Шахир - Владислав Анатольевич Бахревский

тумар. Это был серебряный цилиндр на цепочке с бляшками. В цилиндр клали молитву, написанную на бумаге, и молитва эта должна была оберегать владелицу тумара от болезней и всего дурного.

Какой орнамент нанести на тумар? Хотелось сделать что-то новое. А что, если тумар украсить арабскими письменами?

Махтумкули взялся за резец, и вот уже работа закончена.

— В поэзии ты стал поэтом, в ремесле — устадом[38], — сказал отец, осмотрев тумар. — Благодарю тебя, сын. Всякое твое успешное дело становится для меня источником жизни. Как бы порадовались твоим стихам, твоей работе по серебру Мухаммедсапа и Абдулла!

Азади впал в задумчивость, а Махтумкули почтительно ожидал дальнейших приказаний отца.

— Отнеси это в дом твоей тетки, — сказал наконец Азади, возвращая сыну тумар.

Махтумкули надел новый халат и отправился в дальний конец аула, туда, где у Сумбара левый берег — высокая Караджик, Черненькая гора. Ее за десятки верст видно.

Возле кибитки девушка чистила медный тунче, сосуд для кипячения воды. Махтумкули остановился. К незнакомой девушке, хотя она и двоюродная сестра, обращаться неприлично, но стоять у нее за спиной тоже было нехорошо.

Пока он размышлял, полог кибитки распахнулся, вышла тетушка.

— Менгли, хватит тебе чистить тунче. Принеси дров.

Девушка обернулась — это была пери из гранатовогоущелья!

— Махтумкули пришел! — воскликнула тетушка.

«Ее зовут Менгли, — мысли Махтумкули двигались медленно, как понукаемый осел. — Так это же Менгли! Я знал ее маленькой девочкой. Когда это она успела вырасти?»

— Махтумкули, что с тобой? — испугалась тетушка.

— Ничего, — опомнился Махтумкули. — Я принес тумар. Меня отец послал.

— Ах, тумар! — Тетушка взяла из его рук украшение. — Менгли!

Девушка успела исчезнуть.

— Менгли! Тебе тумар Гарры-молла сделал… Красивый какой! Никогда не видала таких узоров. Азади всякую работу делает хорошо, а для родственницы вон как расстарался.

— Я пойду, — сказал Махтумкули.

— А плату?

Но Махтумкули уже ушел, почти убежал.

— Чего это с ним? — удивилась тетушка. — Смотри, Менгли, какая красота тебе досталась. Береги!

Менгли взяла тумар, потрогала пальцем вязь арабских букв.

— Молод, а почитаем. Учен и мастер, — сказала мать, глядя вслед Махтумкули. — Каков жених, когда бы не Акгыз.

— А что Акгыз? — удивилась Менгли.

— Законов не знаешь? Жена умершего брата становится женой живого.

— Но разве Мухаммедсапа умер?

— Был бы жив, исхитрился бы весточку о себе подать. Доченька, уже девять лет минуло, как пропали Мухаммедсапа и Абдулла. Девять лет, доченька. Через год-другой старики заставят Махтумкули жениться на Акгыз.

Менгли закусила нижнюю губку.

5

Когда блеснул твой лунный лик,

Я обезумел и, сгорая,

Душой трепещущей постиг

Невнятные напевы рая.

Приди, душе покой верни,

Моих соперников казни,

Побудь со мной в ночной тени,

В моей степи весной играя.

Я жду, а в сердце — вешний страх;

Я жду, как дикий тур в горах.

Поёшь — и соловьи в садах

Запеть не смеют, замирая.

Шахир, ты — раб крутых бровей

И глаз возлюбленной твоей!

Луна встает из-за ветвей,

Для жертвы жребий выбирая…

Он сложил эти стихи, чеканя гуляку́, для нее, для Менгли. Эту брошь ему хотелось сделать такой, чтоб она горела всеми цветами радуги, чтоб ни у кого не было подобной, ни у одной царицы мира!

Работать Махтумкули приходилось воровски. Он на свои деньги купил серебро, каменья, золото, но не хотел, чтобы отец видел эту работу. Азади дал ему украсить подседельник для Язы́р-хана из Кара́-Калы́, а он только делал вид, что работает над этим почетным заказом.

Свою гуляку Махтумкули задумал как кружево, сотканное из лучей солнца.

На бляшки, для украшения подседельника, он решил вместо орнамента нанести буквы арабского алфавита. Мысль пришла, руки дело сделали.

Языр-хан, приехавший из Кара-Калы в Геркез договориться о посольстве в Мешхед для выкупа и обмена пленных, похвалил работу Махтумкули. Разглядывая буквенную вязь, Языр-хан воскликнул:

— Вот ведь еще как можно письма писать! Никому в голову не придет, что письмо на сбруе. За пазуху гонцы полезут, а коня обшаривать не станут. Проси, Махтумкули, награды!

— Мне наградой ваша похвала, Языр-хан, — ответил Махтумкули, — а осчастливить меня просто. Пусть те, кто поедут в Мешхед, возьмут меня с собой. Хочу посмотреть мир, созданный аллахом.

— Дорогу посольства оплатит народ. Какую пользу ты можешь принести?

— Я могу починить в дороге сбрую.

— У наших посланцев будет новая сбруя, Махтумкули.

— Я могу сочинять стихи в честь ханов и беков, чтоб смягчить их сердца.

— У ханов и беков есть свои сладкозвучные поэты, которые вошли в возраст.

— Я, сынок, задуманное тобой не одобряю, — сказал отец. — Ты слишком молод. Мне было стыдно тебя слушать. Ты говоришь, что готов вступить в состязание с поэтами ханов и беков, но ведь ты среди своих ни разу не участвовал в поэтическом споре.

— Отец, испытай меня!

Языр-хан хлопнул от удовольствия ладонью о ладонь.

— Славный джигит растет у тебя, Азади! Испытай его, Азади! Испытай!

Отец взял дутар.

— Бери свой, — сказал он сыну и ударил по струнам.

Когда звуки набрали силу, Азади спел первую строфу, давая тему поэтической беседе.

Открой мне тайну, умоляю я.

Моей мольбы не отвергай, птенец мой!

Полна тревоги голова моя,

Страданий мне не причиняй, птенец мой!

В ответ зазвенели высоко, прерывисто струны дутара Махтумкули. Он ответил стихами:

Здесь тайны нет: робел немного я.

Все честно расскажу, — внемли, отец мой.

Полна тревоги голова моя —

Манят сады чужой земли, отец мой!

Азади улыбнулся: сын искренен, стихи его прекрасны, как отцу не погордиться. Но дутар Азади затосковал, тревога наполнила стихи:

Ты захотел, несчастный, болей, ран?

Зачем тебе чужой султан иль хан?

Прими удел, что здесь нам богом дан.

Зачем ты едешь в дальний край, птенец мой!

Махтумкули, не задумываясь, перехватил мелодию:

Не пять, не шесть собралось нас в поход,

Едва ли нас в пути невзгода ждет.

Поехав, я обрадую народ,

И сердцем я уже в пути, отец мой!

Азади ответил без промедления, загоняя молодого поэта стремительностью ритма:

Ты не привык, ты молод; долог путь;

Езда ночная; негде отдохнуть;

Оставь затею вздорную, забудь,

Сбираться в путь не начинай, птенец мой!