Нечистая сила - Валентин Пикуль

Ночью Побирушка был арестован… Белецким!

– По указу ея императорского величества, – объявил он, – вы, князь Андронников, ссылаетесь из Петрограда в Рязань.

– А за что? – обалдел тот, ничего не понимая…

Колеса закрутились – поехал! Таким образом, Побирушке на себе довелось испытать, что значит в чужом пиру похмелье. В семнадцатом году он дал чистосердечные показания. «Меня особенно возмущало, что меня приплели в эту историю, будто я отправил на тот свет распутинских кошек…» Подлаживаясь под характер революции, Побирушка уверял судей, что является всего-навсего «жертвой гнусного режима угнетения малых народностей» (он был гибрид от связи потомка кахетинских царей с курляндско-немецкой баронессой).

* * *

Хвостов, свирепея, спустился в подвалы обширной кухни МВД.

– Говорят, у вас кот недавно помер? – спросил министр.

– Кис-кис-кис, – позвал мальчишка-мясорез.

Хвостову предъявили кота – ершистого, желтоглазого.

– И давно он у вас на кухне?

– Почитай, с прошлой осени. Как приблудился, так и не выжить. А зовут его превосходительство – Ерофеич!

– Сволочь, – сказал Хвостов.

– Это верно. Стоит отвернуться, как обязательно печенку в окно сдует – и поминай как звали…

Хвостов повернул на выход из кухонь.

– Я не о коте – я об одном своем товарище!

6. Ахтунг – Штюрмер!

Питирим влезал в политику, как вор-домушник влезает в чужое жилище через чердачное окошко. Он явился на квартиру Родзянки.

– Почтеннейший старец Горемыкин, – сказал он, – протянет недолго. Я думаю, место его займет… Штюрмер.

– Тоже почтеннейший? – съязвил Родзянко.

В обществе упорно держались слухи, что Горемыкин, уже «набивший руку на закрывании Думы», желает нанести парламенту последний решающий удар. Этот вопрос – быть Думе или не быть? – волновал умы и союзных послов. «Надо было, – писал Родзянко, – придумать что-либо, чтобы рассеять эти слухи, поднять настроение в стране и успокоить общество. Необходимо было, как я считал, убедить государя посетить Думу…»

– Одного старца, – ворчал Родзянко, – заменяют другим. Горемыкин хоть был русский дворянин, а Штюрмер таскает такую фамилию, которая невольно оскорбляет слух каждого россиянина.

Питирим быстро сказал:

– Фамилия – ерунда! Штюрмера сделают Паниным.

– Опять нелепость. Саблер стал Десятовским, Ирман – Ирмановым, Гурлянд – Гурьевым… Кого хотят обмануть? А вы, – закончил Родзянко, – ставленник грязного Гришки Распутина и ведете нечистую игру… Я не желаю вас видеть. Уходите прочь, владыка!

* * *

Хвостов говорил: «Штюрмер пришел (к власти) с фирмой определенной и ясной. Мне хотелось, кроме фирмы, каких-либо доказательств принадлежности его к немецкой или иудейской партии… Прежде, говорят, он был вхож к немецкому послу!» Штюрмер создал в обществе легенду, будто его дед был австрийским комиссаром на острове Святой Елены во время пребывания там Наполеона; согласно второй легенде, которую он тоже поддерживал, его происхождение шло от канонизированной в православии Анны Кашинской, – ахинея, какую трудно придумать. Но в синагогах хорошо знали подлинную родословную Штюрмера… Образовался мощный толкач, подпиравший Штюрмера, чтобы он не падал: от Распутина до царицы, от сионистского кагала до православного Синода! Многим уже тогда было ясно, что Штюрмер станет только премьером, но управлять делами будет Манасевич-Мануйлов. Союзные посольства Антанты спешно собирали материалы о Штюрмере, заодно подшивались дела и на «русского Рокамболя». Впрочем, посольство Франции уже давно имело Ванечку в числе своих тайных осведомителей. Ванечка для Палеолога был даже интересен, как «странная смесь Панурга, Жиль Блаза, Казановы, Робера Макэра и Видока, а вообще – милейший человек!».

Сегодня заявился он – осанист и напомажен.

– Чего может ожидать страна со ставосьмидесятимиллионным населением от правления Штюрмера? – спросил его посол.

– Трудно сказать что-либо определенное, но Штюрмер мечтает воскресить славные времена Нессельроде и Горчакова.

– Этих имен, – отвечал Палеолог, – никогда нельзя объединять. Они как противоположные полюса. Нессельроде шел на поводу венского кабинета Меттерниха, а князь Горчаков, разрушив систему Нессельроде, подготовил Россию к союзу с Францией…

– Существует немало способов оставить глубокий след в истории, – невозмутимо высказал Ванечка. – Нужно ли говорить, как этого желаю я? Поверьте, Россия сейчас на правильном пути.

