Рейтинговые книги
Читем онлайн Соловки. Документальная повесть о новомучениках - Анна Ильинская

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19

Я стояла в луже, полной звезд, как лукошко ягодками, взглядывала то на горнее небо над головой, то на зеркальное под ногами и благословляла обе сферы, небесную и земную, именем Честнейшей Херувим, чей Покров распростерт над миром видимым и невидимым. И торопливо, пока свет не покинул меня, молилась ему, открывая желанья свои сокровенные, главное из которых да сбудется: не оставь нас, Матерь Одигитрия, путеводи сирот заблудших по волнам моря житейского, по безднам круч духовных! «Богородице, беспомощным помоще! Помози и ныне страждущим людем страны Российския, в заточении, в муках или в тяжких обстояниих сущым. Тебе молимся, молися Владычице со святыми Новомучениками и Исповедниками рода нашего, избавитися от бед мнозех рабом Твоим».

Чудо повторилось еще несколько раз, и каждый раз в новом светлом образе, а когда впереди завиднелось похожее на гнилушку зарево поселковых фонарей, звезды побледнели и съежились по крайней мере вполовину. Бриллиантовая пыльца впиталась в глубь бархатной черноты, остались редко разбросанные блеклые самоцветы. О перистых крылышках сполохов, как их здесь называют, больше не было речи, в прямолинейном электрическом зареве они невозможны.

Сполохи — преддверье сияния, которое царит севернее 120 километров, за Полярным кругом. Полярное сияние — это роскошное холодное свечение, дьявольская игра ума, ментальное наваждение, а мой свет был теплый, ненавязчивый, в любую минуту готовый исчезнуть. Он не искушал насильно навязанными чудесами, не насиловал, не завораживал, но кротко мерцал в утешение смертному, как свидетельство святости земли, над которой сие свершается.

***

Если знать правду про ГУЛаг и при этом оставаться атеистом, дальше жить невозможно. После таких не вмещающихся в сознание вещей рушится всякая надежда на разумное начало человеческой природы. Без Бога после такой чернухи остается только наложить на себя руки. Но я видела свет над Анзерами, видела сияние над Отечественной нашей Голгофой, куда вся Россия взошла на крест в лице «князей Церкви» — православных епископов. Поэтому я живу! «Ангели Божии радостнии призывают, да возрадуемся вси! Сии бо радующиеся о едином грешнице кающемся, ликовствуют о множестве новых святых, о Мученицех и Исповедницех Церкве Российския, блистающейся страданьми их».

VII. СЕКИРНАЯ ГОРА — ЛУБЯНКА СОЛОВКОВ

Секирную [31] гору я увижу в убранстве осени. Будет ветер и долгий путь через лес, окрашенный в невообразимые цвета, от нежно — лимонного до сочно — оранжевого, от светло — розового до зловеще — пурпурного. Будет хлестать холодный дождь и течь по лицу соленые капли.

Все двенадцать километров до Секирки вдоль дороги будет тянуться разноцветный мшистый коврик. Сидящие на нем толстые куропатки при нашем со Светланой приближении нехотя отбегают, лишний раз подняться в воздух им лень.

Форма леса здесь особенная: деревья худосочны, как испостившиеся иноки. Приподнявшись на цыпочки в молитвенном порыве, они тянутся вверх, словно хотят коснуться низких туч пламенеющими ветвями, чтобы и небеса запылали прощальным осенним огнем. Кряжистых, разлапистых сосен, как в Ребалде, здесь нет. То там, то здесь холодно блистают соединенные каналами озера. Идем, и меня не покидает ставшее привычным на Соловках ощущение, что тело в земном отсчете, а голова проламывается в какое‑то другое измерение. Мы со Светланой в пустынном лесу, но на уровне души окружены мириадами незримых существ, которые благословляют нас…

На восьмом километре дорога раздваивается. Слева, в самом конце устремленного ввысь лесного коридора, стартует в небо коренастая красавица с красно — коричневым, цвета клубничного варенья, куполом, без креста, с каким‑то непривычным сооружением на макушке. Впрочем, вскоре церковь исчезнет из виду, а дорога, вволю напетлявшись, на одном дыхании взбежит вверх.

У шлагбаума нас встретит дружелюбная собака без хвоста, с красноватыми веселыми глазками. Она привыкла к гостям и с удовольствием фотографируется с тургруппами. Круче, круче — и наконец вот он, штрафной изолятор с флюгером на макушке! Неподалеку в сарае копошится жена смотрителя, крест — накрест подвязанная теплым платком. Но светлых мужей с бичами не видно, никто не изгоняет ее, хотя первые насельники в иноческом чине на острове уже появились.

— Посмотреть? Ну посмотрите, — разрешила она.

Окна церкви застеклены, на них ржавые, по виду тюремные решетки. Прижимаюсь лицом к стеклу: внутри чистенько, стены облуплены, кажется, там слабые остатки фресок.

