А душу твою люблю... - Агния Кузнецова (Маркова)

– Я знал барона Фризенгофа, – задумчиво сказал Даль. – Я хорошо знал в молодости Наталью Ивановну – его первую жену. Она умерла в пятидесятом году, и, по-моему, у нее остался сын.

– Да, тетушка Александрина вышла замуж, когда моему тезке было двенадцать лет, – сказал Григорий, – но в тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году он умер, восемнадцати лет от роду.

– Тетушка Александрина знала Фризенгофа давно, – сказала Мария, – когда умер папа и мы после двухлетнего пребывания в Полотняном заводе возвратились в Петербург, а тетушка Александрина всегда была с нами, мы сняли квартиру в одном доме с Местрами. А Наталья Ивановна Фризенгоф – незаконнорожденная дочь Ксавье-де-Местра. Знаете вы этого литератора и художника? – обратилась она к Далю, и тот утвердительно кивнул. – Так вот, – продолжала Мария, – он был женат на Софье Ивановне Загряжской – маменькиной тетушке. Они удочерили Наталью Ивановну, а потом она вышла замуж за австрийского дипломата – барона Густава Фризенгофа, будущего мужа тетушки Александрины.

– Когда же последний раз встречались сестры? – спросил Даль.

– В прошлом году мы все лето прожили у тетушки Александрины, – неожиданно вступила в разговор Лиза и смутилась. Она, как и Соня, походила на отца и добрым взглядом серых глаз, и округлостью овала лица, и румянцем, который до этих тяжелых дней сохранял и Петр Петрович.

– Тогда вот и произошла та неприятная история с Дубельтом: он явился к Таше, поднял скандал и был удален Фризенгофом, – сказала Александра, поднимая голову и прислушиваясь к тишине в спальне матери, там лишь беззвучно двигалась сестра милосердия.

Александра, не достигнув еще и 18 лет, держала себя совсем по-взрослому, всегда предпочитая молодежи общество старших. Она писала рассказы, иногда читала их матери, вела дневник, пряча его ото всех. Она не походила ни на отца, ни на мать. Лицо ее было волевым и довольно красивым, без следов беспечной юности. Она казалась старше своих лет.

– Я не совсем согласен с сестрами по поводу тетушки Александрины, – сказал Александр. – Характер у нее был действительно трудным, но ко всем нам, к маменьке она всегда питала и питает самые лучшие чувства. А как она любит родину! Вы помните, как кормила она нас русскими кушаньями и просила разговаривать только по-русски. Я никогда ничего плохого от нее не видел. А вот замок Бродзянский мне всегда был не по душе. Угрюмый. Зато вокруг какая красота! Чудесный парк. Река Нитра. Вдали синеют невысокие горы. Если б не случай с Дубельтом, мы славно провели бы лето. А это его вторжение окончательно подорвало маменькино здоровье.

Обращаясь к Далю, Соня сказала:

– У тетушки Александрины есть дочка. В честь нашей маменьки назвали ее Натальей. И красавица она, как маменька.

– А тетушка Александрина и не знает, что маменьке так плохо, – сказала Мария, вспоминая Александру Николаевну, Фризенгофа, их дочь и мрачный трехэтажный замок.

И никто не знал тогда, что Фризенгоф и в старости останется бодрым, изящным, интересным собеседником и рассказчиком. Александру Николаевну разобьет паралич, и слуги будут возить ее в кресле. Вырастет дочь Наталья, станет немецкой поэтессой, выйдет замуж за герцога Ольденбургского, и родятся у них двое детей, Александр и Фредерика, и будет воспитывать их бабушка. Отношения с дочерью у Александры Николаевны сложатся не лучшим образом. Не поймет дочь тоски матери по своей родине, будет посмеиваться над ее желанием учить внуков русскому языку, развешивать по стенам и хранить в альбомах русские пейзажи. Неродная земля примет останки Александры Николаевны. И теперь в Словакии, неподалеку от Бродзянского замка, можно увидеть склеп, в котором на бетонном постаменте стоит серебристый с золотом гроб с надписью на немецком языке: «Баронесса Александра Фогель Фон Фризенгоф, урожденная Гончарова. Род. 7 авг. 1811 – сконч. 9 авг. 1891».

Утром рано приехал посыльный с письмом от сестры Пушкина Ольги Сергеевны, которая просила с этим же посыльным сообщить о здоровье Натальи Николаевны.

Мария села писать записку. Писала и плакала. Ночь была тяжелой и для больной и для ее близких. Но внезапно Наталья Николаевна почувствовала себя лучше, даже попросила поесть. И сразу вся семья ожила, повеселела.

– Маменьке лучше, – сияла Лизонька.

– Маменька поправится. Я же знала это! – улыбалась сквозь слезы радости Соня.

