Ищите ворона… (СИ) - Урошевич Влада

В музее он нашел Елизавету — они вместе изучали историю искусств и увлекались кино; потом она стала куратором музея и погрузилась в науку. Она была в очках с толстой оправой и, как всегда, очень театрально играла роль ученой дамы. При этом Елизавета все еще была весьма красива и умела это подчеркнуть. Боян подробно расспросил ее о следах египетской цивилизации на македонской земле, хотя и сам прекрасно знал, что все это, много веков спустя обнаруженное, не имело особой ценности. Среди находок оказались: несколько статуй Исиды, привезенных римскими легионерами, которые служили в армии на краю пустыни, лицом к лицу с варварами, чтобы потом получить клочок плодородной земли в Македонии, поселиться здесь и спокойно прожить старость. Несколько пузырьков цветного стекла для благовоний, возможно, привезенных из Александрии. Такие товары продавались в Средиземноморье повсюду.

— А надписи какие-нибудь находили? — осторожно спросил Боян.

— По-моему, в Филиппах нашли какую-то надпись на скале, — пыталась вспомнить Елизавета. — Но здесь у нас пока ничего не обнаружили. Тебя что, охридские цыгане наняли, чтобы ты выяснил их происхождение?

Они бродили по античному отделу музея, и Боян заметил, что нескольких вотивных стел, посвященных Митре, нет на месте.

— Мы отправляем их в Афины, — объяснила Елизавета. — Там будет большая выставка «Культ Митры на Балканах». Вспомнили и о нас.

Действительно, перед входом в музей стоял грузовик, в который рабочие грузили большие деревянные ящики.

— Значит, египтяне не бывали на Балканах? — поинтересовался Боян.

— Похоже, они были довольно закрытым народом, — ответила Елизавета. — И не имели склонности к путешествиям и открытиям. Они доходили до некоторых греческих островов, вероятно, в поисках олова. Понимаешь, олово им было нужно, чтобы укрепить медь, без этого не получишь бронзы. Статуя Ники Самофракийской была воздвигнута в честь небольшой победы греков в столкновении с такой египетской экспедицией, которая открывала шахты на Кипре. А ты почему этим заинтересовался? Пишешь о связях Македонии с Египтом? Рога Амона на голове Александра — что-то типа этого?

— Ну, никогда не знаешь, что может пригодиться, — пробормотал Боян. — Я просто так спросил.

Он весело подмигнул ученой хранительнице и вышел из музея.

Был почти полдень: Старый базар функционировал в каком-то сдержанном ритме, пульсировал скрытой энергией, которой не было в других частях города. Боян взглянул на витрины ювелирных лавок — среди товаров, привезенных из Стамбула, было много исламских символов, но иногда можно было увидеть китайский знак тайцзи с противоположными элементами инь и янь, выполненными в черно-белой эмали; в одной витрине он увидел даже египетский анх, на котором был распят Христос. Как всегда в этих местах, символы соприкасались, перемешивались и переплетались, принося свои послания издалека и шепча на ухо тому, кто был готов остановиться и выслушать их.

Перед Бояном шел человек в черном костюме — посреди летнего полудня он казался чудаком, который выпал из другого времени и использовал настоящее время как более короткий путь, который позволит ему погрузиться в отдаленный и неведомый момент прошлого.

Бояну он показался знакомым. Сделав несколько быстрых шагов, Боян поравнялся с человеком в черном: точно, это был копировщик амулетов — и его черная сумка была при нем.

Мужчина посмотрел на него: их глаза встретились, и Боян сразу понял, что тот узнал его. Боян попытался дружески улыбнуться; человек в черном костюме отвел взгляд, отсутствующе посмотрел куда-то вперед и крепче прижал к себе сумку.

Некоторое время они шли бок о бок. Боян попытался снова встретиться с ним взглядом, чтобы завести разговор, но человек в черном неотрывно смотрел прямо перед собой с оскорбленным выражением лица. Губы его были поджаты.

— Эй, ты не меня ищешь? — помахал ему рукой Максуд, выйдя из лавки с хозяйственными товарами.

— Нет, — сказал Боян, приостанавливаясь. — Просто мимо шел.

— А ты что, знаком с шейхом? — спросил Максуд. — Знаешь его?

Боян пожал плечами, будто не понимая.

