.Девочка захлебывается, глаза горят, колпачок сбился, болтается за спиной на шнурке, башмачки мелькают треугольными лепестками отворотов.- Вели скорее их принести!

Лицо Цесариума обрело подвижность. Он привстал, подался вперед. Два голубых листка слетели на ковер. Сухопарый грациозный горбун, разметав полы розового мундира, бросился на колени - поднимать.

- Зачем приносить, Салима. Нельзя их трогать, они должны быть при матери.- Цесариум встал во весь рост и кивнул горбуну.- Хорошо. Пусть это пройдет по линии куратория личных отношений. Пригласить всю семью, сегодня в шесть. Иди пока, я позову.

Розовые фалды скрылись за портьерой. Немного ссутулившись, Цесариум протянул ребенку большой палец:

- Ну, идем, посмотрим твои угольки. Сколько, говоришь, их у Нкжты? Ты уже придумала им имена?

Спина Цесариума расплылась, заняла весь экран. Появился овальный стол, накрытый на четыре персоны. Все в той же скромной серой блузе, чуть приволакивая ногу, Цесариум водил вокруг стола статного красавца в сиреневой рубахе до пят.

- Ты даже не представляешь, Иоска, как огорчил меня отъезд Купки. Я-то, сентиментальный дурак, думал увидеть вас всех, поболтать за чашкой оло, вспомнить старые дни, перекинуться в тун. Ведь я, подумать только, не видел вашего малыша больше года.

- Что и говорить, редко, очень редко видимся. Знал бы ты, как обрадовал меня твой вызов.- Гость говорил громко, но принужденно.

- Вызов? - Цесариум воздел руки.- Да как у тебя язык поворачивается называть мое дружеское приглашение эдаким сухим словом! Ну - зов, призыв еще туда-сюда. Да что я тебя заговариваю - за стол, за стол. И запомни крепко, как только Купка с малышом вернутся - ко мне. Пусть дети познакомятся, пусть дружат, кто знает...

Гость почтительно сложил руки.

- О, это такая честь. Мы непременно... Купка будет счастлива...

Цесариум сам разлил вино.

- Ты напряжен, мой милый Иоскега, несвободен. Я не вижу своего старого друга, украшавшего любую пирушку. Вместо него я вижу человека, который пришел к зубному врачу или к начальнику куратория обеспечения свободы. Ха-ха-ха.

Иоскега замер, не донеся до губ бокала желтого итайского вина.

- Ну же, выпей и поделись со мной своими заботами.

Иоскега встряхнулся и заговорил довольно бодро: - Знаешь, Болт, я действительно испугался, получив твое приглашение.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});