Чикатило. Явление зверя - Алексей Андреевич Гравицкий

в кусты и затащил. Вот.

— Ты шо, баклан, припух? — не выдержал внимательно следивший за рассказом Шеин. — Это я… Я шнурка затащил! Я, понял, бля?!

Жарков посмотрел на подельника с превосходством.

— С хуя ли ты? — снизошел он до вопроса.

— А кто, бля? Ты, что ли? — негодовал Шеин.

— Мы затащили! — примирительно подытожил Жарков.

Ковалев постучал карандашом по столешнице, прерывая спор и призывая к порядку.

— Гражданин Шеин, у вас будет возможность изложить свою версию. Гражданин Жарков! Продолжайте.

Получив официальное разрешение продолжать, Жарков снова приосанился, придал лицу торжествующее выражение и продолжил:

— Ну, короче, я его в кусты затащил и там… — он сделал нарочито театральную паузу и выпалил: — Завалил. Наглушняк.

Обвел взглядом слушателей, будто ожидал эффекта разорвавшейся бомбы. Но ожидаемой реакции не последовало.

— Каким образом вы совершили убийство несовершеннолетнего Годовикова? — сухо уточнил Липягин.

— Шо? — растерялся Жарков.

— Орудие убийства какое, Жарков? — раздраженно перевел вопрос заместителя Ковалев.

— А, орудие… — протянул подозреваемый. — Ну эта… Короче, пописал я его. Притыкой… Ну, короче, ножиком.

Продолжавший внимательно следить за подельником Шеин снова взорвался.

— Кого вы слушаете, бля? — заорал он в негодовании. — Пиздабола ростовского! Не было у него притыки, во, зуб даю!

Шеин быстро щелкнул ногтем по переднему зубу, провел большим пальцем под подбородком и трижды сплюнул, как положено по «понятиям» во время блатной клятвы.

— А у кого была? — тут же среагировал Липягин.

— У меня, ясное дело, — перехватил инициативу Шеин, не желая отдавать подельнику всеобщее внимание.

— Да хуй! Это мой кесарь, — возмутился Жарков. — Я у Жендоса в секу выиграл, — доверительно поделился он с Ковалевым, чувствуя в нем главного.

Полковник кивнул.

— Ну, ну, дальше?

— Это я, бля! — снова вклинился Шеин. — Я шнурка завалил! Он, сучонок, дергаться начал, и я его… Руку вон поцарапал удочкой этой ебаной.

Шеин потянул рукав, оголяя предплечье и демонстрируя самое весомое свое доказательство — царапину на руке.

— Ну-ка прекратить жаргон! — гаркнул Липягин. — Не в блатхате. Подозреваемый Шеин, ответите по существу, когда вас спросят. Жарков, продолжайте.

— Закройся, короче, понял? Ты вообще кого завалить можешь? — мстительно огрызнулся Жарков на Шеина, снова чувствуя себя в центре внимания, и поделился с Ковалевым: — Мы в седьмом классе кошку хотели зажарить. Ну, на костре, короче. Поймали мурку, решили ее повесить вначале, так этот даже петлю зассал затянуть… Ссыкло!

Последний пассаж был адресован лично Шеину и прозвучал до крайности обидно. Тот резко вскочил из-за стола.

— Сам ты ссыкло! Я кошек жалею, бля, понял? А тебя, пидораса, не пожалею нихуя.

— Шеин! Сядьте! — осадил Ковалев.

— Шо? Как ты меня назвал?! — взвился Жарков, тоже поднимаясь из-за стола.

— На место! Оба! — гаркнул Ковалев.

Но подельники уже никого не видели и не слышали. Мир для них сузился до незначительного пространства. Они стояли, разделенные столом, и с ненавистью сверлили друг друга взглядами.

— Шо ты хочешь? — первым перешел от гляделок к действию Шеин. — Шо, бля, блатной в натуре? На, сука, с ладошки!

Он подался вперед и унизительно шлепнул Жаркова открытой ладонью по лицу. Пощечина сработала не хуже спускового крючка. Тот с невероятной скоростью перемахнул через стол и кинулся на Шеина, пытаясь ударить обидчика по лицу. Шеин увернулся, удар прошел вскользь. Не получивший удовлетворения Жарков навалился на субтильного подельника и принялся беспорядочно молотить его. Шеин, растеряв весь свой блатной гонор, повалился на пол, скорее от страха, чем от ударов. Прикрыл лицо руками и завизжал:

— Сука, я псих! Притыку дайте, завалю! А-а-а!

