Это было на Ульяновской - Антонина Ленкова

Вот почему появился он в родном городе в первых числах мая 1944 года. Волнуясь, почти бежал, он на свою родную Ульяновскую. Только теперь, когда спускался по проспекту Семашко, нарочно грохоча сапогами, понял Яша до боли в сердце, как дорога ему эта милая улица, как соскучился он по всем ее обитателям, по друзьям-товарищам. По ворчуну Лопатину, по хлопотливой, всегда веселой Марии Ивановне, по строгой Ольге Федоровне, даже по той вредной бабе, которая — ей-богу, ни за что! — окатила его водой…

Во дворе пусто. Вышедшая на звук его шагов женщина смотрит так, будто он, Яшка, явился с того света. И что значит этот ее захлебнувшийся в слезах крик:

— Яшенька, хоть ты-то живой!..

От Анны Ивановны узнал он о последних шагах друзей.

* * *

Мария Ивановна очнулась от тишины. Она поднялась, медленно подошла к окну. Стекла были выбиты разрывом гранаты, осколки громко хрустнули под ногами, заставив вздрогнуть.

Светила луна, и тени, падающие от домов и деревьев, до неузнаваемости изменили двор. Тот самый, по которому несколько часов назад прошли в последний раз ее сын и его товарищи. Чтобы никогда больше не вернуться.

Надо идти. Набраться сил и идти туда, где лежат их тела. Перенести во двор напротив, что по ту сторону баррикады. Там врыт в землю большой ящик — во время ремонта дома люди хранили в нем известь. Теперь он пуст. Можно опустить туда тела детей, присыпать землей…

Женщина вышла из дому, остановилась на мгновение перед залитой лунным светом беседкой. Сын называл ее штабом. Здесь решали они свои ребячьи дела, наверное, самые важные на свете. Здесь читали, строили кораблики. Справа черным зигзагом обозначилась щель — будто чудовищный косой шрам лег на землю. В той щели нашел спасение Коля Крамаренко. Какое счастье, что она не заставила его идти с собой! Знать бы — всех бы тут укрыла…

Она вышла на улицу, повернула влево и пошла. Туда, где стоит — наискосок через дорогу — приподнятый, будто на пьедестале, небольшой выбеленный известкой дом. От мостовой к нему ведут крутые каменные ступеньки…

Они должны были подняться по этим ступенькам, прежде чем войти во двор, ставший местом казни.

Мария Ивановна замедлила шаг — перед ней был освещенный луной перекресток, на противоположном углу его ходил часовой. Собралась с силами и пошла прямо на него: другого пути не было. Часовой в недоумении остановился, потом шагнул в сторону. Она прошла мимо, высоко держа голову, поднялась по ступенькам, вошла во двор. И вздрогнула: чья-то тень отделилась от стены, шагнула навстречу. Это был Коля Крамаренко.

Мальчуган, оставшийся охранять оружие, долго не решался выйти из своего убежища. Он слышал, как взрывались в соседнем дворе гранаты, как стреляла танковая пушка; слышал доносившиеся непонятно откуда — но откуда-то очень близко — автоматные очереди и хлопки пистолетных выстрелов.

Было уже темно, когда он решился выбраться из щели и войти в дом.

— Где ты был? — кинулась к нему сестренка. — Где?

— Где был — там нету, — попытался он пошутить, хотя сердце его болезненно сжалось, когда увидел полные слез Лилькины глаза. — Что-нибудь случилось?

— Ты ничего не знаешь? Немцы всех постреляли. Колю, Витю, Игорька — всех, понимаешь! И Ваню Зятева, и Колю Беленького…

— Подожди, Лилька! — закричал Коля. — Подожди! Ты, может, путаешь? Как это — постреляли?..

У него закружилась голова, тошнота подступила к горлу, показалось вдруг, что комната наполняется едкой коричневой пылью и сейчас он задохнется в ней…

Потом он долго лежал в каком-то полузабытьи. И вдруг подумал: а может, и не все в том дворе убитые? Может, кто-то ранен, лежит, истекая кровью, притаившись, зная, что внизу ходит часовой. Но ведь можно уйти через соседний двор — там все разбито и, если хорошенько поискать, лазейка отыщется. И он выведет живых!

Только нельзя, чтобы тебя заметил фашист. Выйдя из ворот, надо свернуть не влево, а направо, пройти до Газетного, подняться по нему ка один квартал и уже по той улице, пройдя проспект Семашко, дойти до переулка Подбельского и по нему спуститься на Ульяновскую…

И он пошел, чутко прислушиваясь к ночным шорохам. Нашел в полуразрушенном соседнем доме подходящую лазейку, проник во двор. Осторожно перешагивая через мертвые тела, обошел всех. Живых не было. Ему стало страшно. Он прижался к стенке, стараясь унять дрожь. Перед ним в мертвенном свете луны лежали люди, которым уже никогда не подняться. Среди них — его товарищи, его самые верные, самые надежные друзья. Теперь их нет. Они все убиты…

Кто-то вошел во двор. Женщина… Да, так и есть, это Колина мама. Он протянул к ней руки и позвал шепотом:

— Тетя Маруся, идите сюда, я покажу, где Коля…

Сын лежал лицом вниз, широко раскинув руки, будто обнимая в последний раз родную землю. Она подняла его, не чувствуя тяжести, понесла к выходу. Лишь когда спустилась по крутым ступеням, почувствовала, как подкосились ноги, перестали повиноваться.

