Птица-Радость. Рассказы о голубиной охоте. - Марк Гроссман

Галочка хочет знать о голубке всё: и почему её зовут Ранней Весной, и зачем у неё большие белые наросты на клюве, и отчего она «почтарь». Может быть, Галочку к этому располагает дорога: маленькой девочке больше нечем заниматься.

Я подробно отвечаю на все её вопросы. Наконец она утомляется и засыпает.

На другой день, когда поезд останавливается на большой узловой станции, я выношу чемоданчик с Ранней Весной на перрон. Вместе со мной выходят Галочка и её отец.

Солнечное морозное утро. Ни облака, ни туман не мешают солнечным лучам достигать земли. Снег сияет и искрится так сильно, что кажется, вот-вот от него пойдёт дымок и он вспыхнет весёлым золотым огнём.

Я вынимаю голубку из чемодана. На правой ножке птицы в патрон вложена записка: «Девятнадцатого ноября, одиннадцать часов утра». Это — число и час, в которые мы провожаем Раннюю Весну в дальнюю, неизведанную дорогу. Голубке дано крайне важное и трудное поручение: доказать, что почтари могут в самых неблагоприятных условиях пролететь пятьсот километров и найти свой дом. Отсюда Ранняя Весна должна пересечь Башкирию, хребет, отделяющий Европу от Азии, и в одном из многих десятков уральских городов найти на балконе второго этажа свою голубятню.

Галочка просит на прощание подержать голубку.

— Не заблудишься, да? — спрашивает Галочка птицу. — Тогда лети домой!

Лука Петрович — так зовут Галочкиного папу — тоже что-то говорит голубке и передаёт её мне.

— До свидания, Ранняя Весна, — прощаюсь и я со своей любимицей. — Желаю тебе здоровья и хорошей погоды. Ну, пошла!

Голубка, подкинутая в воздух, быстро набирает высоту. Как она рада простору и свежему морозному воздуху после многочасового сидения в тёмном и душном чемоданчике! Но через несколько минут птица меняет плавный, замедленный ход на быстрые, резкие движения. Это Ранняя Весна пытается выбрать направление, дорогу к дому. Вот она проносится в дальний конец незнакомого ей города, возвращается и делает широкие круги над вокзалом.

В это время паровоз пронзительно свистит, и мы бросаемся к своему вагону.

До Москвы нам осталось совсем уже немного, когда внезапно изменилась погода. Заревел ветер, пошёл крупный резкий дождь. И сразу за дождём начала мести вьюга.

Я представляю себе, как трудно сейчас Ранней Весне, как тяжелеют у голубки крылья, как теряет она направление и, обмёрзшая, изголодавшаяся, погибает в пути.

В Москве на Казанском вокзале Лука Петрович, пожимая мне руку, говорит:

— Э, милый, не горюйте! Выберете минутку, забегайте ко мне в министерство. Узнаем, какая погода в Башкирии. Может, и нет причины беспокоиться.

Половина следующего дня в Москве ушла у меня на всякие неотложные дела, а вечером я не выдержал и поехал к Луке Петровичу.

Вот и метеослужба. Здесь служит Галочкин папа.

Лука Петрович достаёт из шкафа стопку синоптических карт. Это обычные географические карты, на которые значками нанесены отметки о погоде, сделанные во многих местах нашей страны и всего мира. Лука Петрович начинает вслух разъяснять значки.

И вот что я узнаю.

Семнадцатого ноября над островом Корсикой и западным побережьем Италии начался сильный циклон — вихрь огромных размеров. Тропический ураган в семь часов утра был ещё в районе Лигурийского и Тирренского морей, омывающих берега Италии, а ровно через сутки подошёл к границам Венгрии. Поток горячего воздуха мчался на северо-восток, и в семь утра девятнадцатого ноября циклон был уже в районе Львова и Киева.

Двадцатого ноября циклон прошёл Москву.

В те же дни через Польшу и Прибалтику на европейскую часть России, в тыл циклону, двинулись потоки холодного арктического воздуха. Этот северный антициклон двигался на юго-восток. Потоки тёплого и морозного воздуха сшиблись. Сначала тёплый воздух растопил снега, пошли сильные дожди. Но через несколько часов победил антициклон, и дождь превратился в снег. Начались бураны.

— Вот, — говорит Лука Петрович, — полюбопытствуйте. Это телеграмма, посланная сегодня по всем железным дорогам Башкирии и Урала.

На бланке было написано: «Ждите бураны. Установите круглосуточное дежурство на снегоуборочных машинах».

— Знаете что? — сказал на прощание Лука Петрович. — Ранняя Весна наверняка заберётся по пути в какой-нибудь деревенский чердак и переждёт там непогоду. Вот всё и кончится отлично.

