Человек по имени Как-его-там. Полиция, полиция, картофельное пюре! Негодяй из Сефлё - Пер Валё

микрофона и сказал:

– У нас тут как раз есть один из комиссии по убийствам. Можно сказать, орудие крупного калибра. Как, как? – И без перерыва: – Да, слышу, слышу. Ну и жуть! Ты где находишься, чтоб поточней?

Густавссон был худощавый мужчина лет тридцати, с лицом замкнутым и равнодушным. Некоторое время он слушал, потом снова закрыл микрофон рукой и сказал:

– Он стоит у главного входа в центральный корпус Саббатсберга. Одному ему не управиться. Не подсобишь?

– Да, – ответил Рённ. – Подсоблю.

– Тебя подвезти? По-моему, этот патруль как раз освободился.

Рённ неприветливо покосился на патрульных и покачал головой. Это были двое рослых, здоровых ребят, вооруженных револьверами и дубинками в белых футлярах. Арестант бесформенным мешком валялся возле их ног. Сами же они с великой готовностью и преданностью взирали на Рённа, и глаза их, голубые и пустые, выражали надежду на продвижение по службе.

– Нет, я уж лучше на своем «козлике».

Эйнар Рённ вовсе не был «орудием крупного калибра», а сейчас он не мог бы уподобить себя даже обыкновенной рогатке. Множество людей считали его безупречным работником, другие, напротив, типичной посредственностью. Как бы то ни было, он за многолетнюю верную службу сделался старшим криминальным ассистентом комиссии по расследованию убийств. Или «следопытом в стане убийц», выражаясь языком вечерней прессы. В том, что он человек спокойный, средних лет, с красноватым носом и некоторой склонностью к полноте из-за сидячей работы, сходились решительно все.

Спустя четыре минуты и двенадцать секунд Рённ прибыл по указанному адресу.

Саббатсбергская больница занимает довольно обширный возвышенный участок почти правильной треугольной формы, который с севера примыкает своим основанием к Ваза-парку, а боковыми сторонами к Далагатан на востоке и Торсгатан на западе, тогда как вершина треугольника срезана подъездной дорогой, выводящей на новую магистраль через проток Барнхусвикен. Со стороны Торсгатан вплотную к участку подступает большое кирпичное здание газового завода, нарушая правильность его очертаний.

Имя свое больница получила в память Валентина Саббата, владевшего к началу семнадцатого века двумя погребками – «Росток» и «Лев» – в Старом городе. Саббат купил этот участок и занялся разведением карпов в местных прудах, которые нынче частью пересохли, частью наполнены снова. Здесь он тоже успел открыть заезжий дом и содержал его три года, пока в тысяча семьсот двадцатом году от Рождества Христова не отошел к праотцам.

Спустя несколько десятилетий здесь открыли целебный источник, или «кислые воды», как их тогда называли. Заезжий дом у источника, построенный более двухсот лет назад, успел послужить и больницей, и богадельней, но затем ему пришлось потесниться и уступить место девятиэтажному дому для престарелых.

Больница была сооружена верных сто лет назад на холмах вдоль Далагатан и в первоначальном своем виде состояла из отдельных домиков, соединенных длинными надземными галереями. Некоторые из прежних строений используются до сих пор, другие же недавно снесены и заменены новыми, а система переходов упрятана под землю.

В отдаленной части парка находятся несколько старых коттеджей, в них размещен сейчас дом для престарелых. Есть здесь маленькая часовня; в саду, обнесенном живой изгородью, есть лужайки, песчаные дорожки и желтая беседка с белыми углами и башенкой на круглой крыше. Аллея ведет от часовни к дряхлой сторожке у выхода на улицу. За часовней парк поднимается все выше и неожиданно обрывается у Торсгатан, которая извивается, зажатая с одной стороны холмами, с другой – издательством «Бонниерс». Здесь самая спокойная часть больничной территории, здесь меньше всего движения и шума. Как и сто лет назад, центральный въезд в больницу остался со стороны Далагатан, здесь же расположен главный корпус.

V

Рённ и без того чувствовал себя призраком в синем свете прожекторов, вращающихся на крыше патрульной машины. Но дальше пошло еще страшней.

– Ну что у вас случилось? – спросил он.

– Сам не знаю толком. Жуть какая-то.

Полицейский был совсем молоденький. У него было открытое, симпатичное лицо, но взгляд какой-то бегающий. Казалось, ему трудно стоять на месте. Он придерживал левой рукой дверцу машины, а правой неуверенно теребил дуло револьвера. Десятью секундами раньше он испустил звук, который вполне можно было принять за вздох облегчения.

«Трусит парень», – подумал Рённ и сказал успокоительно:

– Посмотрим, посмотрим. Где это?

– Туда так просто не подъедешь. Лучше я поеду первым.

Рённ кивнул и вернулся к своей машине. Включил зажигание и поехал за синим прожектором, описав широкую петлю вокруг главного корпуса, и дальше – по территории больницы. За тридцать секунд полицейская машина успела трижды повернуть направо и дважды налево, затормозить и остановиться перед длинным низким строением с желтыми оштукатуренными стенами и черной двускатной крышей. Строение казалось совсем старым. Над рассохшейся деревянной дверью коричневого цвета одинокая робкая лампочка, прикрытая старомодным плафоном матового стекла, безуспешно пыталась разогнать ночной мрак. Полицейский вылез из машины и встал, как и прежде, положив одну руку на револьвер, а другую на дверцу машины, словно это был щит, противостоящий ночи и всему, что ночь таит в себе.

– Здесь, – сказал он и покосился на дверь.

Рённ подавил зевок и кивнул.

– Позвать еще кого-нибудь?

– Посмотрим, надо ли, – добродушно ответил Рённ.

Он стоял уже на крыльце и отворял правую створку двери. Дверь жалобно скрипела немазаными петлями. Еще две ступеньки, еще дверь, и Рённ очутился в скудно освещенном коридоре. Коридор был просторный, высокий и вытянулся во всю длину дома.

Вдоль одной стороны шли палаты и холлы, вдоль другой, судя по всему, – прочие помещения: бельевые, туалетные комнаты, кабинеты, лаборатории. И еще на стене висел старенький телефон, черный, из тех, по