Боевые паруса. На абордаж! - Владимир Коваленко

— Вот никакая я не донья. И хорошо, между досок себя зажимать не надо и вечный траур не обязателен. Зато родила шестерых, и все живы.

— За что я тебя и люблю, — заметил Санчо. — Ну что, к столу?

Увидев который, Диего только руками развел.

— Я столько не съем. Саранча сильна только числом.

— Ничего, помощники найдутся… Аж шестеро. В этом доме вкусненькое не залеживается.

История пятая, в которой доходят вести о городской охоте

Раньше дочь всегда провожала отца на службу. Ладошкой из окна помашет — уже радость. Но времена поменялись, и теперь Хорхе, прежде чем направить свои стопы в присутствие судебное, заглядывает к дочери в комнату. Тихо, стараясь не звякать эспадроном и не топать слишком громко. Пусть Бланка уверяет, что девочке хоть из пистолета над ухом пали, все одно — не добудишься. За день так устает, что могла б свалиться на пол или даже на землю — и не заметить отличий. Постель для нее место, где можно наконец позволить ногам подкоситься и векам — рухнуть на глаза. И, переделав все, что должно, — пропустить ускользнувшую сквозь пальцы мелочь. Например, не воткнуть в подушечку иголку. И оставить на столе лист бумаги in octavo с несколькими неровными строчками.

Это нехорошо, дочь всегда настаивает, что ее комната — только ее, «не трогайте ничего, пожалуйста», «ваш порядок и мой различаются, как кастильский и арагонский: слово одно, содержание разное», «сама все уберу, вот сейчас», но дон Хорхе не устоял. Прочел, не без труда разобрав угловатый почерк. Зря, разумеется, — такие грехи редко проходят без наказания здесь и сейчас.

Еще один взгляд — даже сейчас, у спящей, лицо не кажется беззащитным. Зато во сне ее оставляют заботы, и лоб не морщится вечной вертикальной складкой, а брови не собираются к переносице. Возможно, будь у девочки другой характер, она даже казалась бы красивой.

Но — пора идти. Протез не подвел, удалось выйти без скрипа и стука и бесшумно притворить за собой дверь. А культя поболит да успокоится.

Дочери избежал, зато жене попался. Поспешно, словно желая пригладить короткий ежик волос, провел рукой по лбу вверх, стирая предательский пот.

— Спит, как солому продавши, — сообщил, — аж завидно. А еще новое написала. Готов поспорить, это будут петь…

Бланка молчит. Еще и руки за спину, и подбородок кверху. Красивая, конечно, но прелестью грозового облака. Приходится виниться. Не то и громы не замедлят.

— Нехорошо, понимаю. Руфинита столько просит к ней не входить… Но я теперь дочь совсем не вижу. Даже спящей…

— Не видишь? — удивилась Бланка. — А на службе?

— Это другое. Не то! Даже когда обед приносит, все равно: треугольник юбки, треугольник мантильи. Все — работа ткача, белошвейки, кружевниц… А от своей кровиночки разве голос.

Боль — плата за ловкость — отошла. В парадной можно и поскрипеть.

— А ведь ты ее ревнуешь, — заметила Бланка, — потому и жениха не ищешь. Не хочешь отдавать чужому парню свою кровиночку.

— Она сама не хочет, — развел Хорхе руками, — пишет: «Выйти замуж? Вот совет! Мне не надо мужа, нет!»

— Найдешь хорошего человека — захочет. Кого она видела? Пикаро на рынке? Отставную солдатню в присутствии? Да если к ней под окошко, за неимением балкона, заявится толпа красавчиков, распевающих чужие песни….

— То она может и удивить тебя, Бланка. Умным и храбрым девочкам часто нравятся мужчины, у которых ни мозгов, ни души, только смазливые рожи. Их истории я узнаю из дел. И это меня все больше волнует.

— Не беспокойся, уж если б наша дочь не знала, чем следует питаться девушке, не желающей любви, я б ее и к окошку не подпускала! Да и она все понимает. Опять же, она достаточно занята, чтобы ее волновало хоть что-то, кроме насущных дел. А нам следует думать о днях более отдаленных.

— Знаю.

— Муж мой, у тебя голова на полпути из весны в зиму. Как дамасский клинок — полоса белая, полоса черная. А мои травы могут придать сил и затянуть рану, но не сделают тебя вечным! Да и меня. Я ведь, грешная, как седой волосок вырву, всякий раз думаю: а не подкрасить ли голову? А то ты себе помоложе найдешь.

— Какая разница? Я никогда не стану лишь продолжением стола в присутствии, и ты это прекрасно знаешь. Однажды мне не повезет при ночном обходе… Да, я не все перевалил на молодежь! И не собираюсь… Все понимаю. Но — еще два года, Бланка. Хотя бы два года. Ей — воли, мне — права заглянуть утром в ее комнату и пожелать светлых снов.

