Без Поводыря - Андрей Дай

— Что здесь происходит? — строго, словно начальник у подчиненных, спросил я у кавалеристов. — Я ревизор Шмидт!

Гоголь был не совсем прав. Никаким особенным, прямо‑таки — волшебным, как Николай Васильевич утверждал, действием слово «ревизор» не обладало. Сибиряки сейчас вообще гораздо спокойнее и увереннее в себе, чем полторы сотни лет вперед. Подумаешь, к пятидесяти другим напастям добавится еще какой‑то… назойливый господин! Так ведь — дальше Сибири не сошлют! Некуда дальше‑то!

Немецкая фамилия, в этом отношении, куда лучшее действие отказывает. В головах нынешнего населения Империи укоренилась стойкая ассоциация — немец, значит — начальник. В столицах, на жестких лавках университетских аудиторий, еще можно было найти бледного, полуголодного студента с нерусской фамилией. А уже за первыми заставами — живут и благоденствуют целые династии иноземцев всевозможного происхождения. Не зря же кто‑то из великих, как бы не фельдмаршал Суворов, просил Екатерину сделать его немцем.

Отсюда — мой выбор имени при создании образа ревизора. Шмидт — это в Сибири звучит гордо! Многозначительно! Веско. Не то, что какой‑нибудь Носкович, или, не дай Бог лошадиную фамилию — Овсов.

— Бабы бузят, ваше благородие, — доложил мне один из казаков.

— Это я и сам вижу, — раздраженно дернул я плечом. — В чем причина?

— Так они хлебушка хочут, а в лавке одно винище хлебное, вашбродь. Тихонов‑то — крохобор — за шахтные чеки не торгует. Говорит — бумажки энти в банке не имут.

— Чеки? Что еще за чеки?

— Дык известно какие, ваше благородие. Которые здеся заместо денег артельным дают. Управляющий‑то, господин Фитюшин, сказывает будто в Томске, в главной конторе, их можно обратно на рубли поменять. Только, кто ж туда поедет? Кушать‑то здеся хочется. Вот бабы и бузят, чтоб в лавку продукты возили, а не водку. Да вы, вашбродь, не сумневайтесь. Оне сейчас распалятся, да к управе пойдут. А тут уж и мы с нагайками. Парочку горячих приложим, оне и разбегутся.

— Вот как? — вскинул брови я. — И давно это у вас так?

— С Рождества… Да нет! Как в Томске немчика… Ой! Как в Томске губернатора сняли, так и пошло — поехало.

Я коротко кивнул, и отправился в торговое предприятие, о существовании которого прежде даже не подозревал. И было мне чрезвычайно интересно — это старый судья придумал, или местный приказчик… этот… как его там… Фитюшин что ли? Или это Фитюшин у нас такой инициативный?

Женщины расступились, безошибочно определив во мне имеющего право, проводив только угрюмыми взглядами. И я попал в этот, так сказать, поселковый магазин.

Казак был не прав. На полках, кроме водки было еще много разного товара. Ткани, нитки, керосин и цветастые платки. Много разной обуви, соль, скобяные изделия и другие, в общем‑то, нужные в хозяйстве штуковины. Только вот продуктов, и правда, не было.

— Ревизор Шмидт, — процедил я, глядя прямо в масляные глаза откормленного, наряженного в алую атласную рубаху, продавца. — Покажи ка мне чеки, любезный.

— А документ у вас есть? — упер руки в боки мужик. — А то ходют тут всякие!

Очень хотелось достать револьвер и поинтересоваться — сойдет ли это вместо документа? И ведь, что самое главное — Герману эта идея очень уж по сердцу пришлась. Так он меня уговаривал, так бесновался в клетке нашего с ним черепа, что я уже и не слышал — чего там еще наглый лавочник мне говорил. Едва–едва сил хватило кивнуть, повернуться на каблуках и выйти на улицу.

— Езжайте в заставу, — приказал я казакам. — Баб нагайгами… запрещаю! Скажете Колоткину — ревизор запретил! Марш–марш!

Не оглядываясь — и так знал, что ослушаться не посмеют — пошел, сперва даже чуть ли не побежал, за оставленным на столе в каморке конвертом. А потом как‑то вдруг успокоился. Мысль пришла, что, по большому счету — идея‑то отличная! Вольная интерпретация обычного для губернской столицы вексельного обращения с одним небольшим нюансом. Или, как сказали бы мои прежние, еще и из того мира, учителя — с перегибами. Но — тем не менее — замечательная! Высвободить часть предназначенных для выплаты зарплат денег, вернуть их в оборот, подтолкнуть шахтеров оставить некоторое количество жалования в лавке компании! Вот только местная администрация не подталкивала, она принуждала, не считаясь с интересами семей артельщиков. А любое возмущение подавлялось силами казаков.

