Бита за Рим (Венец из трав) - Колин Маккалоу

— Но не такой холодный, как тот, который встретил бы его, приди он ко мне лично, — проговорил Сулла.

— Я думаю, что еще больше разозлил его тот факт, что никто не захотел взять его к себе. Разумеется, он объясняет это непопулярностью своего отца, но в душе подозревает, что это следствие его собственных изъянов. — Элия приплясывала от своего маленького триумфа. — Он не хотел ни сочувствия Корнелии, ни девического обожания. И это — если верить Корнелии — показалось ей крайне отвратительным.

— Так что, она решилась выйти замуж за Квинта Помпея?

— Не сразу, Луций Корнелий! Я позволила ей поплакать первые два дня. Потом я сказала ей, что, судя по всему, на нее больше не будут давить, заставляя выйти за молодого Квинта Помпея, и она спокойно может побывать на обеде в его доме. Просто посмотреть, что он из себя представляет. Удовлетворить свое любопытство.

— И что же произошло? — усмехнулся Сулла.

— Они посмотрели друг на друга и прониклись взаимной симпатией. За обедом они сидели напротив и беседовали, как старые друзья. — Элия была так довольна, что схватила мужа за руку и сжала ее. — Ты мудро поступил, не позволив Квинту Помпею увидеть нашу дочь в роли подневольной невесты. Вся семья от нее в восторге.

— Свадьба уже назначена? — спросил Сулла, вырвав у нее руку.

Элия кивнула. Лицо ее померкло.

— Сразу же после завершения выборов. — Она посмотрела на Суллу большими печальными глазами. — Дорогой мой Луций Корнелий, почему ты не любишь меня? Я так старалась…

Выражение его лица стало мрачным, он отстранился от нее.

— Откровенно говоря, просто потому, что ты мне наскучила.

Сулла вышел. Элия стояла почти спокойная, лишь ощущая, что ей испортили хорошее настроение. Он не сказал, что хочет развестись с ней. Черствый хлеб лучше, чем вовсе никакого.

* * *

Весть о том, что Эзерния в конце концов сдалась самнитам, пришла вскоре после прибытия Луция Цезаря и Суллы в Рим. Осажденный город буквально заморили голодом. Незадолго до капитуляции горожане съели всех лошадей, ослов, мулов, овец, коз, кошек и собак. Марк Клавдий Марцелл лично сдал город, а затем исчез — куда, не знал никто. Кроме самнитов.

— Он мертв, — сказал Луций Цезарь.

— Наверное, ты прав, — согласился Сулла.

Луций Цезарь, разумеется, возвращаться на войну не собирался. Его консульский срок подходил к концу, и он надеялся весной занять пост цензора, поэтому у него не было желания продолжать свою деятельность в качестве легата при новом командующем южного театра войны.

Новые народные трибуны были несколько сильнее, чем в предыдущие годы. Весь Рим говорил о законе Луция Цезаря о признании гражданства италиков. Трибуны были на стороне прогресса, и большинство их высказывалось в пользу терпимого отношения к италикам. Председателем коллегии трибунов стал Луций Кальпурний Пизон, имевший второе имя Фругий, чтобы отличаться от тех Кальпурниев Пизонов, которые породнились с Публием Рутилием Руфом и носили второе имя Цезонин. Сильный человек с ярко выраженными консервативными симпатиями, Пизон Фругий уже заявил, что намерен стать принципиальным оппонентом двух наиболее радикальных трибунов плебса, Гая Папирия Карбона и Марка Плавтия Сильвания, если они попытаются игнорировать ограничения, заложенные в законе Луция Цезаря, и предоставить права гражданства также и тем италикам, которые участвовали в войне против Рима. Он согласился не выступать против самого закона Луция Цезаря только после бесед со Скавром и другими уважаемыми им людьми. Интерес к событиям на Форуме, почти было пропавший с началом войны, снова начал оживать; предстоящий год обещал волнующие политические споры.

Гораздо более удручающими оказались результаты центуриатных выборов, особенно на консулярском уровне. Два ведущих претендента были объявлены победителями еще два месяца назад, и теперь их просто утвердили. То, что Гней Помпей Страбон стал старшим консулом, а Луций Порций Катон Луциниан — младшим, все объясняли тем, что Помпей Страбон отпраздновал триумф незадолго до выборов.

— Эти триумфы просто жалки, — сказал принцепс Сената Скавр Луцию Корнелию Сулле. — Сначала Луций Юлий, теперь, пожалуйста, — Гней Помпей! Нет, я чувствую себя очень старым.