Конечно, во французском посольстве Манасевич умолчал о том, что Штюрмер – вор и жулик. Но жулик проснулся в нем самом, когда он, глянув на часы, стал прощаться с графом Палеологом.

– На всякий случай запомните – если вам что-либо понадобится, обращайтесь ко мне, а мне Штюрмер ни в чем не откажет…

Палеолог записал: «Долго не забуду выражение его глаз в эту минуту, его взгляда, увертливого и жестокого, циничного и хитрого. Я видел перед собой олицетворение всей мерзости охранного отделения». Палеолог попросил секретаря принести из архивов секретное досье на того же Ванечку. Там была отражена одна слишком интимная деталь его биографии: в 1905 году он – выкрест! – был одним из устроителей еврейских погромов в Киеве и Одессе…

Палеолог не мог при этом не рассмеяться:

– А вообще – милейший человек! С ним забавно…

* * *

Горемыкину исполнилось 87 лет, Штюрмеру – уже 67, а Хвостову стукнуло 43 годочка, отчего в Царском Селе его сочли слишком «молоденьким»; премьерства он не получит, а Штюрмер, выпестованный в канцеляриях Плеве, отлично сознавал всеобъемлющую силу аппарата МВД, и вряд ли он удовольствуется одним только премьерством («Нет, – размышлял Степан Белецкий, – наложит он лапу и на портфель Хвостова…»).

Белецкий осторожненько переговорил с Ванечкой:

– Как ты думаешь, кто свернет шею раньше?

– Штюрмер тих и въедлив, а Хвостов – трепач.

– Верно, что служенье муз не терпит суеты, как писал наш великий поэт Некрасов… Особенно это относится к эм-вэ-дэ!

– Какой еще Некрасов! Это же Пушкин, – поправил его Манасевич, не понимавший, как можно служить в МВД без суеты.

– Плевать на обоих, важно другое. Передай Борису Владимировичу, что я буду информировать его о делах… Хвостова.

Ванечка сообщил Белецкому, что Питирим на днях выезжает в Ставку – везет речь, которую и произнесет царю, о том, что лучше Штюрмера еще не бывало человека на свете. Белецкий распорядился, чтобы для Питирима и его «жены» дали отдельный вагон, назначил жандармов для сопровождения владыки. Через несколько дней Манасевич-Мануйлов известил его по телефону:

– Все в порядке! Смена премьера произойдет по возвращении государя из Ставки в Царское Село…

Белецкий поехал на Моховую – к Горемыкиным, чтобы пронюхать обстановку, и Горемыкин сказал, что недавно видел государя:

– И он меня так лобызал, так он меня лобызал…

Ну, если царь кого лобызал, тому – крышка!

* * *

«Мой родной, – писала царица мужу, – опять тепло и идет снег. Сегодня именины нашего Друга. Я рада, что благодаря принятым мерам все в Москве и Петрограде прошло спокойно и забастовщики вели себя прилично (здесь она намекала мужу на кровавый „юбилей 9 января“). Слава богу, видна разница между Белецким и Джунковским…» Николай II заранее предупредил ее, что назначение Штюрмера произведет в стране впечатление «громового удара». Она утешала его, что поболтают, а потом привыкнут к немецкой фамилии. Распутин вообще был против изменения «Штюрмера» на «Панина»:

– Что брито, что стрижено – какая разница? А старикашка ничего. Мы с ним поцеловались… Он даже заплакал.

На радостях, что все так хорошо, Распутин принес со своего стола бутылку мадеры. Из кармана затхлых штанов он извлек сильно измятый ландыш и сунул его в руку императрицы.

– Вот, понюхай… – К ландышу он приложил корку черствого хлеба. – А это – папашке! Перешли с мадерцей и корочку, чтобы закусил, когда выпьет. Я энти предметы благословил…

С выражением восторженного благолепия Алиса и Вырубова приложились к бутылке, сделав из нее по глоточку, будто это святое причастие. Царица захлопнула бутыль пробкой: срочно – в Ставку! «…Вылей в стакан, – наказывала она мужу, – и выпей разом за Его здоровье. Ландыш и корочка также от Него, мой милый ангел. Говорят, у Него перебывала масса народу, и Он был прекрасен». Телеграф Ставки отстучал решительный и мужественный ответ самодержца: «Я выпил вино прямо из бутылки за Его здоровье и благополучие. Выпил все – до последней капли» (через горлышко; жаль, что при этом он не стоял в подворотне!). Штюрмер заступил на пост премьера 20 января 1916 года. Белецкий не ошибся в своих догадках – Штюрмер сразу вызвал Степана к себе, обласкал, как мог, и просил держать его в курсе относительно всех дел «хвостовщины».