Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия - Нелли Карпухина-Лабузная

Искали виновных не долго, и вскорости нескольких человек бросили в темноту следственных камер.

Мне достался Федя (имя подлинное, а фамилию называть не хочу). Его допрос в присутствии сонма милиции, прокурора, эксперта и меня, его официального адвоката, начался как всегда рутинно и пошло: имя, фамилия, и т. д. А Федька трясётся: зубы стучали, руки дрожали, глазки бегали по лицам сидящих, искали если не защиту, то хотя бы понимание.

Я сомнение прокурору высказываю: этот самый Фёдор, небось, ещё не проспался, не протрезвел. Как его пьяным допрашивать?

А прокурор: мы, мол, экспертов из столичного города «дёрнули», с техникой плохо, очередь, а на видеозапись надо снимать, пока Феденька тёпленький.

Ладно, уговорили.

Федька рассказывал всё.

Вечером сели в малосемейке, где он проживал и его на сносях подруга, поговорить за нессчитаемой водкой друзья, пришла и всем известнаяв городе Танька. В свои восемнадцать Татьяна славилась всем: драками, кражами, другими там «подвигами», которые сотворяла исключительно для своей славы и выгоды.

Выросла Таня в странной семье: мать была дочерью бывшего когда-то в дрянном том городишке начальником милиции.

Мамашка страдала гордыней чрезмерно. На каждом шагу повторяла, что дочка она начальника всех ментов. Скромно умалчивала, что бывшего.

Государство семье выделило четырёхкомнатную. То ли детей пожалело: всё-таки пятеро, то ли папашка Людмилы тогда постарался, я уж не знаю. Короче, живи да плодись, работай и деток воспитывай, как положено.

Как бы не так.

Папаша то работал, то нет, но всегда пил. Детей было пятеро. Старший, Серёжка, был лидером в жизни.

Когда-то мне довелось его защищать: шёл по малолетству по нескольким кражам. Тогда меня поразила одна его фраза: «если бы знал, что в тюряге так плохо, в жизни бы не полез в чужие окошки. Но так жрать было нужно, да дома пацаны жрать хотят, мал мала меньше Я ведь в первый-то раз с голодухи и полез в хату чужую, набрал дребедени там всякой, но, главное, поесть притащил пацанам. Понравилось. Я и полез то к одним, то к другим. Вот и попался».

Срок получил минимальный, но все-таки срок. Мамашка Людмила сыночку родному ни разу передачки не передала. И вообще, печали никакой о сыне в глазах её не было.

Танька осталась за старшую в этой бедовой семейке. Росла боевой, не то что бесстрашной, но без любых тормозов в голове.

Мамашка Людмила, мужа любила, ещё больше любила пылищу в глаза запустить народу, покрасоваться-потешиться. Могла на тридцатку, что профсоюз на детишек подкинул, зарисоваться с супругом в единственный ресторанчик, шикануть на халяву.

Уж за что Господь наказал начальника милиции, наградив такой доченькой, не нам судить.

А дети? Росли… Под прикрытием Таньки.

В тот вечер, когда напились и наелись в гостях у Фёдора и его беременной тёлки, Танька, уже носившая кликуху (погоняло, кличка) «Злоба», прицепилась к одной из блондинок.

Две блондинки-подруги нечаянно забрели в гости в расчёте заиметь знакомства с какими-то мужичками. Те мужички не пришли, причём чисто случайно. Автобус их опоздал, а пешим тащиться в далёкую даль даже из-за красавиц-блондинок было им «в падлу», как они выражались.

Подруга будущей жертвы глушила водяру наравне с мужиками, вторая блондинка рвалась домой: дома ждал пятилетний сынок, оставленный на соседку.

Да не срослось.

Танькины претензии были отнюдь не беспочвенны. Пропала одна из сережёк, золотая, между прочим, хозяйки жилища. Той самой, что была на сносях. Жертву долго искать не искали: раз Танька решила, что украла одна из блондинок, значит, так тому и быть надлежало. А в реальности украла она или нет, никого и не заинтересовало: всяких пинкертонов иль холмсов Татьяна с погонялою Злоба заменяла сполна. Перечить Танюхе, значит, нарваться на Танькину кличку. А уж её Танька оправдывала по полной программе.

Дивчина отказалась брать на себя вину в краже сережки. Долго уговаривать её и не думали. Бить первой стала, естественно, Танька. Били то в ванной, то в крохотной кухне, в заплёванной комнате тоже к жертве каждый ручоночку приложил. Руки связали по ходу, и одуревшая от обиды и побоев деваха почти что созналась в не содеянной краже.

Аппетит приходит во время еды, и деваху решили всем скопом вывести «в люди», то есть на улицу, в тёмное место, где ори не ори, никто и не выйдет. Шли долго вдоль тёмной ночной улицы, которая упиралась в посадку перед каналом.