Дон Хорхе поспешно шагнул через порог, превращаясь из мужа и отца в сеньора старшего алькальда над портом.

Руфина открыла глаза — словно в детство вернулась. Во времена, когда просто жила и радовалась каждому мгновению, ведь ни одно не приходит без подарка. До того, как выбрала себе судьбу. Как это бывает — уже и позабыла… Так время вспомнить! Сквозь комнату пролегла ощутимо весомая золотистая балка густого солнечного света. Толще и солидней тех, что крышу поддерживают. Плоскую, беленую, мавританскую. Которая вся — один большой балкон. И на которой…

Вот это да! Светляк подрос! Стал большой, уже не точка, черточка света. Сидит на солнечном луче. Пока рядом — хорошо, улетит — будет грустно. Когда он надолго исчез в прошлый раз, Руфина даже обрадовалась: не придется горевать и злиться на весь мир, когда мотылек уходит. Протянула руку — погладить. Знала, что пальцы встретят только воздух, но когда это мешало игре?

Бух!

Та половина окна, что занята деревянным ставнем, содрогнулась. Пришлось набросить на плечи шаль, оттянуть тяжелую доску кверху.

— Привет. Можно к тебе, поболтать?

Соседушка. Дружит оттого, что на фоне Руфины — красивая. Зато у нее нет ни дара, ни тайны!

— А ты не могла найти булыжник побольше? И по стеклам, по стеклам!

— Надо бы. Последнее время к тебе как ни придешь — или вовсе глухо, или мать выглянет. «Руфинита занята!» И больше ничего. Да и по стеклам надо… Наверняка тогда твой отец повздыхает да вставит большие. А не мелочь в решеточке. Так я зайду?

И увижу секрет? Ну… днем, на крыше, под ярким солнышком, да не зная, чего высматривать — ничего Ана не увидит!

— Конечно. Только мне еще одеваться.

— Аааа… — понятливо тянет донья Ана. Раз вечно занятая хлопотунья спит днем — занята была ночкой. Не слушанием серенад, за неимением балкона, с крыши. И тем более не любезничанием с поклонником через оконную решетку на первом этаже. Наверняка матери помогала зелья варить.

Что ж, это означает — недолгое ожидание в дворике. Что-нибудь вкусненькое. Пусть не стоит толстеть до замужества, но у доньи Бланки готовка приворотная. Не устоять. Смирное ожидание, пока с крыши не махнет рукой подруга. От дверей — к лестнице, не оборачиваясь по сторонам, чтоб лишний раз напомнить — соседка любопытна, да в меру. Секретов высматривать не будет.

Секреты есть, их сеньоре Бланке многие по сей день простить не могут. Особенно те, кому она в помощи отказывала, после позорного столба. Шипят, да донье де Рибера что с того? Раз матушка водиться с соседями разрешила, значит, все у них в порядке. Демонов не вызывают, девственниц не подделывают. Может, и могли бы, но блюдут честь отца и мужа.

Что деньги… Это ведь на самом деле не так уж и просто, сказать в глаза: «Ты не бросал в меня брюквой. Но у стен много глаз, а ночь темна только для доброго дела. Так что пусть твой ребенок умрет — а моего мужа снова изберут алькальдом». Можно не говорить прямо. Можно отослать к врачу с университетской степенью. И так и так — для бедняка приговор. Один визит бакалавра медицины стоит не меньше сотни реалов. Хирург дешевле, но что он может? Руку-ногу отпилить и пустить кровь.

Так что крыша соседского дома — очень неплохое место, чтоб провести часок-другой. И пусть небо печет голову так, что, того и гляди, мантилья загорится — там, наверху, тень. Ну или будет тень.

Руфина в легком домашнем платье, глаза сжаты в щелки от льющегося сверху жара, дергает рычаги valeria, штуковины, расправляющей над крышей тент. Говорит, такими римляне пользовались. Удивительно. Всегда казалось, что за квиритов всю работу делали рабы. Много красивых невольников с мускулистыми руками.

Оказывается — довольно одной девушки. Правда, сильной. Медленно, словно туча, наползает полотнище.

— Руфинита, а ты, наверное, и с арбалетом здорово управляешься?

— С детства не пользовалась. Хороший пистоль бьет не хуже. Молодец, что напомнила. Нужно пуль наделать. Давно в стрельбе не упражнялась.

— Значит, стреляешь ты все-таки хорошо.

— Ну, отец говорит, что можно и лучше.

— Твой отец! — всплеск рук. — Он фландрский вояка. Да если ты просто умеешь зарядить и выстрелить — уже довольно. Мне хватит.

— Для чего?

— А, ты не знаешь! Город устраивает большую охоту. Война — войной, но общество должно собираться.