Трое на четырёх колёсах - Джером Джером

В поезд мы вскочили в последнюю секунду и, тяжело дыша, повалились на сиденья. Пытаясь проанализировать события нынешнего утра, я вспомнил, разумеется, дядюшку Поджера, который двести пятьдесят дней в году ездил из Илинг-Коммон до Мургейт-стрит утренним поездом «девять тринадцать».

От его дома до станции было всего восемь минут ходьбы, однако дядюшка любил говорить:

«Выходить из дома надо не меньше чем за четверть часа и идти не спеша».

Сам же он выходил за пять минут и всю дорогу бежал. Уж не знаю почему, но в нашем пригороде так было принято. В то время в Илинге жило много дородных джентльменов из Сити — многие живут там и по сей день, — и все они торопились на утренний поезд; у всех без исключения в одной руке были черный портфель и газета, а в другой — зонт; шел ли дождь, светило ли солнце, все они, как один, последнюю четверть мили преодолевали резвой трусцой.

Местные бездельники — главным образом няни, посыльные, а иногда и лоточники — в хорошую погоду собирались поглазеть на джентльменские скачки, криками подбадривая фаворитов. Нельзя сказать, чтобы джентльмены бегали хорошо, более того, они бегали из рук вон плохо, зато к делу относились в высшей степени серьезно и себя, что называется, не жалели. Такого рода соревнования привлекают не столько искусством, сколько выдержкой и упорством.

Иногда в толпе заключались пари:

— Ставлю два против одного вон на того старикана в белом жилете!

— Ставлю десять против одного на старого хрыча, что пыхтит как паровоз, если, конечно, он не сойдет с дистанции!

— Ставлю на Красную Коноплянку! — Такую кличку дал один юный энтомолог дядюшкиному соседу, отставному полковнику, джентльмену в состоянии покоя безукоризненной внешности, имевшему, однако, обыкновение густо краснеть при физических нагрузках.

Дядюшка, равно как и прочие уважаемые джентльмены, неоднократно обращался в «Илинг Пресс», горько сетуя на бездеятельность местной полиции, и редактор строчил пламенные передовицы, обращающие внимание читателей на «падение нравов» среди «лондонского простонародья», особенно в «западных пригородах». Но ничего не помогало.

Дело не в том, что дядюшка поздно вставал: дело в том, то все беды обрушивались на него в последнюю минуту. Начать с того, что после завтрака он терял газету. Мы всегда знали, если дядюшка Поджер что-нибудь терял, на лице у него появлялось выражение изумленного негодования, с которым он взирал на мир. Дядюшке Поджеру никогда не приходило в голову обратиться к себе со следующими словами:

«Я бестолковый старик, который вечно все теряет и забывает. Сам я найти ничего не могу, отчего постоянно досаждаю окружающим. Пора бы мне взяться за ум».

«Как же так! Только что держал ее в руках!» — в сердцах восклицал он.

Судя по его словам, можно было подумать, что он окружен одними мошенниками, для которых нет большего удовольствия, чем с ловкостью фокусника утащить у него из-под носа газету.

— Может, ты оставил ее в саду? — высказывала осторожное предположение тетушка.

— С какой это стати мне оставлять ее в саду?! В саду мне газета не нужна, газета нужна мне в поезде!

— А ты не положил ее в карман?

— Боже праведный! Если бы я положил ее в карман, то стал бы я — как ты полагаешь? — стоять посреди комнаты, когда на часах без пяти девять? Что ж я, по-твоему, полный болван?

Тут кто-нибудь говорил: «Это не она?» — и подавал ему аккуратно сложенную газету.

— Я бы попросил впредь не трогать моих вещей! — ворчал дядюшка, хватая пропажу.

Он открывал портфель, собираясь положить туда газету, но, взглянув на число, на некоторое время лишался дара речи.

— Что случилось?! — спрашивала тетушка.

— Позавчерашняя!! — В этот момент дядюшка пребывал в такой ярости, что переходил на шепот, а газета летела под стол.

И хоть бы раз газета оказалась вчерашней! Нет, именно позавчерашней, и только по вторникам — трехдневной давности.

В конце концов газету находили — если, конечно, он не сидел на ней. И тогда дядюшка улыбался — но не с благодарностью, а с безысходностью человека, обреченного всю жизнь жить среди безнадежных идиотов.

— Ведь она лежала у вас под носом, а вы… — Эту фразу он не заканчивал, ибо по праву гордился своей выдержкой.

Разобравшись с газетой, он выходил в переднюю, где тетя Мария по заведенному обычаю собирала детей попрощаться с ним.

Тетушка никогда не выходила из дому, не расцеловавшись со всеми домашними. Кто знает, говорила она, всякое ведь может случиться.

Всех детей, естественно, не удавалось собрать никогда; как только это обнаруживалось, шестеро, ни минуты не мешкая, с дикими воплями бросались на поиски седьмого. Как только они разбегались, тут же объявлялся пропавший, болтавшийся где-то неподалеку и запасшийся безукоризненным алиби. Стоило ему появиться, как он отправлялся искать остальных, дабы сообщить, что он нашелся. Таким образом, по меньшей мере пять минут все искали друг друга; за это время дядюшка успевал найти зонтик и потерять шляпу. Наконец все собирались в передней — и в этот момент часы начинали громогласно бить девять, отчего дядюшка окончательно терял присутствие духа. Впопыхах он начинал целовать детей — одних по два раза, других — ни одного, дети ревели, и приходилось все начинать сначала. Дядюшка уверял меня, что дети, по его твердому убеждению, сбивали его с толку специально, и я не берусь утверждать, что обвинение это полностью лишено оснований. Помимо всего прочего, у кого-нибудь из детей непременно в этот день текло из носа, и именно этот ребенок демонстрировал сыновьи чувства наиболее ревностно.

Если же все шло гладко, старший мальчуган привирал, что часы в доме отстают на пять минут и вчера он из-за этого опоздал в школу. Дядюшка опрометью несся к калитке, где вспоминал, что забыл портфель и зонтик. Дети, которых тетя не успевала удержать, мчались за ним, вырывая друг у друга зонтик и портфель. Когда же они возвращались, мы замечали на столе в передней самую важную вещь из всего забытого дядюшкой и гадали, что он скажет, когда вернется.

На вокзал Ватерлоо мы прибыли в самом начале десятого и тут же решили провести эксперимент, предложенный Джорджем. Открыв разговорник на разделе «На стоянке извозчиков», мы подошли к фаэтону, приподняли шляпы и поздоровались.

Извозчик не уступал в вежливости иностранцам — подлинным или мнимым. Призвав приятеля по имени Чарльз «подержать лошадку», он спрыгнул с козел и отвесил нам поклон, достойный самого мистера Тэрвидропа[2].

Говоря, безусловно, от имени всей нации, он приветствовал нас на древней английской земле, выразив сожаление, что Ее Королевского Величества в настоящее время нет в Лондоне.