И, кстати, если каторжники так же, как и их свободные коллеги, получали заработанное этими ничего не стоящими бумажками, понятна причина их нежелания работать. В конце концов, заключенных кормили, поили и одевали. И на них не висела необходимость заботиться о семьях. Солдаты, которые кандальников охраняли, тоже никак не были заинтересованы в высоких трудовых результатах их подопечных. Морока одна — конвой туда, потом — обратно. Зеки в теплой шахте, а служивые — в тесной караулке…

В общем, тема для беседы с местной знаменитостью, пока мне незнакомым весьма изобретательным господином Фитюшиным, уже появилась. И меня нисколько не смущала опускавшаяся на поселок ночь. Я конечно никуда особенно не торопился, но и задерживаться слишком уж надолго в Судженке не было желания.

Прелесть небольших населенных пунктов — все близко. Три минуты быстрой ходьбы и я на крыльце заставы, где меня уже встречал урядник.

— Мне доложили… — начал он, но я его грубо перебил.

— Извольте проследовать за мной, урядник!

Что начальник местного силового ведомства может быть на зарплате у, судя по всему, нечистого на руку управляющего, не хотелось и думать. Пришлось бы раскрывать свое инкогнито, и ни к чему хорошему это бы не привело.

Кривоногий, как прирожденный кавалерист, Колоткин, впрочем, послушно протопал за мной следом в мой «номер», а потом долго, шевеля губами, читал грозную бумагу. А мы с Герочкой, затаив дыхание, молили Бога, чтоб седой урядник оказался честным человеком.

— Чем могу помочь, ваше благородие? — аккуратно пристроив документ на столе, весело поинтересовался казак, и я мог осторожненько, через зубы, выдохнуть. И тут же начал отдавать распоряжения:

— Четверых в лавку. Взять этого… в красной рубахе и… Чулан‑то есть какой‑нибудь? В чулан! Пусть посидит пока… Все бумаги и книги принести сюда. Управляющий при конторе живет? Отлично. Бери, урядник, десяток, и лично туда. Чтоб даже мышь не выскочила. Всех впускать — никого не выпускать! И своим накажи, чтоб ни с кем не разговаривали. Приказ, дескать, и все! Пусть боятся! А я записи из лавки погляжу и сам тоже к управе приду. Там все и решим.

Полчаса спустя на заставу приволокли нагловатого продавца из лавки в бессознательном состоянии. Причем лица казаков–несунов так светились от счастья, что я даже ругать их не стал.

— Сопротивлялси, вашбродь, — радостно воскликнул один из членов группы захвата, и сунул мне в руки холщевый мешок с бумагами. — И бумаги отдавать не хотел. Вот мы его и того… Немножко.

— К утру очухается?

— Должен, — кивнул, сразу поскучнев, казак. — С Божией помощью… Потом‑то, ваше благородие, куда его?

— Посмотрю, чего у них там в бумагах. Если все совсем плохо — в кандалы. Если не очень — плетей и пшел вон.

— Федька это Болотин, — засомневался кавалерист. — Управляющего Фитюшина, сестринский отпрыск. Племяш, стало быть.

— Мне он не родня, — криво улыбнулся я. Местный управляющий уже мне не нравился.

Никогда не понимал бухгалтеров. Так, умом, понимаю — насколько нужен и важен их труд, но вот представить себя перебирающим все эти бесконечные приходно–расходные ордера и счета, аккуратно выписывающим все это в толстенные книги, никак бы не смог. Не мое это.

А вот Герману такая работа, похоже, даже нравилась. Руки как‑то сами, без вмешательства моего сознания, быстро перебрали ворох вываленных на кровать документов на несколько пачек. Отдельно — пыльная, судя по всему — не пользующаяся популярностью, конторская книга. Уже часа через два, мой внутричерепной партизан готов был дать первые комментарии.

Оказалось, что само существование лавки — это все‑таки инициатива Нестеровского. Старому судье идея получать прибыль с уже выплаченных артельщикам денег пришла намного раньше, чем мне. Однако Герману удалось выявить явное расхождение между установленными головной конторой ценами и теми, по которым товары отпускались в Судженке. Этого было вполне достаточно, для обвинения продавца в воровстве. Но и это было еще не все. В книге все цены — и прихода, и расхода товаров — указывались в обычных, имперских рублях с копейками. А номера, так сказать, погашенных чеков значились на отдельном, хоть и вложенном в «талмуд» листе бумаги. Причем с указанием купленного и датой сделки. Племянник управляющего крал не только у моей компании, но еще и у собственного дяди. И при этом, видимо, чтоб самому не запутаться — вел аккуратные записи.

К нашему с Герочкой сожалению, никаких упоминаний об участии Фитюшина в деятельности торгового предприятия, обнаружить не удалось. Так же как и вины племянника в подборе ассортимента товаров в лавке. Так что, как мне тогда представлялось, единственным возможным вариантом исправления ситуации было создание здоровой конкуренции в поселке. Если убедить Тихонова в конвертируемости местных эрзац–денег, и он стал бы принимать их в оплату товаров в своей лавке, конторская торговая точка будет вынуждена пересмотреть отношение к потребителям.