Птица-Радость. Рассказы о голубиной охоте. - Марк Гроссман

Вся эта многотысячная «ударная группа» без умолку палила из всех видов оружия, пробегала вперёд десяток шагов и в сотый раз залегала под вековыми, гудящими на ветру соснами.

Для сообщений с внешним миром у партизан осталось лишь несколько лесных тропинок. Передвигаться по ним можно было, конечно, только во тьме. По одной из этих тропинок и провели нас Ваня и Женя минувшей ночью.

Петля вокруг отряда Ивана Лукича стягивалась всё туже и туже. Но и тени уныния нельзя было заметить в нашем лагере. Люди верили в победу, пусть далёкую и трудную.

Иван Лукич ввёл в дело десятки мелких, как их называли, «кинжальных» групп. Задача этих крошечных отрядов заключалась в том, чтобы наносить врагу внезапные, «кинжальные» удары и исчезать.

Бой длился уже около трёх дней. Наконец Ивана Лукича предупредили, что патронов и мин хватит ещё на сутки-двое. Дорога к складам боеприпасов была отрезана в начале сражения.

Ночью Иван Лукич вызвал к себе Ваню и Женю. Он погладил ребят по голове и сказал:

— Поведёте наших людей через болото к складам. Другого выхода нет. Приготовьтесь.

Этой же ночью около сорока партизан во главе с мальчиками-проводниками ушли через болото.

Вернулись люди смертельно усталые, измазанные болотной ржавчиной и с пустыми руками. Ямы, где хранились патроны для винтовок и автоматов, были уничтожены гитлеровцами.

В штабе мужественные и привыкшие к невзгодам люди нахмурились. Воевать против врага, на стороне которого огромный перевес в солдатах и технике, наши партизаны умели. Но драться без припасов — это даже им, разумеется, было не под силу.

И тут вспомнили о голубях.

Едва первые лучи солнца пробились через густые ветви леса, Иван Лукич вынул из чемоданчика Гека и, заложив шифровку в патрончик, выпустил голубя.

Через час Иван Лукич сказал начальнику штаба:

— Выпустите второго тоже. На случай, если первый не долетит. Теперь оставалось только ждать. Надо было во что бы то ни стало выдержать натиск немцев. До шести часов вечера. В шесть придут наши самолёты и сбросят боеприпасы. Если этого не случится, немцы раздавят отряд.

Ох, как утомительно тянулось время! Как медленно ползли минуты, еле-еле складываясь в небывало длинные часы.

Люди стояли в окопах, лежали в блиндажах, курили, грызли сухари, но глаза партизан то и дело устремлялись на восток, на синее небо, откуда должно было прийти спасение.

«Получили в армии записку или не получили? Придут самолёты или не придут?» — об этом думали сейчас все в маленьком партизанском отряде, зажатом в страшные клещи.

Несколько «кинжальных» групп, выполняя приказ Ивана Лукича, прошли болотами за спину немцев. Отвлекая врага от основных позиций отряда, партизаны дожигали последние крохи патронов и гранат.

Пять часов пятнадцать минут... Половина шестого... Без четверти шесть...

Иван Лукич сидел в штабной землянке возле миски с остывшим гороховым супом и, подперев кулаком небритую щёку, жадно курил махорку.

Женя и Ваня примостились на поваленной сосне и молча чертили палочками по песку. Женя то и дело вздыхал, прислушиваясь к вечерним лесным звукам: нет, не слышно ничего такого, что бы напоминало пение авиационных моторов! Но вот Женя вздрогнул, в его глазах вспыхнули огоньки, и он расширенными глазами посмотрел на брата.

— Ты слышишь, Иван?

В вышине завывал самолёт. Звуки его моторов становились всё явственнее, вот-вот машина могла появиться над лагерем.

Иван, весь напруженный от ожидания, внезапно обмяк и зло сказал брату:

— Это немец, Женька.

Конечно же, это был немец! Моторы у наших самолётов поют ровно, протяжно, густо. А этот подвывал, как голодная кошка, — будто царапал небо своим воем.

«Юнкерс-88» прошёл над лесом, осыпав окопы и землянки крупнокалиберными пулями, и снова вокруг стало тихо и сумрачно.

Стрелки на часах показывали семь с четвертью.

— Значит, не придут! — сказал Иван Лукич начальнику штаба, и брови у обоих командиров сошлись к переносицам. — Пусть все займут окопы, больные и раненые тоже.

И вдруг случилось что-то непонятное. Совсем неожиданно, будто вывалившись из облаков, над лагерем промчались два краснозвёздных бомбардировщика. Промчались, как буря, две могучие машины вдаль и стали разворачиваться.

