Газета День Литературы # 134 (2007 10) - Газета День Литературы

Но вот в начале минувшего века в той же Тверской губернии, куда я попадаю на перекладных, жил крестьянский философ Кирилл Сютаев. (Я часто ссылаюсь на него при всяком удобном случае.) Он был из коренных мужиков, кормился с земли, со своих рук, и вот однажды возгласил: "Бог – есть любовь. Любите ближних своих – и больше ничего не надо для спасения".

И стал проповедовать открывшиеся однажды истины. Сютаев был из закорелых, корневых пахарей, и хоть и много рассуждал о вере, проводя вечера за вселенскими думами, но пашенку обихаживал бережно, жил зажиточно, своим усердием подавая пример печищанам. Замков на усадьбе он не признавал, и вот когда был на покосе, его избу однажды обворовали, унесли из дому самое лучшее. Он в гневе на коня и вдогон. Настиг грабителя в чистом поле, тот увидал Сютаева, торбу бросил и на колени пал, прости, дескать, бес попутал. А Сютаев в ответ, дескать это ты меня прости, это меня бес-то попутал, не удержал я своей низости, кинулся следом. Ведь покарать тебя хотел вот этими руками. А разве я Бог, чтобы наказывать и судить... Несчастный человек, что ты у меня взял, так и вези с собою, значит, это тебе нужнее, чем мне, а я нового добра наживу, слава Богу здоровье есть... И повернул обратно в деревню, оставив грабителя в недоумении. Исцелился ли вор с того случая, принял ли в душу Бога – об этом история умалчивает.

...А строитель Роман Мороз сам родом из деревни, но уже прокалённый жизнью, знает почем фунт лиха, на своей шкуре испытал и нужу, и стужу, нынче под его началом сотни людей и его просто так не обьегоришь, на мякине не проведёшь.

* * *

Боже мой, да где же оно, это село Зараменье!.. Почитай на краю света, на реке Мологе. "Черт мерил-мерил да и верёвку оборвал." Наши учёные любители западной коврижки всё родное, исконное, древнее с непостижимой легкостью отдали иль грекам, иль немцам, иль финнам. Дескать, у них-то настоящая, овеянная романтикой, история, а у нас, диких "барбаров" – беспросветная темень.

Дескать, название Молога явно финское, только неясно, что значит оно. А на самом-то деле это искони русская река Молочная... О том же смысле уведомляют нам Волга, Вологда, Валдай... Волхов (Волга, Волога – молочная, жирная, сметанная река. Отсюда сказочные молочные реки и воложные колобки и шанежки, которые пекли ещё наши матери). Названия возникли ещё в те поры, когда русичи поклонялись богу Волу и Небесной Корове, когда владычили учители-волхвы, это были земли сакральные, святые, намоленные, райские, ибо краше их не было на всём белом свете, на них укоренялось и вырастало племя ругов-русов, постепенно обживая пространства от Чёрного до Сварожского и Белого (молочного, райского) морей... Тогда воде поклонялись, как Духу святому, плодящему, соединяющему мать-сыру землю с Богом Солнцем… Отсюда названия Двина, Дон, Дунай, Днепр, что означает – Дуна-Душа-Дух...). Позднее православные монастыри ставились на коренных русских землях, на поклонных местах, намоленных нашими пращурами, напоенных слезами, потом смердов, оратаев, копорюжников, кощеев... В те досюльные времена финно-угорцы, кочуя по Сибирям, ещё не добрались даже до Оби...

До отечественной войны эти земли были густо заселены, уставлены деревнюшками. По Мологе жило двадцать пять тысяч человек. А нынче, увы... Даже белы снеги не могут скрыть сиротства и всеобщего разора. Это не браные скатерти для гоститвы, а погребальные пелены. Дорога-то под колёсами гладкая, а душа-то мозжит и плачет, словно бы под грудью открылась тоскующая язва. К северо-западу от Москвы глухая пустыня, редкие выморочные деревнюшки с заколоченными окнами, и сплошь запущенные поля с жадными побегами сосенника. Что и может нынче рожать земля-кормилица на бывшей пахоте – это хвою да березовый веник. (Не похоронную заплачку веду сейчас, озирая взглядом обступившую меня родину, но промысливаю судьбу.) За одну лишь человечью жизнь расцвёл, соступился и рухнул на колени подкошенный, великий Советский Союз. Нет, не умерла Россия, братцы мои, это не трупище окоченелое, но призаснула, понурилась, погрузилась в себя, дожидаючись нового неистового трудника на новое тяжкое, но и сладкое послушание. И только упавшие загороди, прясла, покосившиеся с прогнутыми хребтинами скотиньи дворы и заброшенные подворья с провалами оконниц пока ещё стерегут границы погибающих русских селений, возникших во времена царя Гороха, задолго до покорения Крыма.

