Поп Чира и поп Спира - Стеван Сремац

— По-моему, — разглагольствовал он, — человек должен жить весело. А как, чёрт возьми, быть ему весёлым без вина? Недаром сказал царь Давид в одном из своих псалмов: «Вино веселит сердце человека!» А такое вино далеко не всюду найдёте. Вот господин нотариус знает толк в вине, и чуть только потянет его хлебнуть доброго винца, он прямёхонько ко мне: «Сердитесь не сердитесь, пришёл, скажет, опрокинуть стаканчик». А кой чёрт стаканчик— выдует целый десяток!

— А то и двадцать! — ввернул, улыбаясь, господин Пера.

— Да, да, именно, как вы сказали, и двадцать! А что вы думаете! Вы ещё не видели его, один красный нос чего стоит! Прошу вас…

— Нет, благодарю!

— Да попробуйте! Терпеть не могу церемоний!

— Разве что попробовать, — уступает гость, — но только с водой, как учили древнегреческие философы.

— С кем поведёшься, от того и наберёшься! Да пропади они пропадом. То был Ветхий завет, а сейчас Новый! — острит отец Спира. — Вы лучше этак, по-христиански, истинно по-сербски, чистого вина тарарахните, как наш Королевич Марко[38]. Только попробуйте!

Господин Пера взял стакан и отпил половину, а отец Спира, облокотясь на правую руку, левой захватил бороду и с блаженным видом уставился, не мигая, на гостя.

— Ну как?! Что скажете на это?

— Отменно, — произносит господин Пера, прищёлкивая языком, и, поражённый, смотрит на хозяев. — Ей-богу!.. И много у вас в погребе такого вина хранится?

— Хе-хе! Сколько есть, столько есть! Одно скажу — за сегодня нам его не выпить, даже если примем в компанию самого Королевича Марко.

— Положа руку на сердце, я не очень разбираюсь в винах, но, уверяю вас, такого ещё никогда не пивал. Такого — никогда!

— Верю, охотно верю, — посмеивается с довольным видом поп Спира. — Я вам говорю: чистое, натуральное… безо всяких примесей, а вы ещё отказывались. Эх, что за молодёжь ныне! А потом удивляются, почему так мрут от истощения. Я в вашем возрасте мог натощак выпить столько, сколько трое вас нынешних после жирной отбивной не выпьют.

— Спира, и как ты можешь так говорить? Кто тебя не знает, может подумать, что всё это правда! — перебила его госпожа Сида.

— Э, да что там! Ну и как хватим: «Утром рано, чуть заря настанет, Старина Новак[39] выходит тайно».

— Ах, как красиво! Начнёшь ещё свои куплеты распевать!

— А ты чего бы хотела? Не нравится эта песня, так певали мы в те времена и другие!

— Очень нужна мне твоя песня! — не уступает матушка Сида. — Какая в голову взбредёт, ту и распевали.

— Певали мы и такую, — поддразнивая её, затягивает отец Спира:

О голубка дорогая,Горлица моя ручная,Как ты тихо почиваешь,И, конечно, ты не знаешьМуки сердца моего! 

 — Да перестань же ты, сделай милость! — сердится матушка Сида.

— Или ещё такую! — не унимается преподобный отец:

Вспоминаешь ли мгновенье,Как, румянясь от смущенья,Белой ручкою своеюТы мне шею обвилаИ, лицо скрывая… 

 — Да какой в тебя бес вселился?! — прерывает пение госпожа Сида. — Ах, извините, сударь! Юца, душенька, ступай в кухню и приготовь чёрный кофе. Знаю, вы, горожане, его любите. А я так три дня не сплю после одной чашечки.

С кофе дело немного застопорилось — никак не могли отыскать мельницу, которой в доме попа Спиры пользовались столь же часто, сколь пили кофе.

Всё же спустя некоторое время Юла принесла и подала кофе. Кофе был в меру горячим и крепким. Учитель пил да похваливал, выплёвывая плававшие на поверхности плохо промолотые зёрна.

— А где ваш кофе, господжица?

— Я не пью! Папа говорит, что кофе волнует кровь и лишает сна.

— А с молоком, пьёте?

— Да.

— А пунш?

— А гефроренес[40] кушаете?

— Да.

— А айскафе[41]?

— Нет.

— Как странно! Кто бы мог сказать? — удивляется гость, не зная, о чём бы ещё спросить Юлу.

— Ну что, прополощем ещё маленько горло? — предлагает отец Спира.

— А много ли у вас в погребе вина? Совсем забыл спросить! — интересуется господин Пера.

— Да бочонков тридцать найдётся. Притом не моложе пяти лет и не слабее того самого, что сейчас пьём, летом. Но хранится у меня винцо, несравненное и по возрасту и по вкусу; разлито в бочонки ещё во время оно — вскоре после того, как мы с Сидой поженились. Выдержанней и лучше вряд ли где найдётся. Подобное пили разве только в древние времена на свадьбе в Кане Галилейской[42], прости меня господи!

