Ганнибал - Лансель Серж

Мы помним, что Ганнибал стал заместителем Гамилькара по решению народного собрания после того, как солдаты потребовали убрать от них Ганнона. Не исключено, что к этому времени в Карфагене, как предполагает Г. Пикар (G. Picard, 1967, pp. 73–74), произошло новое усиление олигархической группировки, временно утратившей влияние, и комиссия из 30 человек, созданная при Совете старейшин (карфагенском сенате), воспользовалась этим обстоятельством, чтобы помирить Гамилькара с Ганноном и заставить их действовать сообща. Полибий (I, 87, 3) считал эту комиссию временным органом, тем не менее в 203 году, незадолго до битвы при Заме, Совет Тридцати снова заявил о себе (Тит Ливий, XXX, 16, 3), так что можно предположить, что он действовал более или менее постоянно. Итак, прикрываясь лозунгом «национального единства», карфагенскому сенату удалось вернуть вечного Ганнона из политического небытия. На протяжении следующих 35 лет, как мы убедимся, он неизменно будет возглавлять «антибаркидскую» фракцию в сенате.

После примирения обоих карфагенских полководцев, успевших изрядно потрепать силы Матосу в многочисленных мелких стычках, последний решился дать решающее сражение. Где именно оно разыгралось, мы не знаем, возможно, неподалеку от города Малый Лептис (ныне Лемта, на побережье тунисского Сахеля); зато знаем наверняка, что Матос его проиграл и попал в плен. Флобер ничуть не погрешил против исторической правды, когда описал кровавый «парад», состоявшийся на улицах Карфагена и знаменовавший собой финал этого своеобразного соревнования, в котором каждый из участников стремился переплюнуть другого в жестокости [25]. Правда, от автора «Саламбо» ускользнул тот факт (впрочем, он об этом и не думал), что главные действующие лица триумфального шествия — «крестного пути» для Матоса — были neoi [26] города, предки тех juvenes [27], которые до самого конца Римской империи продолжали приносить человеческие жертвы [28] (Cl. Lepelley, 1980).

Казнь Матоса и его сподвижников своими картинными мучениями символизировала реванш, который одержал карфагенский полководец над своими на минуту освободившимися африканскими подданными. После этого, сообщает Полибий, вся Африка покорилась Карфагену. Последними волю к сопротивлению демонстрировали Гиппон-Акра (ныне Бизерта) и Утика, не слишком рассчитывавшие, что победитель проявит к ним милость, но и они в конце концов сдались, первый — Ганнону, вторая — Гамилькару. Сведения, которыми мы располагаем о дальнейшей судьбе этих двух городов и их взаимоотношениях с метрополией во время войны Ганнибала, позволяют думать, что условия их капитуляции отнюдь не носили характера драконовских. Жизнь, таким образом, постепенно возвращалась в привычное русло, хотя и не сразу. Наравас со своей конницей, как мы помним, оказал Гамилькару неоценимую услугу, однако прочие нумидийские племена, напротив, приняли сторону восставших наемников. Именно так поступили микатаны — плохо изученная народность, иногда отождествляемая с мукситанами, тесно связанными с историей Карфагена (S. Lancel, 1992, р. 280), — о которых нам известно лишь со слов Диодора (XXVI, 33), утверждающего, что по окончании «ливийской войны» они понесли заслуженное наказание. В это же время и другие нумидийские племена испытали на себе последствия совместного удара, нанесенного Ганноном и Гамилькаром (Аппиан, «Иберика», 4). По некоторым источникам, Гамилькар успешно использовал создавшееся положение, чтобы не только восстановить мир на всей африканской территории, но и расширить карфагенские владения (Аппиан, «История Ганнибала», 2; Корнелий Непот, «Гамилькар», II, 5). До каких пределов простиралась эта экспансия, нам неизвестно, однако не подлежит сомнению, что это была всего лишь территориальная компенсация. Дело в том, что восстание наемников — напомним, что шел 237 год до н. э. — привело к потере Карфагеном земли, больше трех столетий находившейся под его влиянием и даже под его властью.

