История Византии. Том 1. 395-518 годы - Юлиан Андреевич Кулаковский

В конце нашего пребывания приехал с войны к семье очень милый и веселый артил[лерийский] генерал Дудин (командир 15 бригады) <...>. Он поддерживал настроение своей бодрой уверенностью, что наступит время, когда мы опять погоним немцев, как уже гнали их осенью. Дай-то Бог! Но вести по-прежнему невеселые, и сегодня здесь передавали, как слух, что немцы вступили в Люблин.

Чудесная природа Красной Поляны (когда не идет дождь) подымает угнетенное настроение. Мы живем в своем <нрзбр> доме и любуемся на зеленые склоны Аигби. Приезжей публики почти что нет, как нет и хозяев множества дач, которые здесь выстроились и строятся. Мало народа и в Туапсе, и в Сочах. Мы пробыли по два дня в этих красивых приморских пунктах. Стояли свежие жаркие дни, и море манило вдаль своей безбрежной лазурью. Но на нем нет движения, и лишь изредка без расписания и вопреки срокам ходят малые пароходы какого-то частного общества. Интерес к военным событиям повсюду огромный, и везде, где был за это время, видел Русское Слово. Сегодня в здешней греческой кофейне, где красуется, между прочим, портрет [героя Первой мировой войны] Кузьмы Крючкова на стенке, стали получаться телеграммы Агентства, так что можно будет скорее осведомляться о событиях, чем было это до сих пор. В бытность в Сочи узнал, что поблизости имеется богатая немецкая колония. Куда же залезли эти немцы! Много немцев и в Уфимской губернии, [а] не только в Саратовской и Самарской. Не верю я, что, возможно ликвидировать немецкое землевладение, что так просто решало Новое Время. Хотя здесь очень хорошо жить и есть хозяйские заботы, но хочется поскорее вернуться на место постоянного жительства, чтобы можно было в работе найти отвлечение от тягот настоящего»[83]. Человек, написавший эти строки, уже не тот — «довоенный Кулаковский», каким он был недавно — эмоционально живой и энергичный. Судьба России его волнует гораздо больше его собственной. Юлиан Андреевич, морально подточенный кончинами брата Платона Андреевича и супруги Любови Николаевны, теперь более всего страшится потерять Отечество.

Знал бы он, что еще в мае 1915 г. в ответ на письмо Ф. И. Успенского А. А. Васильев называет его имя в числе ведущих российских византиноведов (правда, после имени Безобразова и своего): «Посылаю Вам список имен лиц, могущих быть полезными при замещении будущих кафедр византиноведения:

1) Безобразов П. В., магистр вс[еобщей] ист[ории] (Петроград);

2) Васильев А. А., доктор вс[еобщей] ист[ории] (- “ -);

3) Кулаковский Ю. А., докт[ор] рим[ской] слов[есности], заслуженный] профессор (Киев);

4) Лопарев X. М., магистр вс[еобщей] ист[ории] (Петроград);

5) Пападимитриу С. Д., докт[ор] греч[еской] слов[есности] (Одесса);

6) Регель В. Э., магистр вс[еобщей] ист[ории] (Юрьев);

7) Черноусов Е. А., приват-доц[ент] Университета (Харьков);

8) Шестаков С. П., докт[ор] греч[еской] слов[есности] (Казань);

9) Шмит Ф. И., маг[истр] ист[ории] искусства] (Харьков);

10) Яковенко П. А., приват-доц[ент] Университета (Юрьев).

Я здесь не упомянул о лицах, занимающих уже профессорские кафедры по родственным дисциплинам, напр[имер], И. Д. Андреев в Петрограде и П. Доброклонский в Одессе по истории Церкви, В. Н. Бенешевич по истории] церковного права в Петрограде, по искусству Д. В. Айналов в Петрограде и т. д.»[84]. Однако надежды на открытие византиноведческих кафедр так и не оправдались.

«Чувствую себя очень виноватым перед Вами, что пропустил 15 число, к которому я всегда старался отозваться к Вам, — снова пишет Кулаковский С. Иконникову из Красной Поляны. — Читая сегодня церемониал крестного хода 15 числа в Киевлянине, я вспомнил о своем упущении, и мне было очень стыдно. Главная причина моей оплошности это то, что я “уязвлен” прелестью здешнего пребывания. Что до термина “уязвлен”, то он мне запомнился из романа Лескова “Соборяне”, где “уязвление” коснулось диакона Ахиллы и имело важные для него последствия. Вероятно, Вы читали “Соборян” в свое время, и слово это не надо дальше пояснять. Мне здесь так хорошо, что я каждый вечер жалею, что [столь] скоро прошел день. Чувство своего дома и своей земли дает мне особое настроение, а необходимость работы руками на этой земле заполняет все время. Погода стоит чудесная. Веду борьбу с камнем, который надо собирать в кучу, с колючкой, которую надо выбивать киркой непременно с узловатым длинным корнем, который и невозможно вытащить целиком, так как он идет на несколько сажен и подчас прячется слишком глубоко в землю (т. е. в камни), и с папоротником, который вечно и повсюду отрастает. Продолжительные усилия за прошлые годы истребили его лишь около дома. К этим делам прибавляется еще окопка плодовых деревьев, их подвязка и др[угое] под[обное]. Есть тут и общественная деятельность, в которой я должен принять участие как член Курортного Общества Благоустройства. На нас возложена забота борьбы с дороговизной и доставка припасов. Мы получили и почти в один день распродали сто пудов сахара (теперь опять его нет), теперь продаем муку уже не столь удачно; предстоят и другие дела по этой части. Собираемся часто, нас мало, не все ладят, так что дело идет с трениями. Хоть я ехал сюда на одиночество (и этого вовсе не боялся), но вышло, что я имею сожителя — поэта Вячеслава Иванова. Это весьма интересный человек, с которым наши беседы за утренним и вечерним чаем имеют чрезвычайно широкий и очень разнообразный диапазон. Он ученый классик и к нему приложима кличка, которую дал некогда Роде начинавшему свою литературную карьеру Ницше, — der Diesußiche Vogel [“сладкопевец”]. Он теперь переводит метрами подлинника трагедии Эсхила для серии Сабашникова[85]. Здесь же и его молодой друг, философ [Владимир Францевич] Эрн, прошумевший своей речью “От Канта к Круппу”, человек образованный и убежденный православный христианин. Он что-то пишет теперь о Платоне (Фэдр). Таким образом, я живу здесь в очень интересном обществе. Жены обоих очень милые дамы. Верхний этаж дачи брата занимает сама хозяйка, моя младшая племянница <...> Время проходит ужасно быстро и очень интересно. Добрые вести с войны поддерживают бодрое настроение. В кофейне получаются агентские телеграммы, так что мы не обречены на запаздывающие газеты. Я верю, что не придется ехать в Саратов[86], но никаких вестей не имею ни от кого до сих пор. Не получил и пенсии за июнь, не говоря уже о добавке, которой не получил еще ни разу в этом году. На днях написал ректору, узнав из Киевлянина, что он в Киеве. Писал и Тимофею Дмитриевичу [Флоринскому] в соображении, что он не засидится в Петрограде. Надеюсь, что Вы вполне благополучно