— Растащите их! — рявкнул первым пришедший в себя Ковалев.

Жарков сидел верхом на поверженном противнике. Он уже не бил, чувствуя себя победителем, лишь замахивался и рычал:

— Кто тут пидорас?! Шо, захлопнулся? Кто тут пидорас?

Кабинет ожил, люди засуетились. Подоспели милиционеры, оттащили зло зыркающего Жаркова, подняли напуганного Шеина.

— Хруленко, запись останови, твою мать! — рыкнул Ковалев на застывшего у магнитофона офицера. — Уведите обоих! Успокойте, приведите в чувства. Допрос продолжим через полчаса по одному. Первый Шеин. Жаркова в одиночку.

Арестованных поволокли к выходу. Услышав распоряжение Ковалева, Шеин победоносно истерично расхохотался:

— В одиночку пойдешь, сука, понял?!

— Баклан хуев! — с ненавистью огрызнулся Жарков, он попытался вывернуться, но милиционеры держали крепко.

— Да уведите вы их! — устало поморщился полковник. — Пока все свободны.

Переругивающихся Шеина и Жаркова вывели в коридор. Ковалев мял виски. От духоты и неожиданно возникшего бардака разболелась голова. Сотрудники потянулись к выходу. Подошел недовольный Кесаев, посмотрел на сидящего начальника ростовского УГРО сверху вниз:

— Вам не кажется, Александр Семенович, что это какой-то цирк?

— Что для вас цирк? — окрысился на московского коллегу Ковалев. — Зверское убийство ребенка?

— Не передергивайте. Вы прекрасно понимаете, о чем я.

— Нет, не понимаю.

— Эти двое, чтобы они ни говорили, менее всего похожи на убийц, уж поверьте моему опыту.

— У меня опыт не меньше вашего. И этот опыт подсказывает, что никто, ни один человек, не возьмет на себя такое убийство по собственной воле, — Ковалев поднялся из-за стола и говорил теперь, глядя прямо в глаза собеседнику.

Обычно под этим взглядом люди ломались, отводили глаза, но Кесаев взгляд выдержал.

— Видно же, что эти двое — мелкая шпана. Обычные гопнари, говоря их языком.

— Вы так считаете, Тимур Русланович?

Ковалев продолжил давить взглядом, но Кесаев смотрел прямо и был спокоен.

Железный, значит? Ковалев усмехнулся, взял со стола папку и протянул Кесаеву:

— Ознакомьтесь. Мне передали перед самым допросом, не успел вам показать.

Кесаев открыл папку, углубился в изучение документа. Ковалев с интересом наблюдал за московским следователем. Бумага, которую он передал москвичу, была экспертным заключением по ножу, изъятому у Шеина при задержании. И среди прочего в этом заключении говорилось:

«…Отпечатки пальцев на рукояти и лезвии идентичны отпечаткам пальцев подозреваемого Шеина П.В. …

…Сопоставив характер ран на теле несовершеннолетнего Годовикова с лезвием данного ножа, нельзя исключить, что данный нож мог быть предполагаемым орудием убийства несовершеннолетнего Годовикова И. …»

Кесаев оторвал взгляд от бумаги и посмотрел на Ковалева по-новому.

— Утром пришло из лаборатории, — невинно сообщил Ковалев. Все-таки ему удалось сбить спесь с непроницаемого коллеги.

— Из этой бумаги следует только, что нож принадлежит Шеину, — задумчиво произнес Кесаев.

— Из этой бумаги следует, что нож мог быть орудием убийства, — в тон ему ответил Ковалев.

— А мог и не быть, — на лицо мужчины вернулось обычное непробиваемое выражение.

— Товарищ полковник, давайте вы не будете меня учить, как вести расследование, хорошо? Это — улика! — Ковалев постучал пальцем по заключению.

Он чувствовал, что в голосе его звенит раздражение, что раздражением этим он сдает позиции, но сделать с собой ничего