Ведь ни оспы, вроде бы не было, ни повальной чумы, ни холеры, ни огневицы, ни сполошного верхового пожара, ни саранчи, ни татарской орды с непосильной налогою... Это, не видя от крестьянина обороны, хватко, с широким замахом рубанула закосневшая в гордыне и пошлой дикости Москва по русской деревне, норовя бесстыдно обескровить ее. Это чужой по духу ростовщик-процентщик, новый хазарин, схвативший в столице власть, обезлюдил землю, пустил низовой пал, чтобы выморочные пустошки позднее прибрать под себя, как бросовые, негодящие. Для него могильный дух – это самый сладкий дух. Знает, выжига и плут, что нет в мире ничего дороже земли, и цена на неё с каждым годом прирастает... Даже из-за такой, вроде бы скудной и неродящей земли мужики прежде кольями до смерти дирывались. Земля – самое выгодное помещение капитала, если надёжно похоронена мужицкая закваска, способная однажды породить Разина, Пугачёва, Антонова.

И пространна вроде бы Русь, а каждого клоча жаль, ибо знаешь, что русской кровью, слезами и потом полит он, радостями, молитвами и скорбями вымощен на сто пядей вглубь. Святая Русь – это крестьянская Русь. Не будет крестьянина, не станет и православной Руси, и потому столетиями "враги", "не наши", всякие упыри и недотыкомки насилуют, распинают деревню, а ныне гнёт над нею обрёл самые жестокие изощрённые формы. Вот она-то, русская деревня, воистину на своих плечах тащит по бездорожице веков Христов крест, и мало кто из "чужих" слышит этот надсадный хрип из глубин народа и постоянный ропот, что доносится от земли, странно минуя ушеса обжорной столицы, откуда уже не дождаться мужику милости. Не понимают, гордоусы, – сойдёт с земли крестьянство, и останется перед лицом Бога лишь "новый вавилон", а горькая судьба его хорошо известна. Сведут с земли мужика и кто же тогда защитит Русь... Нет ответа...

Помню, в бытность мою журналистом, деревня подавалась обывателю как земной рай, дескать, жизнь там впотяготку да вполяготку, реки молока, озёра сметаны, горы творогу, земляника со сливками, домашние яички, сало с розовыми прожилками, своя самогонка с ног валит и душу веселит, хоть запейся на дармовщинку, и вот полеживает наш Ванька, лентяй, неумеха и засоня, на русской печи, задеря ноги в закопчённый потолок, и рукой уж лишний раз не ворохнёт, а только ждёт, когда вещая рыба-щука провернёт всю работу земляную, а в городах, дескать, от зари до заката пластайся в гари да чаде, на производство идёшь, как на каторгу, с нетерпением дожидаясь пенсии, сосчитывая каждый оставшийся годок, чтобы наконец-то освободиться от повседневной нуды и по-настоящему отдохнуть, увидеть мир своими очами. Часть правды в последних сетованиях и была, действительно фабричные солнца не видали, но отчего-то на лёгкую жизнь выпихивали родители своих чад из деревни именно в города, чтобы хоть няньками да уцепились бы за место и не хватили того лиха, что досталось отцу- матери. На моей памяти было, как изворачивались наши дядья и тётки, братья и сёстры, чтобы скрыться из деревни, вербовались на стройки, стремились в армию, институты и ремеслухи, только чтобы убежать от деревенской притужаловки и получить заветную краснокожую паспортину. Значит, это на земле, под родящим солнцем, гнетея была несносимая, немыслимая, но миф по городам о крестьянской жизни вывешивался самый лучезарный...

Ну вот теперь землицы запущенной, беспризорной необозримо, не надо за пахотный клин на вилах биться, кажется, поезжай Петр Лукич, из престольной в фермеры, засевай своё польцо, заводи элитных коровёнок, лошадёнок, правь сам своими пажитями, корми себя и Русь, никто тебе не указ, воля-вольная... Но что-то не шибко торопятся наш Петр Лукич и Иван Иванович на мать-сыру землю, чтобы обихаживать ее и плодить потомство, ибо куда легче ковать деньгу из воздуха иль харчиться в охранниках при детсаде... Мать-сыра-земя любит уважение к себе, почитание, да горб и мозоль, и от истинного, завещанного Христом труждания соблазнили ростовщики русского мужика. Теперь его житенным калачом на село не заманишь, знает он, где можно нынче лёгкую копейку сшибить. И потому на всём долгом пути до Зараменья редкий человеченко попадётся, стоит, сердешный, о край дороги, как пересохшая будылина, надвинув на глаза кроличью шапёнку, и то ли ветром его шатает, то ли от опохмелки валит с ног.