Деваха тихо стонала, всё время просила простить. Надеялась, бедолашная, на пощаду от Таньки или Федьки, а больше всего уповала на защиту беременной Федькиной дамы. Даже клялась здоровьем своего пятилетнего сына, что серёжку ту на брала. По дороге мучители лениво тыкали жертву то палкой, то кулаками. Та от толчков поддавалась вперед. Так странная кавалькада двигалась к каналу.

В посадке допрос с пристрастием продолжали недолго. От подножки деваха свалилась. Танька первая напустилась на бедную. Привыкшую драться Татьяну учить было не надо, как побольнее ногами ударить. Слабые жертвы попытки защитить всё еще красивенькое личико окончательно взбесили присутствовавших на «светском рауте дам». И бить стали крепко.

Дама, та, что была на сносях, станцевала на радостях от пойманного кайфа джигу на животе у жертвы. Зажигательный танец то ли шотландцев, то ли ирландцев так взволновал кавалеров, что двое из трёх изнасиловали жертву. Федька не смог: мешало присутствие будущей матери его будущего дитяти, а то бы и он жару добавил. Разве же он не мужик? Под два метра ростом, с кулачищами молотобойца, да с размером ноги сорок пятым.

Кстати, его дама сердца тоже была ещё та кобыла. Ростом более метра семидесяти, телом крепка, нравом задириста. Ещё и басила в прибавок.

Девица стихала, разбитые губы боялись просить о пощаде, только глаза молили, просили. Напрасно! Забили девицу втроём: два мужика и Татьянина злоба. Под венец своего творения вбили несчастной кол во влагалище. Им всем показалось смешно! И отправились восвояси: допивать, что осталось.

Серёжку нашли при положенном обыске. Она завалилась да спряталась на заплёванном шелухою полу под диваном.

Нинка-картинка

Да, нет, скорее, Нина.

Утопавшее зимой село в сугробах, летом, буйно цветущее и растущее, некогда было оно богатым и привольным, богатевшим от наезда сюда отовсюду прасолов (купцов, торговавших солью) да чумаков. И название оно носило, скажем, такое: «Лабазинка».

Выросла у родителей, людей для села совсем уж обыкновенных. Мать всю жизнь горбатилась в саду да огороде. Отец, как все мужики села в празднички да и будни не за грех считал самогончика-первачка попить, да в кругу таких же любителей выпить вволю полаяться на власть да нудного соседа.

А девочка выросла хорошая. И красивая: статная, с высокой грудью, ловкая да храбрая. И в саду первая для матери работница, и в школе (девятый класс заканчивала) почти отличница, и по дому мастерица. А какие пирожки умела печь!

Девчонку такую даже солдаты не трогали, сами почти все из сел да деревень. Они такую за честь имели бы в жены взять, а не так, побаловаться от родителей да от невест подальше. Да и Нинка могла бы сдачи дать да так, что света белого не взвидишь, не то что ротного!

И расти бы дальше Нине, как цветочку лазоревому, родителям на утешение, селу на удивление, добру молодцу на счастье.

А хотите «лав стори»?

Сейчас так модно читать наиглупейшие любовные романы, да фильмы до одури смотреть на всю ту же вечную тему о «любви-дружбе», бесконечные сериалы пережевывая, как жвачку, приторную и такую же вредную.

А тут вся история из жизни, с такими кипучими страстями, что куда там сериалу с очередной Марией или Анжеликой.

Аккурат к Нинкиным выпускным появился в селе парень удалой да молодой. Только после армии, он лихо гонял на батькином мотоцикле по селу, пугая кур. Жених, прямо сказать, был видный: не с сельским «трехогородным» образованием, а закончил какое-никакое ПТУ, да отслужил армию, благополучно за два-три барашка миновав «горячую точку».

Мать в нем души не чаяла. Сама была не из бедных, и сыну готовила жизнь прекрасную. Мотоцикл подарили ему это так, для баловства. И невесту хотела хорошую, то есть богатую. Ну и не Нинку, само собой. Зачем ей бедная бесприданница, да еще с язычком, что твоя бритва. Нам бы невестку тихую да спокойную, да с машиной-квартирой в приданое. Вот было бы счастье молодым.

Уж не знаю, пела ли мать в уши сыночку ненаглядному, или сам он из подлецов родом, только влез он в Нинкину комнату ночью. Да и остался там. Родители её или не услышали ночных шорохов да вскриков, или не захотели слышать с дальней мыслью, что такому зятьку только радоваться должно. Нинка поплакала-поплакала, да и успокоилась.

Парень вроде нежный попался, от неё до поры до времени отказываться и не думал, женихался по-обычному. На танцы водил, на мотоцикле катал. Вот роз, само собой, не дарил: где уж в селе покупные розы-то? А в район за розами смотаться? Ёще чего, идти на такие затраты, раз Нинка и так согласная.