Ганнибал - Лансель Серж

Что касается пунической Африки, то здесь, насколько мы можем судить с учетом многочисленных «белых пятен» в наших познаниях, дело обстояло совершенно иначе. Полибий (I, 71, 1) указывает на существование хоры — территории, управляемой непосредственно Карфагеном и охватывавшей главным образом земли у мыса Бон, в районах, близких к Северному Тунису и в бассейне среднего течения Меджерды. Именно эти земли служили городу главным источником сельскохозяйственной продукции, притом в количествах, достаточных для его обеспечения. Благодаря обилию рабской рабочей силы хозяйство на этих землях велось способом, принятым в эллинистическую эпоху. Все имеющиеся в нашем распоряжении источники подтверждают, что в сельском хозяйстве Карфагена широко использовался труд рабов, источником пополнения которых служило, во-первых, пиратство, а во-вторых, войны. В 310 году, когда тиран Сиракуз Агафокл одержал победу над карфагенянами при Тунете, он обнаружил в оставленном ими лагере тысячи штук наручников, предназначавшихся для будущих пленников, которыми надеялась разжиться армия пунийцев. И действительно, уже на следующий год, когда военная удача отвернулась от Агафокла, сицилийским грекам, попавшим в рабство, пришлось заняться возделыванием целинных или разоренных войной земель (Диодор Сицилийский, XX, 13, 2; 69, 5). Еще полвека спустя римские солдаты, занявшие под предводительством Регула мыс Бон, увезли на своих судах более 20 тысяч рабов (Полибий, I, 29, 7).

Но поддержали мятежников вовсе не те сельские рабы, которые трудились на богатых и плодородных землях хоры, непосредственно соседствующей с Карфагеном. Тысячи людей, присоединившихся к наемникам, — 70 тысяч, если верить Полибию (I, 73, 3), — состояли в основном из «ливийцев», то есть африканцев, в частности, жителей внутренних сельских районов, сохранивших свою свободу, но вынужденных выплачивать Карфагену дань «натурой». Вместе с поборами, взимаемыми с горожан, этот натуральный оброк, опять-таки по свидетельству Полибия (I, 71, 1), и служил источником финансирования общественных, в том числе и военных, расходов Карфагенского государства. В последние годы сицилийской войны эти расходы так выросли, что крестьянам приходилось отдавать половину своего урожая. Одним из инициаторов конфискационных мер выступил как раз покоритель Тевесты Ганнон, следовательно, нечего удивляться, что наемники категорически не желали иметь с ним дело в качестве посредника.

Порой в научной литературе предпринимались попытки квалифицировать широкие народные волнения, которыми умело воспользовались мятежные наемники, как «революцию» (G. Picard, 1967, р. 70). Нам это понятие представляется слишком политически насыщенным, чтобы применить его к рассматриваемому случаю. Революций не бывает без политических целей, не важно, провозглашаются эти цели до или после переворота. Но никакой политической стратегии у мятежников не видно. Мало того, известные нам факты свидетельствуют, что классических проявлений социальной смены ролей, характерной для любой «жакерии», в том числе и вспыхнувшего в самой Африке несколькими веками позже движения «цирконцеллионов», здесь не наблюдалось. Так что на революцию бунт, поднятый мятежниками, явно не тянул. Тем не менее волна всеобщего недовольства, захватившая ограбленных Карфагеном африканских крестьян, вылилась в действенную и почти автоматическую солидарность с вооруженными людьми, посмевшими восстать против их обидчика. В эллинистической историографии особенно подчеркивается проявляющаяся в подобных обстоятельствах коллективная солидарность женщин, превратившаяся в своего рода клише. И у нас нет оснований не доверять Полибию, когда он утверждает (I, 72, 5–6), что в африканских городах женщины массовым порядком продавали свое личное имущество и украшения и несли деньги в казну мятежников. За счет этих средств Спендий и Матос уплатили солдатам все, что тем причиталось, и у них еще осталось достаточно ресурсов на ведение собственной кампании. Если согласиться с приводимой Полибием цифрой, проверить которую все равно невозможно, и допустить, что к восставшим присоединилось 70 тысяч ливийцев, то получается, что армия наемников насчитывала около ста тысяч бойцов. Матос разделил их на несколько отрядов: одним предстояло отправиться к северо-западу от Карфагена на помощь войскам, осадившим Утику и Бизерту; других он отправил к Тунету, где уже сосредоточились крупные силы, угрожавшие пунической метрополии с юго-запада. Таким образом перешеек, на котором стоял город, оказался в тисках, а сам он был отрезан от остальной территории страны.

