Дело об опеке - Оноре Бальзак

День, избранный Попино для допроса г-на д'Эспара, пришелся на четверг, когда в коллежах нет занятий. Оба брата играли в саду до девяти часов утра, пока не проснется отец. Младший брат впервые собирался отправиться в тир и просил старшего замолвить за него словечко перед отцом и получить разрешение. Клеман пытался сопротивляться его уговорам. Виконт всегда чуть-чуть злоупотреблял тем, что он был сильнее брата, и нередко вызывал его на драку. И вот оба мальчика под конец увлеклись, принялись бороться и драться, забавляясь, как школьники. Гоняясь друг за другом по саду, они расшалились и разбудили отца; не замеченный ими в пылу боя, он смотрел на них из окна. Маркиз с радостью глядел на сыновей; тела их сплетались, как змеи; лица, разгоряченные борьбой, раскраснелись, глаза метали искры, руки и ноги извивались, словно струна на огне; они падали, подымались, вновь сходились, как борцы на арене, и доставляли отцу то ощущение счастья, которое вознаграждает за самые жгучие страдания бурной жизни. Двое жильцов — один в третьем, другой во втором этаже — принялись злословить насчет помешанного старика, стравливающего себе на потеху собственных детей. Сейчас же отовсюду высунулись любопытные физиономии, маркиз их заметил и позвал сыновей. Они тут же взобрались на подоконник и спрыгнули к нему в спальню, и через минуту Клеман добился разрешения для Камилла. У соседей же только и было разговоров, что о новом признаке помешательства маркиза.

Когда около полудня Попино с протоколистом вошли в дом и спросили г-на д'Эспара, привратница взялась проводить их на четвертый этаж и по дороге рассказала, как г-н д'Эспар еще сегодня утром стравил своих сыновей и смеялся, словно изверг, каким он и был на самом деле, видя, что младший до крови искусал старшего, и как ему хотелось, чтобы дети разорвали друг друга у него на глазах.

— А спросите-ка почему? — прибавила она. — Ну, на это он и сам вам не ответит.

Привратница вынесла свой приговор уже на площадке четвертого этажа, у самой двери с объявлением о выходящих выпусках «Живописной истории Китая». Грязная площадка, испачканные перила, дверь со следами типографской краски, разбитое окно, потолок, на котором ученики, балуясь, написали коптящей свечой разные непристойности, кучи бумаг и мусора, нарочно или по небрежности наваленные в углах, — словом, все подробности представшей перед ними картины так наглядно подтверждали все, сообщенное маркизой, что, несмотря на все свое беспристрастие, следователь не мог не поверить ей.

— Вот вы и пришли, господа, — сказала привратница. — Заведенье всем на удивленье! Тут на китайские дела денег столько просадили, что хватило бы на целый квартал.

Протоколист с усмешкой взглянул на Попино, и тот с трудом удержался от улыбки. В первой комнате они застали старика, который, как видно, был одновременно рассыльным, кладовщиком и кассиром. Старик этот был мастер на все руки по «китайским делам». Вдоль стен тянулись длинные полки, заваленные отпечатанными уже выпусками. В дальнем конце комнаты за деревянной решетчатой перегородкой, изнутри задернутой зелеными занавесками, находилось нечто вроде кабинета. По полукруглому окошечку для выдачи денег видно было, где помещается касса.

— Могу я видеть господина д'Эспара? — обратился Попино к старику в серой блузе.

Кладовщик открыл дверь в соседнюю комнату; там следователь и протоколист увидели скромно одетого седовласого старика с орденом Святого Людовика на груди. Сидя за столом, он сравнивал цветные эстампы и при виде посетителей оторвался от работы. Эта скромная комната, служившая конторой, была завалена книгами и оттисками. За другим столом, выкрашенным в черную краску, должно быть, обычно еще кто-то работал.

— Сударь, я имею честь говорить с маркизом д'Эспаром? — спросил Попино.

— Нет, сударь, — ответил старик, вставая. — Какая у вас до него надобность? — прибавил он, подходя к вошедшим с учтивостью благовоспитанного аристократа.

— Мы хотели бы поговорить с ним по сугубо личным делам, — ответил Попино.

— Д'Эспар, тут тебя два господина спрашивают, — сказал старик, проходя в последнюю комнату, где маркиз у камина читал газеты.

В кабинете на полу лежал потертый ковер, на окнах висели занавеси сурового полотна; из мебели здесь стояло несколько стульев красного дерева, два кресла, секретер, высокая конторка, а на камине дрянные часы и два старых канделябра. Старик ввел в комнату Попино и протоколиста и предложил им стулья, словно он был хозяином дома; г-н д'Эспар спокойно ждал. После взаимных приветствий, во время которых следователь наблюдал предполагаемого умалишенного, маркиз, естественно, поинтересовался целью визита. Тогда Попино посмотрел на старика и на маркиза достаточно выразительным взглядом.

— Я полагаю, господин маркиз, — объяснил г-н Попино, — что характер моих обязанностей и порученное мне расследование требуют, чтобы мы остались с вами наедине, хотя закон допускает в подобных случаях присутствие домашних при допросе. Я следователь суда первой инстанции департамента Сены и направлен к вам председателем суда, чтобы допросить вас о фактах, изложенных в прошении маркизы д'Эспар о взятии вас под опеку.

Старик вышел из комнаты. Когда следователь приступил к беседе с маркизом, протоколист закрыл дверь, бесцеремонно уселся за конторкой, разложил на ней свои бумаги и приготовился вести протокол. Попино не спускал глаз с г-на д'Эспара, он наблюдал, как тот воспринял заявление, такое жестокое для всякого нормального человека. Маркиз д'Эспар, обычно бледный, как все блондины, так и вспыхнул от гнева, весь передернулся, сел, положил газету на камин и опустил глаза. Он тотчас же взял себя в руки и стал разглядывать следователя, как видно пытаясь понять по лицу, что это за человек.