— Ходят, ягоды собирают, — долетают до нас жалобы смотрительницы. — Я им говорю: миленькие, что ж вы делаете, здесь ведь под каждым камешком кровь, на крови все взошло. Куда там, не слушают, обирают мертвых…

Когда‑то монахи для удобства спуска соорудили круто падающую по склону деревянную лестницу в 365 ступеней. Одним из развлечений палачей ГПУ стало толкать каторжника вниз, в качестве груза привязав к спине тяжелое бревно. Других заключенных заставляли подбирать внизу груду кровавых костей.

Секирная гора. С рисунка XIX в.

Каждый ярус Секирной церкви делился на три отделения с общими, одиночными и особыми камерами. После того как забранные решетками окна забили щитами, уделом узников стала кромешная тьма. Боковые алтари первого этажа превратились в карцеры, где избивали особо строптивых.

На втором этаже помещался «строгий» изолятор. Верхняя одежда у поступающих сюда отбиралась, люди спали на каменном полу в одном белье (в начале 30–х сжалились, настелили деревянные нары). На месте Престола стояла «параша». Позднее по этому принципу на месте Казанского собора в Москве будет построен нужник, на месте храма Христа Спасителя — плавательный бассейн. На первом этаже раз в день давали пшенный навар и полфунта хлеба, в «строгом» те же полфунта, а кружку воды лишь через сутки.

Для самых злостных нарушителей режима предназначался 3–й ярус — продуваемая северными ветрами чердачная камера под куполом, где зимой все получали воспаление легких. Над ней располагался маяк, смотрителем которого почти двадцать лет состоял заключенный А. И. Бэкман, в прошлом гардемарин.

На Секирной горе любили сажать «на жердочки». Суть наказания в том, что на узких бревнышках надо было неподвижно сидеть долгие часы, а то и сутки напролет. У лица роились насекомые, вонзали в тело тысячи жал, но стоило вздохнуть поглубже или слегка пошевелиться, как стоящий начеку охранник бил штрафника пудовым кулачищем. Через несколько часов организм бедного зэка превращался в сплошную рану от насекомых и побоев. Недаром весь уголовный мир Страны Советов дрожал перед словом «Секирка». В ленинградских «Крестах» уголовники спели М. Розанову знаменательную песенку:

Ах, сколько было там «чудес»!Об этом знает только темный лес.На пеньки нас становили,Раздевали, колотили,Мучили тогда нас в Соловках.

Петр Якир, сын расстрелянного в 1937 г. командарма, автор воспоминаний «Детство в тюрьме», десятилетием позднее тоже слышал эти грустные куплеты.

Ни один этаж Секирной церкви не отапливался, и полуголые люди приноровились спать вповалку. Лежали грязные, полуголые, ноги одного сплетались с ногами другого, руки сливались в едином объятьи, будто здесь задремал многослойный спрут, рожденный мрачной фантазией ГУЛага. Вершина этой чудовищной пирамиды покрывалась всем имеющимся в наличии тряпьем. И ничего, спали, надышат внутри, и тепло. Именно здесь, в штабелях Секирки, закончил свой жизненный путь Утешительный поп отец Никодим…

В то время как некрещеный Владимир Шкловский жил в Кремле с епископами, иерей Никодим кочевал по глухим «командировкам». Дело в том, что он единственный из духовенства попал в концлагерь не за религиозные убеждения, а по служебной статье: совершение треб без справки от ЗАГСа. Кем только не бывал этот удивительный Батюшка: скотником, рыбаком, лесорубом. Он явно шел по указанному Господом пути. Если в Кремле случаев самоубийства почти не наблюдалось, то в лесу кончали с собой многие, и отцу Никодиму была дана власть безошибочно чувствовать потенциальных самоубийц. Подсядет, поговорит о том о сем, а потом и к делу: «Ты, сынок, Николе Угоднику помолись и Матери Божией «Утоли моя печали». Так и так, мол, скажи, скорбит раб Божий имярек, скорбит и тоскует. Прими на себя скорбь мою, Заступница, отгони от меня тоску, Никола Милостивый. Да почаще, почаще им о себе напоминай. У Святителя дела много, все к нему за помощью идут, может и позабыть. Человек он старый. А ты напомни!»

В минуту откровенности Батюшка говорил, что он по — прежнему священник и прихода его никто не лишал. «Вот он, приход мой, недостойного иерея. Его, Человеколюбца, приход, слепых, расслабленных, кровоточивых, прокаженных и бесноватых и всех, всех чуда Его жаждущих, о чуде молящих. Кто бродит? Они! Они! Все прокаженные, и все очищения просят».

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Соловки. Документальная повесть о новомучениках - Анна Ильинская бесплатно.
Похожие на Соловки. Документальная повесть о новомучениках - Анна Ильинская книги

Оставить комментарий