Кривая империя. Книга 3 - Сергей Кравченко

Раннее детство Петра во многом повторяет горемычное и опасное дестство Ивана Грозного. Петр остался без отца в трехлетнем возрасте, вместе с матерью скитался по пересыльным монастырям, ежедневно подвергался угрозе зачистки. Он, как и Грозный, поминутно слышал скорбный шепот матери, впитывал ее страх и копил ненависть к Милославским. Он разве что крышей пока не поехал, но решительности и истеричности набрался вполне. И была в Петре еще одна черта, напрочь отсутствовавшая в Грозном, — легкость необыкновенная. Его буйство и потехи затевались не просто от злобного хулиганства, это было окрыленное веселье ради веселья.

Петр играл. Знал ли он основы теории игр? Нет, конечно. Но он понимал интуитивно, что детская игра — это модель взрослого бытия. Так под видом невинной шалости была создана потешная команда, проводились маневры, раздавались звания и должности.

Петр играл, как Лжедмитрий I. Но Гришка Отрепьев, лишенный детства, дорвался до игры в солдатики, уже воцарившись, а Петру с помощью этих солдатиков еще только предстояло взойти на царство.

Команда вокруг Петра собралась порядочная. Не в смысле примерного поведения или количества, а в смысле нового порядка при потешном дворе. Петр выбирал друзей не по происхождению, а по игровым свойствам — инициативности, азартности, нелицеприятности, умении выпить. В ходу были как бы иностранные языки, куртуазное обхождение, какие-то полукарикатурные слепки с французского шика и немецкого рыцарского обихода. Например, фаворит Петра Борис Голицын — брат Сонькиного «постельничьего» — начинал письма свои к Петру по латыни, далее по тексту сваливался на псевдонемецкие слова, писанные русскими буквами, — всякие «шанцы» и «конфекты», — а заканчивал свинским автографом: «Бориско, хотя быть пьян».

Наталья Кирилловна решила пригасить этот юношеский огонь и 27 января 1689 года женила 17-летнего Петрушу на Евдокии Лопухиной. Но так неудачно совпало, что в эту зиму Петр был занят мыслями о строительстве флота и женитьбы не заметил. Он не спал ночей, плохо кушал, — в глазах его стоял «большой корабль» и флотилия лодок, с осени вмороженные в лед Переяславского озера. В апреле Петр был уже там, «а царица молодая, дела вдаль не отлагая», осталась вынашивать наследника Алексея.

Пока армия Петра осваивала премы штыкового боя и училась абордажным прыжкам по картинкам из европейских книжек, стрелецкое войско Шакловитого дрыхло по слободам. Самые дерзкие, лучшие стрельцы были сосланы от греха, а оставшаяся лояльная масса, лениво проедала и пропивала повышенное жалованье. Шакловитый пытался в 1687 году поднять стрельцов на челобитье о царском венчании Софьи. Стрельцы стали отговариваться неумением складно писать. Шакловитый обещал им готовый текст. Они засомневались, кому его вручать и возьмут ли? Шакловитый прямо указал, что вручать нужно нормальному царю Петру, а чтоб взяли и исполнили, приказывал ворваться во дворец, арестовать Льва Кирилловича Нарышкина и Бориса Голицына, сменить патриарха, срубить под корень «зяблое дерево» — бояр, кроме Софьиного Васеньки. Стрелецким начальникам даже не пожалели по пять серебренников. Но деньги канули в похмельную пустоту, и никакого пламени из высекаемых искр не возгорелось.

Настал день, когда Софья и Шакловитый поняли, что петровская ватага «потешных конюхов и озорников» представляет серьезную угрозу их планам, а своих стрельцов нужно поднимать сапогами под бока. Пришлось нанимать неких режиссеров для постановки поучительного действа. Пару раз к стрелецким караулам подъезжала вооруженная толпа, схватывала начальника и подтаскивала к ярко гримированному персонажу. Тот становился грозен и на вопрос, что делать со стрелецкой сволочью, однозначно отвечал: бить до смерти. Тут из массовки выскакивал резонер и жалобно выкрикивал:

— За что ж его бить до смерти, батюшка Лев Кириллович? Он же душа христианская!

После этих слов сцена резко сворачивалась, стрельцы оставались небитыми, толпа исчезала. Заинтересованная публика из сыскного приказа быстро добилась имени исполнителя роли царского дядьки. Им оказался подьячий приказа Большой Казны Шошин — ближний человек Софьи.

