Среди ночи - Роберт Кормер

«Как мило с твоей стороны, что ты написала…»

Он насупился, написав «мило», что можно было принять как угодно, наделив это слово ненужной иронией. Он перечеркнул «мило» и написал «приятно», затем перечеркнул это и снова написал «мило» и подумал, что перепишет все заново.

«Как мило с твоей стороны, что ты написала. Надеюсь, что твои молитвы о душах погибших детей будут услышаны богом. Я молюсь о них, также как и ты…»

«Так то лучше», — подумал он.

«Я рад, что ты не пострадала, успев вовремя выйти из зала. И мне жаль, что тебя мучают кошмары. От них я страдаю также».

Может, о кошмарах ему лучше бы было не напоминать? Но он хотел показать ей, что в этом она не одна. Об ощущаемой им вине он решил не упоминать никому вообще.

«Все мои раны зажили. И я скоро вернусь в школу — ближайший понедельник».

Кончик шариковой ручки снова повис в воздухе. Он не знал, что напишет дальше. Ему не хотелось писать, как ему показалось, с жалостью к себе. Он собрался с мыслями и скомандовал себе: «Вперед», и написал следующее предложение:

«Надеюсь, увидимся в школе».

Он снова остановился. Движением «вперед» ему это не показалось. Он решил написать что-нибудь более вежливое:

«Еще раз спасибо за письмо».

Звучало даже слишком формально, но лучшего конца он так и не придумал. Он еще раз взглянул в написанное ею, чтобы увидеть над ее подписью: «С уважением…»

Он перечитал ее письмо снова от начала и до конца. Он все продолжал удивляться. Многое ему показалось странным и трудно объяснимым. Когда он лежал в больнице, то от его одноклассников не пришло ни одной открытки, и он понимал, почему. Он проучился в региональной школе Викбурга всего лишь несколько недель, и друзей у него пока еще не завелось. Они лишь знали, как его зовут. Но Нина Ситрон увидела в нем личность, доброго и отзывчивого человека, когда для остальных он попросту не существовал.

Он закончил письмо так:

«С большим уважением.

Джон-Пол Колберт».

Редактору:

«Городу Викбургу должно быть стыдно за то, что не принимаются никакие меры для скорейшего расследования катастрофы в театре «Глобус», случившейся 31 октября. Расследование умерло вместе с владельцем театра. Однако не умер еще один человек, имевший отношение к этой бессмысленной трагедии. Он успел проработать в этом театре несколько месяцев до обрушения того самого злосчастного балкона.

Это — молодой билетер. В первых газетных публикациях упоминалось его непосредственное участие в разрушении балкона. Он фигурировал в материале на газетных страницах. Он также был на балконе за несколько минут до самой трагедии, чтобы убедиться в происхождении «странного звука». Он зажег спичку, из-за чего начался пожар, который мог нарушить крепление балкона, в последствии рухнувшего на ни в чем неповинных детей. «У нас нет никаких доказательств, что огонь имел прямое отношение к обрушению балкона», — заявил общественный уполномоченный по делам безопасности. Что это значит? Это лишь говорит об отсутствии доказательств, свидетельств. Очевидно, потому что какие-либо доказательства требуют дополнительного расследования причин пожара и разрушения. Если отсутствуют доказательства того, что этот юноша стал причиной разрушения, то это также не является доказательством, что он не причастен к этой катастрофе, даже если он и не знал о техническом состоянии балкона. «Дело закрыто», — сказал уполномоченный после смерти мистера Зарбура. Но это дело никогда не будет закрыто, пока будет существовать справедливость.

Городское управление Викбурга».

Газета дрожала в его руках.

Когда он был дома один, он услышал, как о заднюю дверь ударилась газета. Каждый день, объезжая на велосипеде несколько кварталов их района, мальчишка-доставщик подбрасывал газеты под двери домов.

Он занес газету в дом. Его глаза пробежались по заголовкам. И он себе сказал: «Не прятаться же от газет до конца своих дней?» Напряженно просматривая главную страницу, он почувствовал облегчение, когда обнаружил, что на ней нет ни одной статьи про «Глобус». То же самое оказалось и на второй странице. Он заглянул на спортивную страницу, но и там не было ничего интересного. Его не интересовали ни «Келтис», ни «Браинс». Они вдвоем с отцом любили бейсбол и вместе часто смотрели по телевизору игру «Ред-Сокс». Он пробежал глазами все полосы газеты без какого-либо энтузиазма. В эти дни он не испытывал энтузиазм ровным счетом ни к чему.

