Блудное художество - Далия Трускиновская

Вдруг понял - сейчас из Москвы уезжает Левушка Тучков. Уезжает, не простившись, даже не попытавшись задать хоть один вопрос. И не гнаться же за ним, умоляя: ну, спроси, я все тебе растолкую, Лопухину - не смог, но ты-то знаешь Каинову басенку про кота и крыс!

А звуки - это вышел из особняка, увидев в окно дорожную карету-берлину, Лопухин. И за ним вынесли его дорожный сундук.

– Спать! - приказал себе Архаров. И был очень рад смутной дреме, в которой можно наблюдать, как цепляются друг за друга несуразные мысли, как из них вырастают некие зримые затеи. Но это все же был не сон - разум кое-как действовал, и Архаров был очень рад, услышав суету в доме.

– Ваши милости, извольте просыпаться! - позвал Никодимка. - Кофей поспел!

Архаров встал с твердым намерением помолиться от души. В спальне у него был образ Николая-угодника, еще дедово благословение, и угодник должен был бы помочь сейчас - установить в душе спокойствие, необходимое для дальнейшей службы.

Но молитва получилась лишь словесная - Дунька, сидя на подоконнике, умывалась, и пришла на ум другая Дунька - тоже, поди, сейчас умывается. Или велит наполнить теплой водой ту деревянную щелястую лохань…

Архаров даже головой помотал, чтобы выгнять соблазнительный образ. Но этот образ допекал его и за кофеем, и в карете, и даже в кабинете, так что Архаров весьма обрадовался, увидев входящего к нему пожилого батюшку, сильно недовольного.

– Благословите, честный отче, - попросил он и склонился, принимая в сложенные ладони руку священника.

Обычно иереи жаловали в полицейскую контору, когда случалось воровство. Но вид имели скорбный, этот же посетитель был сердит.

– Ваше сиятельство, еретики и преступники за Рогожским кладбищем сидят! - объявил батюшка. - Вот, извольте, сему идолу молятся!

И выложил на стол небольшую икону.

– Какой же это идол? - спросил, разглядев, несколько озадаченный Архаров. - Это, честный отче, Николай-угодник…

– Нет! - воскликнул священник. - Извращение раскольничье, а не угодник! Извольте, извольте… вот, и вот, и вот…

Он тыкал пальцем в доску, и Архаров стал замечать отличия. Угодник глядел не прямо, а повернув голову вправо, при этом глазами он косил влево - и верно, негоже угоднику быть косым. И пальцы были сложены для благословения как-то необычно, и помещен святой был не посередке доски, а с краю…

Благолепия в образе не было вовсе - зато была некая тайная сила, властность, способность одолевать зло.

– Так чего же вы хотите, честный отче? - спросил Архаров.

– В каторгу! - немедленно отвечал священник. - Всех - в каторгу, кто такие образа пишет, покупает, у себя хранит и показывает! Знаете, как они угодника-то зовут? Никола Отвратный!

– То есть как - Отвратный?

– А вот тут и есть главная хитность и главная ересь. Они утверждают, якобы сей образ призван зло отвращать, потому - «отвратный». А в простом народе «отвратной» всякую дрянь зовут, не слыхивали?

– Хорошо, - преспокойно отвечал Архаров. - Я вашу жалобу уразумел. Образ отправлю в столицу с приложением соответственного донесения.

И тут же он прочитал по лицу просителя, чего тому недостает для полного и совершенного счастья.

– С указанием имени иерея, явившего бдительность и догадливость, - добавил Архаров. - Вы также по своей части подайте жалобу в Синод. Ступайте, честный отче, в канцелярию, скажите - я велел записать ваши показания. Образ же останется пока у меня. Дабы не смущать моих служащих.

Главное было - удержать это каменное выражение лица, ровный голос, спокойную и невозмутимую деловитость.

Жалобщик убрался, и тогда Архаров смог без помех разглядеть свою добычу.

Да, была в сем Отвратном немалая сила. Недолго думая, Архаров сунул сомнительного угодника в ящик стола. И решил для себя, что небесный его покровитель нашел способ ответить на неудачную утреннюю молитву, да и не только на нее - на все смутные мысли последнего времени.

В том числе и буйные Левушкины мысли. Как будто музыкальное и фехтовальное мастерство могли разрешить все противоречия сего несуразного мира…

– Да, я таков, - ответил Архаров раз и навсегда на все упреки.

Постучался Яшка-Скес, рассказал удивительное: Феклушка, едва начав передвигаться по горнице, просила приказаний.

Архаров пользовался услугами женского пола. Марфа как-то присылала двух шлюх, готовых доносить, кто чего брякнул сдуру. Так то было год назад - тогда Архаров и беса бы приветил, кабы бес сообщил полезные сведения. Ныне же спокойно… вроде бы…

Но именно благодаря этой неряшливой бабенке удалось наконец разделаться с Каином.

