Партизаны в Бихаче - Бранко Чопич

старик, откуда это тебя опять занесло на мое пастбище? — весело крикнула ему пастушка. — Может, ты заплутал?

— Может, и заплутал, зато такую красавицу встретил! — в тон ей ответил Лиян.

— Глядите-ка, какой быстрый да языкастый, ровно мой сосед Йово Станивук, пулеметчик из Второй краинской бригады.

— Вот те раз! — удивился Лиян. — Она тоже знает моего побратима Станивука. Тот сейчас ни на шаг не отходит от поэта Скендера Куленовича. Целыми днями они о чем-то шепчутся и шушукаются.

— Ага, вот почему он пишет такие красивые письма, как настоящий поэт: ему, выходит, Скендер помогает! — воскликнула пастушка. — Дядя Лиян, нет на свете ничего прекраснее, чем получить письмо из партизанской роты, да к тому же еще от пулеметчика. Потом взойдешь на вершину холма и слышишь вдали: «Тра-та-та-та!» Это он тебе привет шлет.

— Черт вас, девок, поймет! — фыркнул Лиян. — Даже в пулеметной очереди вам слышится сладкое воркование вашего голубка. Если я еще услышу, что и мой сосед Николетина Бурсач, самый горластый и здоровенный пулеметчик в окрестностях Грмеча, стал писать письма девушкам, то мне останется только ушами от изумления хлопать, как какой-нибудь безмозглой хвостатой кляче.

«Нет более безмозглой клячи, чем ты, старый вислоухий мерин! — подумал про себя Шушля. — Я это давно раскумекал и уразумел».

— Ах, я и сама не знаю, что мне приятнее читать письма Йовы Станивука или слушать рассказы Николетины Бурсача, — искренне призналась молодая пастушка. — Я просила Николетину, чтобы он мне тоже письма писал, да только у него все карандаши ломаются, не успеет и первую букву вывести.

— Хотел бы я посмотреть на то письмо, которое бы Ниджо написал своими громадными ручищами! — громко проговорил Лиян.

— Ага, дядя Лиян, а у меня есть одно письмо от Николетины, которое он мне написал еще перед самым восстанием, — похвасталась девушка. — Он здесь, в лесу, рубил дрова и между делом написал мне письмецо. Ты бы его только видел!

— Давай его сюда! — закричал Лиян. — Доставай его скорее из своей сумки.

— Из какой там сумки! — засмеялась девушка. — Его письмо не поместилось бы и на самой большой телеге.

— Бог с тобой, милая, да на чем же он писал? — изумился повар. — Не на воротах же каких-нибудь или, может, на спине жеребца?

— Неужели ты думаешь, что я бы радовалась письму, написанному на лошадиной спине? — рассердилась девушка.

— Ну так говори, на чем оно написано? — воскликнул Лиян.

— На буке! На самом большом буке в этом лесу. Пойдем поглядишь, — ответила Борка и повела старика через лес к очень толстому буку с гладкой, ровной корой. На стволе были вырезаны пять больших букв: «Н. Б. Л. Б. Н.».

— Вот это письмо, дядя Лиян. Правда, красиво?

— «Н. Б. Л. Б. Н.»! — стал читать Лиян, запинаясь, будто прыгая с бревна на бревно. — Язык можно сломать, читая эти закорюки, а что они значат — все равно непонятно.

— Николетина Бурсач любит Борку Новакович. Вот что значат эти пять букв, — гордо объяснила молодая пастушка. — А я и есть Борка Новакович, чтобы ты знал.

— Ты гляди, маленькая чертовка, даже Николетине Бурсачу голову вскружила! — с восхищением воскликнул Лиян, а пастушка поспешила добавить:

— И Йове… и Йове Станивуку! Он меня тоже страсть как любит!

— Ну, хорошо, а ты-то кого больше любишь из них двоих?

— Обоих вместе! — выпалила девушка.

— Как это обоих? — разинул рот Лиян.

— Очень просто, почему бы мне их и не любить. Их вся деревня любит, и я тоже.

— Ну а все-таки, к которому у тебя больше сердце прикипело?

— К обоим.

— Да что ты врешь-то, девка, как это к обоим?

— Этого я тебе, дядя Лиян, объяснить не сумею, знаю только, что когда-нибудь полюблю еще одного, третьего. Это будет парень, который умеет хорошо петь и ни за что не посмотрит ни на одну девушку, кроме меня.

— Да на что же тебе такой, что и на девушек не смотрит? — удивился Лиян. — Тот небось на одних только лошадей пялится.

— Понимаешь, этого я тебе тоже не могу объяснить, — задумчиво сказала Борка. — Тот, который на тебя не смотрит, он тебя лучше всего видит, и ты его видишь, хоть и делаешь вид, что на него не глядишь вовсе.

— Ну вот, теперь я вообще ничего не понимаю, — вытаращился Лиян. — Тот, который на тебя не смотрит, тот тебя лучше всего и видит. Ты делаешь вид, будто на него не глядишь, и как раз потому хорошо его видишь. Это что же получается: когда мой Шушля стоит, он на самом деле идет, а когда побежит, значит, он только-только лег спать, а я пью фляжку из ракии, а старая кума моей покойной бабки поймала зайца дырявым чулком и треснула им меня по голове… по… по… Все, дальше я уже ничего не знаю. Да здравствуют лошади и зайцы без чулок!

— Вот был бы ты девушкой, дядя Лиян, тебе бы все было ясно и понятно, — улыбаясь, сказала Борка. — Сейчас важно, что мы оба любим нашу армию, а все остальное само собой устроится. Так что да здравствует наша храбрая партизанская армия!

— И да здравствует мой верный Шушля, важная часть нашего военного обоза! — добавил Лиян, что доброму Шушле весьма понравилось, и от удовольствия он даже тихонько заржал.

Когда Лиян с Шушлей направились дальше через луг, пастушка Борка крикнула им вслед:

— Эй, герои, может быть, мы скоро снова увидимся в вашем батальоне!

9

Длинная колонна женщин и деревенской молодежи, нагруженная всевозможными дарами, под предводительством тетки Тодории штурмом взяла временную партизанскую больницу, в которой только что были размещены раненые пролетарии.

Еще издалека увидев эту необычную колонну, спускавшуюся по пологому откосу холма, партизаны, охранявшие больницу, не зная, кто это к ним приближается, устроили засаду на одном из холмов на пути колонны.

— Какая-то пестрая армия, в жизни такой не видели!

Косоглазая тетка Тодория, шедшая в голове колонны, первая заметила засаду и закричала:

— Открывайте дорогу к больнице, гости идут!

Такой здоровенной бабище, да еще к тому же с барашком на вертеле, бойцы, понятное дело, сразу освободили путь в долину, и вся колонна с шумом ворвалась в больницу.

— Да здравствуют наши воины, наши храбрые товарищи! Добро пожаловать в нашу повстанческую Краину!

Вскоре санитары заметили, что тетка Тодория ведет какие-то тайные переговоры с пятнадцатилетним партизанским связным, самым молодым раненым во всей больнице.

— Дай я тебя, сынок, отнесу к себе домой и буду сама выхаживать, — уговаривала Тодория юного партизана. — Прошлой зимой у меня целый месяц поправлялись два наших раненых.

Молодой связной отговаривался тем, что ему неудобно оставлять своих