Ещё не веря в удачу, в счастье, в спасение, партизаны кинулись на поляну, где был выложен условный знак для машин.

Немцы подняли отчаянную трескотню. Но самолёты сбросили боеприпасы и легли на обратный курс. Вдобавок они ещё швырнули около десятка бомб на голову врага.

— Всё-таки наши пришли! — торжествующе сказал Женя и, встретившись с ласковым взглядом Ивана Лукича, добавил: — Я знал, что они придут. Я же вам говорил, Иван Лукич!

В одном из ящиков, сброшенных вместе с другим грузом на парашюте, оказался Гек. На его ножке белела записка. Командование армии коротко сообщало, почему раньше не могло прислать самолёты: транспортные машины перевозили раненых в тыл, а боевые ушли на бомбёжку.

В записке, очевидно на всякий случай, сообщалось, что голубка не прилетела.

Женя очень волновался из-за этого. Он то и дело подходил ко мне и спрашивал:

— Товарищ старший политрук, а товарищ старший политрук! А она не с яйцом была? — И сам пояснял: — Когда голубка с яйцом, то плохо летит. Может даже сесть где-нибудь.

Потом снова подходил, садился подле меня и вздыхал:

— А может, она больная чем?

Он расстроенно моргал, и его большие яркие глаза блестели, как синие стёклышки.

С боеприпасами воевать было можно! Партизаны с весёлым злорадством выматывали все жилы из врага. Вынужденные всю последнюю неделю экономить патроны, они теперь не жалели «огонька» и в темноте сваливались на врага, как сокола на ворон.

На восьмой день противник снял осаду, и посланные вслед за ним партизаны сообщили, что немцы форсированным маршем ушли к Ловати, на линию фронта.

Иван Лукич приказал немедленно выпустить Гека с донесением.

В штабе одиннадцатой армии, куда мы добрались с Леонидом Петровичем через несколько дней, нам объяснили, почему немцы оставили в покое партизан: наши части взяли в клещи врага на Старорусском направлении, и гитлеровское командование перебрасывало силы для выручки своих частей.

* * *

Примерно через неделю мне позвонил начальник разведки и попросил зайти к нему.

— Это может тебя интересовать, — сказал он мне, кивком предлагая сесть. — Сейчас допрашивали «языка». Он из той группы, что воевала против Ивана Лукича. Про Чука кое-что есть. Кажется, не врёт.

Немец, которого повторно вызвали на допрос, дрожал как осиновый лист и готов был рассказать всё, что угодно и сколько угодно.

Смысл его рассказа можно передать в нескольких словах. Немцы заметили Гека, летевшего со стороны партизан, но поздно: голубь успел проскользнуть. Когда же через час появился Чук, то был открыт такой сумасшедший огонь, что листья, по уверениям рассказчика, стали осыпаться с деревьев. Шальная пуля — наверно, разрывная — попала в Чука, и голубку разнесло на куски. Гитлеровцы пытались найти ножку, чтобы прочесть записку, но ничего не отыскали.

— Я нет стрелял, — со страхом произнёс немец, заметив, как мрачно заблестели глаза у командиров разведки.

* * *

— ...Вот и всё, ребята, — закончил я. — Можно добавить, что Ваня и Женя уцелели на войне, что Гек очень грустил о голубке, а к партизанам его больше не посылали: им сбросили с самолётов надёжные и удобные рации...

Несколько секунд в комнате царила тишина. Потом Пашка Ким провёл ладонью по лицу, будто отгонял от глаз что-то мешавшее ему видеть комнату, и напомнил:

— Вы ещё обещали показать фотографии.

Я достал из стола снимки. На одном из них были изображены Ваня и Женя, беседующие с командиром разведки, на другом — Чук и Гек на крыше штабного домика в деревне.

— Ну вот, — толкнул один мальчуган другого, когда все нагляделись на фотографии, — а ты говорил: голуби — так себе, баловство.

— Это не я, — передёрнул плечами малыш, — это мама. А я всегда... я всегда... говорил не так.

На берегу Студёного моря

В один из мрачных майских дней, когда мокрый тяжёлый снег без конца падал с неба, в море уходили почти все мужчины небольшого прибрежного колхоза. Рыбаки с суровым спокойствием отплывали от берега; женщины, дети и старики торопились досказать что-то забытое в сутолоке прощания, махали руками, платками.

Серо-зелёные волны с белыми загривками, злобно шипя, лезли на берег и, не в силах подмять его под себя, уползали назад, в бескрайнюю ширь океана. Казалось, где-то вдали они постепенно погребают под собой маленькую рыбацкую флотилию, заливая её сверху и с боков тяжёлой, как ртуть, водой.