– Скажи - потом решим, как с ней быть, - велел Архаров и вспомнил еще один случай - как в Дунькиной гостиной затеяли игру в рулетку, чтобы подманить шулеров. Дунька держалась не хуже светской дамы, а что подняла шум - так это горячая кровь виновата, теперь-то она, поди, со своими чувствами лучше управится…

Что ни час - то более добрых качеств находил Архаров в Дуньке. И через два дня додумался, что грех упускать такую хорошую девку. В постели угодить умеет, не дурочка, предана ему всей душой - вспомнить хотя бы, как она носилась с обнаженной шпагой по Оперному дому, готовая собой заслонить обер-полицмейстера…

Законный брак, понятно, невозможен, но отчего бы не взять Дуньку на содержание? Унаследовать мартону от покойного Захарова - оно вроде бы и достойно…

Как подступиться к Дуньке со своим предложением - Архаров не знал. Решил отправить к ней парламентером Марфу.

После того, как он отправил ее в подвал на вразумление, они ни разу не видались. По сообщениям десятских, Марфа с перепугу засела дома и кофейным ремеслом более не промышляла. Поняла, видать, что бедокурить можно до известного предела. Следовало бы как-то исправить причиненный ею вред, но Архаров подумал - и решил похоронить всю эту историю вместе с Каином. Он один знал, куда подевалось уворованное по Марфиной наводке добро, - значит, так Бог судил, чтобы оно уж не отыскалось. А гоняться за его разбежавшимися подручными и тратить на них время, зная, что они непременно все свои грехи свалят на покойника, нелепо.

Когда выдался у него свободный час, Архаров поехал к Марфе мириться.

Инвалид Тетеркин, увидев его выходящим из экипажа, чуть заикой не сделался.

– Молчи, - велел Архаров и пошел к крыльцу.

Марфа в своем розовом гнездышке была занята делом - сама, взгромоздившись на стул, вколачивала в стенку гвозди. Получалось это у нее довольно ловко. Очередная девчонка, взятая для услуг и сомнительного воспитания, стояла возде стула и подавала гвозди.

Архаров молча воззрился на это диво. Марфа повернулась.

Сперва на лице отобразился испуг. Потом - тревога, возможно, за Клавароша. Потом же, когда Марфа окончательно поняла, что беда миновала, - превеликое облегчение.

– Вовремя явился! Сейчас новокупку обмывать станем! - воскликнула она. - Машка, тащи ее сюда!

И прямо при Архарове на стену повесили гобелен, на котором был выткан тускло-розовый купидон чудовищных размеров.

– Ему бы в гренадерском полку служить, - вместо комплимента сказал Архаров.

– Мне теперь иного нельзя. Была молоденькой - и купидон при мне состоял вот такой, вроде петушка. А теперь-то я такова стала, что купидон надобен мне под стать. Малютка с моими заботами не управится!

– Слезай, Марфа, потолкуем. Мне, поди, тоже такой гренадер теперь надобен.

Марфа смутилась - решила, что это намек на ее неисполненное обещание отвести к Архарову Наташку.

– Пойдем, сударь, вниз, - пригласила она. - Угостимся, чем Бог послал.

Архаров не возражал - за столом такие задачки решаются как-то проще.

Но, выпив и закусив, начал он издалека.

– А что Дуня? - спросил Архаров после нескольких словесных маневров. - Бываешь ведь у нее?

– А вот и съездил бы к ней, сударь, утешил, - отвечала каким-то не своим, а весьма зловредным голоском Марфа. - Сказывали, много она по своему покойному Гавриле Павловичу плакала.

Архаров даже несколько смутился - он не представлял себе, как в таких случаях наносятся визиты. То есть, в приличном семействе он бы уж додумался, что сказать, сумел соблюсти правила светского обхождения. Но ехать соболезновать мартоне по случаю смерти сожителя - такого казуса светское обхождение, поди, и не знало.

Однако Марфино лицо при упоминании Дунькиного имени выразило явное неудовольствие…

– Да ты сама-то у нее была? - спросил обер-полицмейстер.

– Была! Их сиятельство никого принимать не изволят! Как знатные барыни, льют слезы в опочивальне!

Архаров покосился на сводню.

Дунька, несомненно, по-своему привязалась к покойному Захарову. Но столь возвышенная скорбь была не в ее вкусе. Да и, позвольте, она ж провела ночь с обер-полицмейстером уже после смерти своего покровителя…

– Так еще сходи.

– Да ну ее. Надоест ей нос задирать - сама прибежит, - старательно показывая беззаботность, отвечала Марфа.