Утрата Сардинии

Угроза нависла над пунийской Сардинией, очевидно, начиная с 239 года, когда Гамилькару, загнанному в угол Спендием и Автаритом, пришлось обратиться за помощью к Нараве. Наемная армия, стоявшая в Сардинии, прослышав о первых успехах в Африке своих братьев по оружию, взбунтовалась против карфагенян, находившихся на острове. Солдаты загнали в цитадель своего собственного командира — беотарха по имени Бостар, а затем убили его и всех его соотечественников. Сообщая об этом, Полибий (I, 79, 2), к сожалению, не указывает, о каком именно акрополе шла речь. Из Карфагена для подавления бунта выступил с войском полководец — еще один из бесчисленных пунийских Ганнонов, — которого постигла не менее печальная участь, поскольку по прибытии в Сардинию его воины в свою очередь взбунтовались. Если верить Полибию, который излагает этот эпизод почти скороговоркой, наемники довольно скоро захватили в свои руки весь остров и хозяйничали на нем, пока враждебно настроенное коренное население не вынудило их бежать в Италию. Что касается Рима, если первый призыв мятежников он пропустил мимо ушей, то на сей раз его реакция была иной.

Чем объяснить резкий поворот в политике римского сената? Почему от строгого соблюдения условий подписанного в 241 году «мира Лутация», в котором Сардиния даже не упоминалась, он совершил скачок к применению грубой силы? Разумеется, сыграло свою роль важное стратегическое значение острова. Достаточно бросить взгляд на карту, чтобы понять: Риму вряд ли нравился вытянутый в длину вражеский «корабль», бросивший свой якорь близ его западного побережья. Но тогда почему пункт, касающийся Сардинии, не включили в условия договора 241 года? Скорее всего, в Риме считали, что Сардиния, после аннексии сицилийских владений оказавшаяся отрезанной от пунической метрополии, вскоре сама упадет им в руки, словно созревший плод. Действительно, в 238 году, когда наемники покинули остров, римские сенаторы решили, что он стал «бесхозным». Это объяснение несомненно лучше, чем то, о котором упоминает Полибий, правда, сам он его отвергает (III, 28, 3); в данном случае он только излагает точку зрения, бытовавшую в римской историографии, согласно которой захват Сардинии явился ответом Карфагену, захватившему в разгар войны с наемниками италийских торговцев в плен. Есть и еще одно соображение, принадлежащее Г. Пикару (1967, 74–76). Вполне возможно, что Рим испытывал весьма серьезное беспокойство в связи с резким возвышением Гамилькара Барки в ущерб Ганнону и возглавляемой им партии олигархов, а потому не мог отказать себе в удовольствии нанести болезненный удар по престижу героя Сицилии.

По всей видимости, к концу зимы 238/37 года (относительно хронологических разноголосий источников см. F. W. Walbank, 1957, pp. 149–150; W. Huss, 1985, p. 267) римский сенат уже снарядил экспедицию для высадки в Сардинии. Карфаген отреагировал немедленно, прислав в Рим посольство с поручением заявить о своих правах на остров. В ответ на свои претензии послы услышали, что любая попытка карфагенян проникнуть в Сардинию будет расценена как враждебные действия против Рима, за которыми последует объявление войны (Полибий, I, 88, 10–11; III, 10, 1–2). И Карфаген, ослабленный более чем трехлетней войной с наемниками, смирился с утратой Сардинии; туда прибыл консул Тиберий Семпроний Гракх, заодно прихвативший и Корсику. Мало того, Карфаген согласился выплатить дополнительную контрибуцию в размере 1200 талантов, для чего к договору 241 года добавили несколько новых статей (Полибий, III, 27, 7). Греческий историк, обычно вполне сочувственно расценивающий все решения римского сената, подверг резкой критике этот «аншлюс», назвав его «второй и самой главной причиной» Второй Пунической войны (III, 10, 4). Первой, как мы помним, он считал личную неприязнь Гамилькара к римлянам. И в самом деле, бесцеремонная аннексия Сардинии заложила новый виток застарелой вражды между Римом и Карфагеном, вдребезги разбив лелеемую Ганноном и его единомышленниками, а может быть, кое-кем и в Риме, мечту о мирном сосуществовании обеих республик, разделенных Сицилийским проливом.