Мария Ивановна положила свою драгоценную ношу на мостовую, опустилась рядом. Кто-то наклонился над ней, помог подняться. Это была Нина Нейгоф. Девушка, у которой больше не было ни отца, ни братишки, только окаменевшая от горя мать.

— Фашисты не должны видеть наших слез, — сказала она.

Вместе они подняли тело мальчика, и Мария Ивановна молча показала, куда надо нести.

Часовой посмотрел на них и свернул за угол.

Когда были перенесены тела Игорька, Вити, Вани и Коли Беленького, Нина принесла из дому простыню, прикрыла ею ящик. Сверху присыпала землей.

Ранний летний рассвет тронул небо над Задоньем. Льющийся с востока свет коснулся золотых волос девушки. Нина будто очнулась. Гордо выпрямилась, сказала громко:

— Я отомщу за вас!

К ней метнулась девочка с распустившимися по плечам темными волосами. Зашептала горячо, сбивчиво:

— Я тоже… отомщу! Ты ведь возьмешь меня, правда? Скажи, что возьмешь?

— Возьму, — коротко, серьезно, как равной, ответила девушка одиннадцатилетней Вале.

И крепко обняла ее…

IX

В одном из опустевших дворов, что ближе к Буденновскому, зияла огромная воронка. В ней-то и решила Мария Ивановна похоронить остальных расстрелянных. Временно — до прихода наших. Она, Людмила Малиновская, дворник Семен Филиппович Мысков и еще несколько человек работали всю ночь и весь следующий день, углубляя и расширяя яму. Работали, не зная, удастся ли им перенести тела; но к вечеру выяснилось, что охрана снята. В этой тайком вырытой братской могиле — вопреки запрету — было похоронено около 50 человек.

А на следующий день Костя, пьянчужка, поступивший на службу к оккупантам, привел их в дом Кизимов.

— Она тут самая главная. Зачинщица. Давай собирайся, нечего на меня глаза пялить. Кончилось ваше время.

Они вывели Марию Ивановну на улицу, грубо оттолкнули бежавшую следом Валю. К девочке подскочила Евдокия Иванникова, соседка по коридору:

— Не надо плакать, отпустят маму — что она такого сделала? Разберутся и отпустят. Вот увидишь, все будет хорошо.

— А куда они ее повели? Я тоже пойду.

— Ну-ну, пойдем вместе. Посмотрим. Подождем — может, сразу и отпустят.

Чуть отстав, стараясь не попадаться на глаза полицаю Косте, как стали теперь называть этого шалапута и пьяницу жители Ульяновской, женщина и девочка вышли на Красноармейскую.

— В гестапо повели, — нахмурилась тетя Дуся.

Весь день простояли они у ворот, но так ничего и не дождались. На другой день Валя пришла сюда с Надеждой Ивановной, своей тетей, но вновь ни одной весточки не пробилось сквозь глухие стены.

Так прошла неделя, наполненная тревогой и неизвестностью. Вале было страшно в опустевшей квартире, и она всегда радовалась приходу соседки, тети Нади или Нины. Они приносили ей пару вареных картофелин, кусочек хлеба, лепешку пополам с отрубями — у кого что находилось. Утешали ее:

— Не горюй, девочка, побьем фашистов — отец придет. А маму скоро выпустят… Вытри слезки. Вот и хорошо, вот и умница.

Но война подкатывалась уже к берегам Волги, а мама все не возвращалась. Валя долгими часами простаивала перед мрачным домом, вздрагивая всем телом, когда в глухих, еле слышных стонах чудился ей голос матери. Часовые сначала прогоняли ее, потом привыкли, перестали замечать.

Не зря приходила девочка на свой страшный пост — однажды широко распахнулись ворота, раздались отрывистые слова команды, и показался неровный строй оборванных, избитых, еле державшихся на ногах людей. Второй справа в третьем ряду шла Мария Ивановна. Платье ее было изорвано, на спине и плечах виднелась сквозь дыры запекшаяся кровь.

Валя подбежала к матери, схватила ее за руку, закричала:

— Мама!

— Дочечка! — выдохнула женщина.

Подскочивший полицай отшвырнул девочку на тротуар и погрозил кулаком. Но она упрямо шла следом, пока колонна не остановилась перед тюрьмой. Когда с лязгом и грохотом закрылись за людьми железные ворота, озадаченная, ничего не понимающая девочка пришла к Надежде Ивановне.