В Карфагене наконец-то спохватились. Срочным порядком принялись собирать войско из заморских наемников и собственных горожан, способных носить оружие. Последние образовали несколько кавалерийских отрядов. Нашлась и сотня боевых слонов. Одновременно из кораблей, уцелевших после сицилийской войны — трирем и квинкверем, — сформировали эскадры. Очевидно, именно с их помощью Ганнону и удалось переправиться к Утике. Слонов, скорее всего, переправили на плотах. Наемники, конечно, позаботились о том, чтобы сделать невозможным всякое сообщение между обоими городами, однако не будем забывать, что в ту эпоху — эпоху, уже подходившую к концу, — Утика еще имела открытый доступ к морю, а мятежники контролировали только сухопутные подходы. Недавние исследования, проводившиеся совместно археологами и специалистами по геоморфологии, позволили с точностью установить, как выглядел ландшафт в дельте Меджерды в ту эпоху, то есть к концу III века до н. э. (R. Paskoff, Н. Slim et P. Trousset, pp. 522–524).

Итак, Ганнон добрался до осажденных жителей Утики и получил от них орудия тогдашней артиллерии — катапульты и баллисты. Обрушившись с тыла на укрепления противника, он нанес им первое поражение, успех которого не в последнюю очередь обеспечили слоны, обратившие наемников в беспорядочное бегство. Уцелевшие после побоища солдаты укрылись на расположенном неподалеку лесистом холме, возможно, это была нынешняя невысокая гора Мензель-Гхуль. Ганнон, привыкший сражаться с нумидийскими бандами, которые, получив первый чувствительный удар, разбегались без оглядки кто куда, решил, что дело сделано, и, оставив свое войско, отбыл в Утику, дабы, как скупо сообщает Полибий, «уделить внимание своему телу» (peri ten tou somatos therapeian) (I, 74, 9). Этой туманно-лаконичной фразы Флоберу оказалось достаточно, чтобы изобразить картину, которая наверняка понравилась бы Тома Кутюру, автору полотна «Римляне времен упадка», ставшую гвоздем Салона 1847 года. У Флобера глазам зрителя предстает тучный «суффет» в окружении экзотичного вида юношей-«банщиков», который омывает свои раны в коричном масле, одновременно лакомясь самыми изысканными блюдами. Наемники не упустили своего шанса. Напав на лагерь, оставшийся без командира, они перебили большое число солдат, а остальных заставили бежать за крепостные стены Утики, но главное — захватили осадные орудия, в панике брошенные войском Ганнона. Некоторое время спустя пунийский военачальник еще раз повторил ту же ошибку, когда пренебрег реальными шансами на победу и не решился дать бой наемникам возле местечка, которое Полибий называет Горза и которое мы бы не спешили идентифицировать с Гурзой (ныне Калаа-Кебира), отмеченной в более поздних источниках, относящихся уже к римскому периоду, поскольку Гурза располагалась всего в двенадцати километрах от Гадрумета (ныне Сус), то есть далековато от Утики.

С этим моментом связано и новое появление на исторической сцене Гамилькара Барки, который после своего возвращения из Сицилии в 241 году оставался в тени и, судя по всему, в опале. Карфагенский сенат вынес справедливую оценку бездарным действиям Ганнона и передал командование небольшой армии (около 10 тысяч воинов и 70 слонов) несчастному герою Эрика. Первая же проведенная Гамилькаром операция, которую подробно описывает Полибий, доказала, что он в полной мере владел и талантом стратега, и тактическим чутьем, позволявшими ему верно оценивать ситуацию, принимать нужные решения и немедленно претворять их в жизнь. Эти качества он передал по наследству и своему сыну Ганнибалу.