— Почему же, сударь, меня не предупредили о подобном прошении? — спросил он.

— Маркиз, принято считать, что лица, подлежащие опеке, находятся не в здравом уме, а потому предупреждать их о такого рода заявлениях бесполезно. Обязанность суда проверить прежде всего доказательства просителя.

— Вполне правильно, — ответил маркиз. — Итак, сударь, не откажите в любезности сказать мне, что я должен вам сообщить?

— Вы должны только отвечать на мои вопросы, не упуская никаких подробностей. Как бы ни были деликатны причины вашего поведения, давшего повод госпоже д'Эспар подать это прошение, говорите смело. Нет надобности заверять вас, что суд знает свои обязанности и что в подобных случаях гарантируется строжайшая тайна…

— Сударь, — ответил маркиз, лицо которого выражало неподдельную муку, — а каковы будут последствия, если мои показания бросят тень на поведение госпожи д'Эспар?

— Суд может вынести ей порицание при мотивировке своего решения.

— Это порицание обязательно? Если я попрошу вас, прежде чем давать вам показания, чтобы суд в своем решении не допустил ничего оскорбительного для госпожи д'Эспар в случае благоприятного для меня исхода дела, — будет ли принята во внимание моя просьба?

Следователь взглянул на маркиза, и эти два благородных человека без слов поняли друг друга.

— Ноэль, — обратился Попино к протоколисту, — выйдите в соседнюю комнату. Я позову вас, когда вы понадобитесь. Если, как я сейчас предполагаю, — продолжал он, когда протоколист вышел, — в основе вашего дела лежит что-либо, не подлежащее оглашению, обещаю вам, что суд уважит вашу просьбу и будет действовать деликатно. Первое обвинение, выдвинутое против вас госпожой д'Эспар, — самое серьезное, и я прошу вас разъяснить его мне, — сказал следователь, помолчав. — Речь идет о растрате вами вашего состояния ради некоей госпожи Жанрено, вдовы владельца речной баржи, или, вернее, ради сына ее — полковника Жанрено, для которого вы исхлопотали у короля гвардейский полк и которому так покровительствуете, что устраиваете ему выгодный брак. Прошение заставляет думать, что ваша приязнь превосходит своей горячностью всякое чувство, как допустимое нравственностью, так и порицаемое ею.

Внезапно краска залила все лицо маркиза, даже слезы навернулись у него на глаза и смочили ресницы; но справедливое негодование преодолело чувствительность, которая считается слабостью у мужчины.

— Правду сказать, сударь, — ответил маркиз изменившимся голосом, — вы ставите меня в очень затруднительное положение. Мотивы моего поведения должны были умереть вместе со мной… Объясняя их, я принужден обнажить перед вами скрытые раны, доверить вам честь нашей семьи и говорить о самом себе, а вы понимаете, как это трудно. Я надеюсь, что все это останется между нами. Вы найдете, конечно, юридическую форму, чтобы выразить ваше решение и не упоминая о моих признаниях…

— Можете быть спокойны, маркиз.

— Спустя некоторое время после моей женитьбы, — начал г-н д'Эспар, — моя жена растратила столько денег, что мне пришлось прибегнуть к займу. Ведь вам известно, каково было положение дворянства во время революции? У меня не было средств ни на управляющего, ни на стряпчего. В наши дни почти все дворяне вынуждены сами вести свои дела. Большая часть бумаг на земельные владения в Лангедоке, Провансе или Конта были перевезены отцом в Париж: отец не без основания боялся розысков, предпринимавшихся в целях уничтожения фамильных бумаг землевладельцев, или, как тогда говорили, дворянских грамот. Мы происходим из рода Негреплис. Д'Эспар — имя, связанное с титулом, приобретенным при Генрихе Четвертом через брак, принесший нам земли и маркизат при условии, что мы соединим с нашим гербом герб старинного беарнского рода д'Эспаров, связанного по материнской линии с домом д'Альбре, — четверочастный щит, по золотому полю три черные перевязи, по лазоревому полю две скрещенные серебряные лапы грифонов с червленными когтями со знаменитым девизом: Des partem leonis[3]. В то время мы потеряли Негреплис, маленький городок, покрывший себя славой в годы религиозных войн, так же как и предок мой, носивший его имя. Вождь католиков Негреплис был разорен пожаром: протестанты не пощадили друга Монлюка. Королевская власть отнеслась несправедливо к Негреплису; он не получил ни маршальского жезла, ни управления какой-либо провинцией, ни награды; Карл Девятый, любивший его, умер, не успев воздать ему должное; Генрих Четвертый содействовал его браку с девицей д'Эспар и закрепил за ним земли этого дома; но все имущество Негреплисов уже перешло в руки заимодавцев. Мой прадед, маркиз д'Эспар, как и я, вынужден был совсем молодым взяться за дела, когда отец его умер, промотав состояние своей жены и оставив ему только земли, перешедшие от рода д'Эспар, но с выделом вдовьей части. Молодой маркиз д'Эспар находился в очень стесненных обстоятельствах, тем более что он нес службу при дворе. Он пользовался благосклонностью Людовика Четырнадцатого, и королевская милость стала источником его богатств. Вот тогда, сударь, и легло на наш герб никому не известное пятно, грязное и кровавое пятно; его я и смываю. Я узнал эту тайну из земельных документов Негреплиса и из старых писем.