А потом уже и Петр стал нечаянно обижать сестру. 8 июля на празднике Казанской иконы Богоматери царю полагалось идти в крестном ходе. Во время молебна в соборе Петр заметил, что Софья намыливается взять и нести икону. Хотел ли Петр сам ее нести, неизвестно, но на сестру он шикнул, потому что не приходилось ей, некоронованной, поперек него, коронованного, вылезать. Софья не послушалась, набычилась и понесла икону с холодком в спине. А Петр вспомнил, что на озере у него как раз заканчивается отделка очередного ботика, выкинул из головы богадельню и ускакал к флоту. Софья испугалась насмерть. Она меряла по себе. Для нее отказ царя от крестного шествия означал ультиматум, объявление войны. Она ясно прозрела пред собой безвыходные врата Новодевичьего монастыря. Поэтому, пока Петр с удовольствием марался на раскладке смолёных канатов, Софья готовилась к бою. Царь должен был так или иначе появиться в Москве 25 июля на именинах тетки Анны Михайловны. В этот день у Красного крыльца оказались 50 стрельцов. Они обязаны были прислушиваться к крику: «Над государыней хитрость чинится!». Но ни хитрости, ни крику не последовало. Зато через два дня Петр отказался подписать наградные листы Голицыну и другим героям второго Крымского похода. Его долго уламывали, он нехотя согласился, но уж Голицына с изъявлениями благодарности типа «Служу России!» на глаза пускать не велел. И опять поднял якоря и паруса.

В общем, драка никак не начиналась. 7 августа люди Софьи подбросили на «верх» анонимку о подготовке покушения «потешных конюхов» на жизнь царя Ивана и всех его сестер. Шакловитый сразу приказал собрать 400 стрельцов с заряженными ружьями в Кремле и 300 — на Лубянке. Лубянские собирались вяло, среди них сформировалась лояльная Петру верхушка, а кремлевские всё же начали бузу: перехватили петровского стольника Плещеева, побили, потащили к Шакловитому. Лубянские стрельцы возмутились этим и послали гонца в Преображенское к царю.

Царь спросонья испугался и голым ускакал в ближний лес. Сюда ему доставили одежду, и он погнал дальше — в Троицу. На другой день, 8 августа в Троицкой лавре собрались потешные отряды, верные царю стрельцы Сухарева полка, царица Наталья с дочерьми. Возглавил троицкое ополчение князь Борис Голицын.

Дальше все пошло по сценарию, разработанному Софьей для Хованского. Только теперь слабонервные побежали не к ней, а от нее. Разница была и в том, что Софью как сестру и царевну Петр не собирался вешать на воротах. Петр стал писать грамоты к московским стрельцам, Софья их перехватывала, но списки ходили самиздатом. Софья грозила перебежчикам смертью. Патриарх согласился поехать к царю и помирить его с сестрой, уехал и не вернулся. 27 августа Петр послал по стрелецким слободкам новую грамоту с приказом явиться в Троицу командирам и по 10 человек из каждого полка. За ослушание тоже угрожал смертью. Эта угроза подействовала, и стрелецкие толпы сорвались из Москвы. Царь встретил их ласково, патриарх благословил, стрельцы закричали о своей верности.

Софья не выдержала московского сидения, двинулась к Троице лично. Можно догадываться, что она хотела взять меньшого брата криком, но времена были уже не те. На середине дороги, у ворот села Воздвиженского, там, где 7 лет назад Софья покончила с «Хованщиной», ее перехватил стольник Бутурлин с приказом царя в монастырь не ездить! Она было заупрямилась, стала грозно топать, но Бутурлина не испугала. А тут еще подоспел Троекуров с войском, и заявил, что в случае неповиновения поступит с ней «нечестно».

Софья чуть не бегом возвратилась в Москву, почти насильно привела к присяге остатки «старых» стрельцов. Несколько дней протянула в смертной тоске.

Подошел Новый год, но 1 сентября вместо поздравлений от Петра прискакал полковник Нечаев с наглым приказом взять Федора Шакловитого и тащить его в Троицу на следствие. Дворец замер. Все придворные как бы объявили нейтралитет. Софья хотела хоть голову Нечаеву отрубить, и то палача не нашлось. Софья стала собирать народ группами и говорить прекрасные речи, она перечисляла свои семилетние заслуги, укоряла врагов, плела на Нарышкиных и призывала встать на защиту ее чести и достоинства. В ответ шуршал осенний ветер.

Тишина установилась необыкновенная, так что за отъездом патриарха, отсутствием одного царя и болезненной лёжкой другого, встречу «Нового лета» попросту отменили. И вроде, было это Смутное время, но над всем Подмосковьем установилась какая-то осенняя пастораль, среди которой листопадным золотом промелькивали аллегорические картины иерусалимского масштаба: «Слепой и безумный царь Иван наделяет стрельцов чаркой водки»; «Верный слуга государыни Софьи Федор Шакловитый пишет послание во все края святой Руси о неправдах и хитростях», «Любезный князь Василий Голицын уговаривает брата помирить государя с сестрой».