Он просто полюбопытствовал, заглянув на страничку редактора, хотя он иногда рассматривал политические карикатуры или заставлял себя прочитать что-нибудь на передовице. «Ты должен знать обо всем, что происходит в твоей стране, и газета — лучший способ это сделать», — говорил ему отец. Он старательно просмотрел все, что было на главной странице, прочитав о расточительстве в водном хозяйстве, и его глаза остановились на письме редактору в самом низу, зацепившись за небольшой заголовок: «Дело закрыто».

Прочитав это письмо, он уронил газету на ковер, осознав, что последствия трагедии останутся с ним навсегда, и ему придется жить с ними до конца своих дней. Они будут напоминать о себе, будто кубик льда, который, находясь внутри него, не растает никогда.

---------

В первый день в школе после его долгого отсутствия Джон-Пол был рад увидеть огромную толпу. Коридоры были переполнены спешащими учениками. Никто не обращал на него внимания. Вспоминая фотографии в газете, он пытался быть незаметным, желая вообще быть невидимкой. Он смешивался с толпой, чтобы никто не обратил на него внимание, и старался ни с кем не встречаться взглядом, будь то ученик или учитель.

Он вошел в класс лишь перед самым звонком, и тут же в него впились глаза всех сидящих в классе. Он сел в предпоследнем ряду около окна. Ему показалось, что письмо редактору было отправлено родителями кого-нибудь из его одноклассников.

Положив на стол указку, Мистер Стейн сказал: «Мы рады, что ты снова с нами, Джон-Пол», — затем, пробежавшись глазами по всем сидящим в классе, он с настойчивостью в голосе добавил: «Не так ли, класс?»

«Да», — загалдели все сидящие в классном помещении, зачем последовало дружеское шевеление.

Как только прозвучал звонок, обозначивший начало урока Джон-Пол вдруг сильно покраснел от признательности и от смущения.

Как обычно, он не старался первым поднять руку, чтобы ответить. Кто-то из одноклассников, встретившись с ним взглядом, мог ему кивнуть, и в этом не наблюдалось ни какой враждебности или предосуждения, будто произошедшей трагедии еще не было. Когда он шел по коридору после урока истории Америки, один незнакомый ему парень хлопнул его по плечу и сказал: «Я рад, что ты в порядке».

Вдруг оцепенев, он почувствовал, как вспотела его ладонь. Он заставил себя ответить: «Спасибо».

Он еще раз оцепенел, когда, в одиночку сидя за столом во время перерыва на завтрак, он вдруг увидел девушку со светлыми волосами — одну из тех, что помогали ему в тот день в театре. Он оторвался от тарелки с неаппетитным гамбургером (никакая еда не пробуждала в нем аппетит) и понял, что она направляется именно к нему. Ее глаза смотрели прямо на него, ее длинные, белые волосы ровным водопадом ложились на ее плечи.

Он встал, чтобы ее поприветствовать.

Она улыбнулась. Улыбнулись ее губы и ее карие глаза — глаза, которые казались полной противоположностью ее чистой коже и ее светлым волосам.

— Спасибо, за то, что ответил на мое письмо, — сказала она.

Он почувствовал, как его рот открылся от удивления, и не закрылся, будто челюсть заклинило.

Он написал ответ Нине Ситрон, а не девушке, имя которой он не знал.

— Ты меня помнишь? — спросила она. — Ты многое должен был понять из письма. Я — Нина Ситрон, из театра…

— Нина Ситрон? — запнулся он на ее имени и почувствовал себя неловко.

— Да.

— Но…

— Но что?

— Ты писала, что я был очень добр и заботлив в тот день…

— О, да, конечно. Я была в ужасе. Мои родители никогда не позволяли мне работать, что-нибудь делать… и со всеми этими детьми… я очень сильно переживала…

— По тебе было не сказать… — забыл он о краткости.

— Я знаю. Я делала вид, что совершенно спокойна так же, как и до того, во время твоего инструктажа. О, боже, я зевала… когда я начинаю ощущать ужас, нервничать, переживать, то я зеваю. И сейчас, когда я с тобой говорю, у меня трясутся колени, и в любую минуту я начну зевать…