— Это вино ,— вмешалась в разговор матушка Сида, — мой супруг решил почать, когда будем выдавать замуж нашу Юцу. Пусть на ее свадьбе насладятся. Раз уж, как говорится, давать приданое хорошее, так пускай и вино будет хорошее; если жениху досталась замечательная девушка, пусть и сватам тоже что-нибудь перепадёт… А дело ведь не за горами — не нынче-завтра… есть на примете неплохие партии; к примеру…

— А-а-а, вот вы как?! — несётся из кухни голос матушки Персы. — Поглядите-ка на них! В доме гости, а они ни гу-гу! Я-а вам задам! Нет, вы только поглядите на них!

А сейчас, дорогие читатели, представьте себе, как исказилось лицо матушки Сиды и что она испытала, когда речь её в самом начале прервал донёсшийся из кухни возглас госпожи Персы. Автор отлично сохранил всё в памяти, но перо его бессильно, не поможет ему и весь письменный прибор правильно описать это событие, вот почему он обращается за помощью к читателям, ибо всё это легче вообразить, чем описать.

Автор должен только добавить, что, когда семья отца Чиры оказалась уже в комнате, матушка Сида спешно выскользнула в кухню, чтобы трижды там перекреститься от удивления. Слишком уж велико оно было! Подобный сюрприз можно было сравнить разве лишь с тем, что случилось больше года назад, ещё до того, как ворота были усажены огромными гвоздями. Однажды, войдя неожиданно в комнату Жужи, матушка Сида застала там Жужиного ухажёра; субъект этот расположился так, словно фотографироваться пришёл: перед ним стоял полный бокал вина, а сам он, нахал этакий, пускал клубы дыма из самой драгоценной, с длинным чубуком, пенковой трубки его преподобия. И тогда, как и сейчас, матушка Сида не в силах была вымолвить ни слова. Казалось, швырни кто с улицы кирпичом и разнеси вдребезги весь её фарфор, она не опешила бы так, как услыхав голос госпожи Персы. «Если меня вчера не хватил удар, — вспоминала позже госпожа Сида, — значит, буду жить по крайней мере на пятнадцать лет дольше покойной маменьки!»

— Мы, сказать по правде, решили без всяких церемоний нагрянуть к вам, — затараторила, вступая в комнату, матушка Перса; за ней шествовал поп Чира, а за ним уже Меланья. Выпалив это, матушка Перса спохватилась и продолжала: — Ах, извините! Ну и хороши же мы! Мне говорят: «У отца Спиры гости». Ну, думаю, Лалика, верно, с ребятами приехала. А это… О, простите, тысячу извинений!..

— Ничего, ничего, — говорит с довольным видом отец Спира и встаёт. — Не Лалика, а ещё более редкий гость и более дорогой. Пожалуйста, отец Чира, садитесь; садитесь, матушка Перса. Меланья, чадо, ты вот сюда, к Юце.

Меланья двинулась было в ту сторону, но матушка Перса, одёрнув её незаметно, подтолкнула к другому стулу, рядом со стулом господина Перы, и, таким образом, справа от него оказалась Юла, а слева Меланья.

— До чего удачно получилось, что пришли, — говорит матушка Сида, — а я уже собиралась посылать за вами или предупредить, чтобы вы нас ждали.

— Вот видите, а получилось и так и этак, потому что, надеюсь, вы не откажетесь от приглашения пожаловать к нам на чашку кофе?

— С удовольствием, с большим удовольствием, если только, разумеется, согласится господин Пера, — говорит матушка Сида, и в это мгновенье матушка Перса кажется ей совсем зелёной.

— О, почту за честь для себя! — восклицает господин Пера. — Пожалуйста, располагайте мной по вашему усмотрению.

_ Э, э, — тянет с довольным видом поп Спира, — как же хорошо вы сделали, что пришли. Сида, давай скорее чистые стаканы и вина похолоднее.

Затем он оборачивается к попу Чире, чтобы ответить на вопрос, каков сегодня церковный сбор, хвалит «Херувимскую», а учитель — проповедь.

Пока преподобные отцы беседовали друг с другом, молодой учитель сидел как на иголках между двумя красавицами. Господин Пера не принадлежал к числу салонных красавцев и балбесов, которые умеют сразу найтись в женском обществе, блеснуть дюжиной скучных и шаблонных заученных фраз и пленить простоватых женщин и которые умным женщинам обычно быстро приедаются, ибо, выложив сразу всё, что знают, не в состоянии поддерживать по-настоящему интересный разговор. Нет, Пера принадлежал к разряду таких людей, которые кажутся на первый взгляд неловкими и молчаливыми, а раскрываются только в живом, интересном разговоре. (Такова была и Юла.) Язык у господина Перы точно прилип к гортани; ни слова не вымолвив, он взял забытый на столе нож и принялся разбирать фабричную марку. Ножи и вилки были старинного фасона, но хорошо сохранившиеся. Они появились давно, вместе с приданым матушки Сиды, но вынимались из буфета лишь в тех случаях, когда в гостиной снимали канифасовые чехлы со стульев, кресел и дивана, а это случалось только, когда жаловали гости.