«Он и выглядит очень старым, — подумал Сулла, ощущая тревогу. — Если отсутствие Гая Мария обещает апатичную деятельность на поле боя, то к чему может привести отсутствие Марка Эмилия Скавра на другом поле боя, на Римском Форуме? Кто, к примеру, будет наблюдать за всеми этими мелкими, но такими важными и в конечном счете решающими внешними проблемами, в которые постоянно впутан Рим? Кто будет ставить на место таких тщеславных дураков, как Филипп, и таких надменных выскочек, как Квинт Варий? Кто смог бы встретить любое событие с таким бесстрашием, с такой уверенностью в своих способностях и превосходстве?» Правда заключалась в том, что со времени удара, постигшего Гая Мария, Скавр стал как бы менее заметным: хотя они рычали друг на друга в течение сорока лет, эти два старика остро нуждались друг в друге.

— Береги себя, Марк Эмилий, — проговорил Сулла с неожиданной настойчивостью, вызванной предчувствием.

— Когда-нибудь все мы должны будем уйти! — Зеленые глаза Скавра блеснули.

— Это так. Но в твоем случае еще не время. Рим нуждается в тебе. Иначе мы будем отданы на милость Луция Цезаря и Луция Марция Филиппа — что за участь!

— Худшая ли это участь из тех, что могут постигнуть Рим? — со смехом спросил Скавр и склонил голову набок, похожий на тощую, старую, ощипанную птицу. — В чем-то я чрезвычайно одобряю тебя, Луций Корнелий. Но с другой стороны, у меня есть ощущение, что Риму в твоих руках придется хуже, чем в руках Филиппа. — Он пошевелил пальцами. — Может, ты от природы и не военный, но большую часть своих сенаторских лет ты провел в армии. А я заметил, что годы военной службы делают из сенаторов любителей личной власти. Таких, как Гай Марий. Когда они достигают высших политических постов, то нетерпимо относятся к самым обычным политическим ограничениям.

Они стояли рядом с книжной лавкой Сосия на Аргилете, где в течение нескольких десятилетий сидели у своих прилавков лучшие торговцы съестным в Риме. Поэтому, беседуя, они угощались пирожками с изюмом и сладким кремом на меду. Ясноглазый уличный мальчишка внимательно наблюдал за сенаторами, готовый в любое мгновение предложить этим важным господам тазик с теплой водой и полотенце — пирожки были сочные и липкие.

— Когда придет мое время, Марк Эмилий, то, как почувствует себя Рим в моих руках, будет зависеть от того, каков этот Рим. Одно могу обещать: я не допущу, чтобы Рим подчинялся таким, как Сатурнин, — сурово сказал Сулла.

Скавр кончил есть и дал понять мальчишке, что заметил его присутствие, щелкнув липкими пальцами. Тщательно вымыв и вытерев руки и дав мальчику целый сестерций, принцепс Сената подождал, пока Сулла последовал его примеру (тот дал мальчику значительно более мелкую монету), и только тогда заговорил.

— Когда-то у меня был сын, — произнес Марк Эмилий Скавр невозмутимо, — но этот сын не удовлетворял меня своими качествами. Он был безволен и труслив, хотя и хорош собой. Сейчас у меня другой сын. Он слишком мал, чтобы понять, из какого он теста. Однако первый опыт научил меня одному, Луций Корнелий. Не имеет значения, сколь знамениты наши предки; в конце концов все зависит от наших потомков.

Лицо Суллы скривилось.

— Мой сын тоже умер, но у меня нет другого, — отозвался он.

— Поэтому я все и рассказал.

— Не думаешь же ты, что это только дело случая, принцепс Сената?

— Нет, не думаю, — подтвердил Скавр. — Я был нужен Риму, чтобы сдерживать Гая Мария, — и вот я здесь, руковожу Римом; Сейчас я вижу, что ты — больше Марий, чем Скавр. И я не вижу на горизонте никого, кто бы сдерживал тебя. А это может оказаться для mos majorum более опасным, чем тысяча таких, как Сатурнин.

— Обещаю тебе, Марк Эмилий, что Риму не угрожает с моей стороны никакая опасность. — Сулла подумал и уточнил: — Я имею в виду твой Рим, а не Рим Сатурнина.

— Искренне надеюсь на это, Луций Корнелий.

Они пошли по направлению к Сенату.

— Я думаю, Катон Лициниан решил сдвинуть дела с мертвой точки в Кампании, — предположил Скавр. — Он более трудный человек, чем Луций Юлий Цезарь, — такой же ненадежный, но более властный.

— Он не тревожит меня, — спокойно ответил Сулла. — Гай Марий назвал его горошиной, а его кампанию в Этрурии — делом величиной с горошину. Я знаю, как поступить с горошиной.

— Как?

— Раздавить ее.

— Они не хотят давать тебе командование, ты знаешь об этом. Я пытался их убедить.

— В конце концов, это не имеет значения, — заметил Сулла, улыбаясь. — Когда я раздавлю горошину, то возьму на себя командование сам.