— Ты с ним не того, не очень-то… — сказал Максуд. — А то он тебе узел скрутит, и все, ты готов.

— Что еще за узел?

— Как на шарфе, рубашке, на чем угодно. Завяжет узел и положит его в могилу в текийе. Тогда конец — жизни тебе не будет. Ты связан.

— Магия, что ли?

— Не знаю, что это — но что-то он делает… Есть новости?

Боян покачал головой.

— Если будет что-нибудь, ищи меня здесь. Я в лавке помогаю, подрабатываю. Просто спроси Максуда…

— Послушай, — вспомнил Боян. — Зачем вам этот слепой, который в очках? Зачем вы его с собой возите?

— Он все видит, — уверенно сказал Максуд. — Хотя и слепой. Видит то, чего мы не видим, понимаешь? Где что закопано, где спрятано…

— А этот Димче?

— Он в металлоискателях разбирается, которые показывают, где есть золото. Но Джемо не очень ему доверяет, просто так его держит.

Боян кивнул.

— Хорошо, что ты не сказал на горе, что видел этот кусок у меня, — прошептал Максуд. — Этот Джемо меня бы убил. А кусок мне дала его дочь — она моя жена, понимаешь.

— Эта девушка в крепости…

— Ну, да. Это моя жена. Пришлось на ней жениться — Джемо надавил, угрожал мне. А я просто так, чуть-чуть, в шутку… Она все вилась вокруг меня, а я…

Из двери лавки вышел продавец, с любопытством посмотрел на Бояна, затем позвал Максуда.

— У меня сейчас работа, — сказал Максуд. — Увидимся. Если что, просто приходи.

Боян пошел дальше по базару. Проходя вдоль южной стены бывшего Крытого рынка, он вспомнил Эванса: знаменитый кносский археолог, гуляя по Скопье, остановился перед этой стеной, думая, что видит остатки какого-то византийского здания. Вещи здесь смешиваются, порой принимая черты прошлого и перенося их в другое время, сплетаясь в труднопонимаемый палимпсест; стена все-таки была турецкой.

12.

Пока Боян дремал на диване, над городом собиралась вечерняя гроза. С запада наползали густые облака, воздух становился все тяжелее, листья на деревьях нервно дрожали — как испуганное животное, которое не доверяет гладящей его руке. Все замерло: уличный шум, казалось, затих, дети бросили свои игры, чириканье воробьев на ветках стало отрывистым. Город будто погрузили на дно гигантского аквариума, и его накрыла подводная тишина.

Потом порыв ветра поднял пыль, взлетели юбки, сохнувшие во дворе, грохнула от сквозняка дверь, кто-то крикнул, все вокруг потускнело.

В большом аквариуме, в который превратилось пространство между домами, над коралловыми гребнями деревьев, между телевизионными антеннами, похожими на мачты потонувших кораблей, влекомые невидимыми потоками морских течений проплыли несколько больших бледных медуз — полиэтиленовых пакетов, поднятых ветром с какой-то помойки. Одна медуза, бледно-фиолетовая, с красноватым волнистым узором из уже неузнаваемых букв, пролетела мимо окна квартиры Бояна, едва заметно пульсируя и помахивая остатками разорванных ручек, вьющихся за ней.

Дождь ударил искоса, широким замахом, яростно хлеща по стенам домов — уличный асфальт мигом почернел, послышался топот убегающих от дождя людей, а потом все звуки заглушил всепоглощающий грохот водяных барабанов. Боян вскочил с дивана, закрыл окно, на котором занавеска билась, будто обезумев, собрал листы бумаги, которые ветер смел со стола и разбросал по комнате.

На улице отчаянно верещала сигнализация чьей-то машины, в соседней квартире кричала женщина, и в ту же минуту кто-то позвонил в дверь.

Боян открыл.

Перед ним стоял парень, который вытирал мокрые волосы короткими, резкими движениями руки и стряхивал с ладони воду, а с его одежды текло.

— Ну и ливень, — сказал парень, вымученно улыбаясь.

На лестнице было темно, и Боян не сразу вспомнил, кто это: перед ним был знакомый с Костоперской скалы — юноша в футболке, на которой написан призыв не стрелять в пианиста. Теперь поверх футболки на нем была короткая черная ветровка, блестевшая от дождя.