Доктора, дежурившего ночь, сменил другой, еще довольно молодой, самоуверенный немец, плохо говоривший по-русски. Состояние больной ему внушало какую-то надежду, и он, улыбаясь, сказал Ланскому:

– Может быть, все начнется карашо.

– Боже мой! Неужели ты услышал наши молитвы! – сжимая в руках начатую записку, воскликнула Мария. – Я напишу теперь новую!

Она побежала в кабинет Петра Петровича, села за его письменный стол: «Есть надежда, дорогая тетя Оля!» Она отправила записку с посыльным, мимоходом подумала о том, почему до сих пор не приехал дядюшка Сергей Николаевич, и вспомнила, как в прошлую встречу он показывал ей письма Дантеса Дмитрию Николаевичу, который тогда был еще жив и управлял поместьем Гончаровых.

Дантес писал:

Любезный Дмитрий… Я прочел с самым большим вниманием подробный отчет о состоянии ваших дел… я буду говорить только о содержании, которое вы должны выплачивать Катрин, совершенно определенном обязательстве, взятом вами во время моей женитьбы, когда ваше состояние было уже так же расстроено, как и теперь. Поэтому замечу вам, что для такого человека, как вы, привыкшего к коммерческим сделкам, и который, следовательно, должен понимать значение обязательств, вы действовали в отношении меня весьма легкомысленно…

Я вижу в статье… «содержание отдельным лицам – 27 500 рублей» значитесь вы, ваши два брата и Александрина; среди вас должна быть распределена эта сумма, но самая простая справедливость требовала бы, чтобы она была разделена на 5 частей, а не на 4, тогда Катрин имела бы хоть что-нибудь… Потому, что поймите, бога ради, у нас будет четверо детей, а у вашей сестры даже не на что купить себе шпилек!

– А где же доля маменьки, мужа которой он убил! Он не помнит об этом?! – возмущенно воскликнула тогда Мария, читая это письмо.

До детей Пушкиных доходили слухи о том, что после смерти Екатерины Николаевны Дантес стал мэром Сульца. Говорили, что в 1851 году на заседании Национального собрания, на котором рассматривалась конституция Франции, Виктор Гюго выступил с речью. Одним из правых депутатов, нападавших на Гюго, был Дантес-Геккерн. В этот же день Гюго написал стихотворение «Сойдя с трибуны», в котором с презрением пишет о правых депутатах, в том числе и о Дантесе:

Все эти господа, кому лежать в гробах,Толпа тупая, грязь, что превратится в прах.

Карл Маркс назвал Дантеса известнейшим выкормышем империи.

В 1852 году, после государственного переворота, принц-регент Людовик Наполеон назначил Дантеса сенатором. Дантес был тогда уже богат, но все же снова возбудил процесс против Гончарова, начатый в 1848 году. Он требовал доли наследства после смерти Натальи Ивановны, даже обратился с письмом к Николаю I. Царь сделал пометку на этом письме: «Для принятия возможных мер, чтобы склонить братьев Гончаровых к миролюбивому с ним соглашению». Дело тянулось долгие годы, и какие-то суммы были выплачены Дантесу.

«Бедный дядя Митя! – подумала Мария. – Он как старший в роду по законам предков должен был управлять Полотняным заводом. Сколько же волнений причиняли ему эти обязанности, сколько приходилось отдавать времени для этого».

Марии вспомнился Дмитрий Николаевич – тот, которого видела она в детстве. Было у него внешнее сходство с Натальей Николаевной. Те же прекрасные волосы, красивые карие глаза. Правда, и тогда он в моменты волнения заикался. К старости временами терял дар речи и стал плохо слышать.

Подумала Мария и о Екатерине Николаевне, имя которой в доме не упоминалось, фотографии ее были уничтожены. Мария была слишком мала, когда в доме разразилась катастрофа, а Екатерина Николаевна вышла замуж и уехала за границу. Мария ее не помнила. Но слухи о баронессе Дантес доходили до братьев и до нее. Только матери они никогда не говорили о них.

«Бог наказал Екатерину Николаевну, – не в первый раз подумала о ней Мария, – она так любила Дантеса, а он был к ней совершенно равнодушен. У нее родились три девочки. Дантес желал сына. И перед последними родами она, босая, ходила в часовню молить бога даровать ей сына. Она дала обет перейти в католическую веру, если родится сын. Сын родился. А мать умерла от родильной горячки».

Мария была убеждена, что гнев божий лежал на семье Дантесов.

Потом, когда пройдет чреда лет, она еще утвердится в этом своем убеждении, узнав, что дочь Дантесов Леония-Шарлотта умерла в больнице для душевнобольных, куда отправил ее отец. Леония росла удивительным ребенком. В семье, где говорили только по-французски, она умудрилась в совершенстве овладеть русским языком и была истинно русской в своих взглядах, вкусах, поступках. В семье никогда не упоминалось имя Пушкина, но он был ее любимым поэтом. Она умудрялась доставать его книги. Его портрет висел в ее комнате.