Ох, Лука Петрович, добрый Лука Петрович! Не знаете вы моей Ранней Весны! Не знаете вы, что такое сердце почтового голубя! Какой-нибудь беспородный голубишка, трусишка какой-нибудь — тот может забраться в чужую голубятню и даже остаться там навсегда. Но Ранняя Весна, дочь старого Бурана и Незабудки, никогда этого не сделает! В маленьком сердечке этой птицы живёт наистребимая любовь к своему дому, к родному гнезду. И пока бьётся это сердечко, Ранняя Весна будет лететь всё вперёд и вперёд. На второй, на пятый или на десятый день опустится она — полумёртвая от голода и усталости — на ту голубятню, где родилась и выросла.

А если не прилетит — значит, погибла.

* * *

Все три дня, проведённые в Москве, я ждал телеграмму из дому. Молчание значило: голубка не вернулась.

Я не выдержал и телеграфом запросил дом. Ответ пришёл через четыре часа:

«Весны нет».

Через несколько дней я был дома.

Голубятня жила своей обычной жизнью, и только в гнезде Ранней Весны было холодно и как-то пусто. Коленька, муж Ранней Весны, сидел в самой глубине гнезда нахохлившись и зло поблёскивал глазами. Несколько дней он почти ничего не ел и всё протяжно плакал:

«У-уу-ууу!.. У-уу-ууу!..»

— Не плачь, Коленька, — сказал я. — Вернётся к нам Ранняя Весна. Честное слово, вернётся, Коленька! Ну, задержалась, ну, трудно ей, но всё равно вернётся домой!

На улице по-прежнему мёл буран, окно быстро покрывалось морозными узорами, и я оттирал эти ледышки тряпочкой, намоченной в тёплой воде.

Под утро положил голову на руки да нечаянно и заснул. И мне приснился сон, такой ясный и правдивый, что, очнувшись, я долго не мог понять: приснилось мне всё это или было наяву?

Вот что я увидел во сне.

Над бескрайней степью мечется метель, и низко летит Ранняя Весна. Внизу, у земли, ветер слабее, а голубке надо беречь силы. Много десятков часов она ничего не ела, её глаза слезятся, и она летит и летит всё вперёд, повинуясь только властному зову — «домой!».

Вечером в одном из лесов под Уфой она выбирает дерево и садится на толстый мёрзлый сук. Медленно клюёт снег на ветке — утоляет жажду. Устало озирается вокруг: нет, здесь ничто не напоминает ей родной город!

Голубка съёживается в комочек, прижимает голову к груди — так легче уберечь тепло. И засыпает.

Утром она снова поднимается в воздух. Лететь тяжело. Чувство голода уже притупилось, но холод терзает теперь голодную птицу. На груди у Ранней Весны от дыхания — ледяной бугорок, на коготках тоже ледок.

Неподалёку от Златоуста на голубку нападает крылатый хищник. Он стрелой мчится на Раннюю Весну, и ослабевшая голубка даже не пытается спастись. Она просто падает в снег и закрывает глаза.

Где она? Что с ней?.. Она не знает, что крылатый хищник потерял из глаз её — почти белую на белом снегу.

Ранняя Весна поднимает голову и оглядывается.

Сколько ей ещё осталось лететь? И куда? Хватит ли сил? Не лучше ли так вот сидеть на снегу?

Каждый удар сердца выпрямляет её головку.

«До-мой! До-мой! До-мой!» — стучит сердце.

И голубка поднимается в воздух.

В Златоусте она издалека замечает чью-то голубятню, и слабость проникает в сердце птицы.

«Только поесть и немного отдохнуть, а там полечу дальше, дальше — домой!»

И голубка опускается на крышу.

«Вон внизу пшеница и вода. Поем и попью совсем немножко — и снова в путь».

«Но это не твоя голубятня, и ты не должна, ты не можешь ни есть, ни пить в ней. До-мой! До-мой!» — стучит сердечко Ранней Весны.

И она снова взмывает в воздух.

* * *

«Вот теперь, — думаю я, вспоминая свой сон, — она пролетела Парк культуры и отдыха и подходит к своему кругу. Конечно, конечно, она уже над самой голубятней!..»

Я выхожу на балкон и, право, право же, совсем не удивляюсь тому, что из белой снежной мути, почти сложив крылья, падает на голубятню белая с чёрными пятнами птица.

— Вот ты и вернулась, милая моя, милая Ранняя Весна, — говорю я очень спокойно, хотя сердце у меня стучит так, будто его надолго останавливали, и оно теперь спешит нагнать потерянное время.

Потом бегу на кухню, наливаю в миску тёплой воды и, торопясь, проливая воду, несу её на балкон. Поставив миску, мчусь опять на кухню и насыпаю в сковородку пшеницы.

Выбежав со сковородкой на балкон, ищу взглядом Раннюю Весну — и роняю сковородку. В глаза набивается проклятый снег, снег без конца! Он тает у меня в глазах и стекает по щекам, стекает по щекам...