Том 1. В краю непуганых птиц. За волшебным колобком - Михаил Пришвин

Третью ночь птицы летели, не отдыхая. Назади их сияла Полярная звезда, впереди далекий лежал Птичий путь.

Прекрасен был рассвет прозрачной осенью над лиственным лесом. Будто заря занималась, светились золотые клены и березы вокруг синего озера.

Увидав издали озеро, гусиный царь послал двух быстрых гусей лететь вперед, – осмотреть место для долгого приятного отдыха. Трепеща крыльями, как прясточки, остановились два быстрых гуся над озером, окруженным золотыми лесами.

Кто видел их тут стоящими в воздухе над озером? Кто слышал, как они друг с другом советовались?

Солнце взошло.

Гуси золотые вернулись к летящим усталым товарищам и сказали по-своему:

– Прекрасно синее озеро в золотых краях.

II

Светлое лесное зеркало, озеро Крутоярое, от множества отдыхающих на нем осенью птиц перестает отражать в себе высокую белую церковь села Верхний Брод и все четыре холма, окружающие озеро. Тот холм, где стоит Верхний Брод, самый высокий и сверху донизу лыс. Второй весь покрыт светлым березняком. Тут родится великое множество белых грибов. Третий холм покрыт старым, запущенным парком, и наверху его большая полянка с домом, где некогда жили господа Верхне-Бродские. Теперь лето и осень здесь проводит барин, по прозвищу Принц, любитель охоты и старинного барского житья. Между третьим и четвертым холмами в озеро стекает светлый ручей, и на нем лежат кладочки. По той стороне кладок, вверх за ручьем, поднимается белая славная тропинка. Как ручей, так и тропинка: спрячется тропинка в ракитовом кусту – и ручья не видно в траве, только осока шевелится да снегирь, птица радости, насвистывает; ручей сверкнул на солнце – стрельнула тропинка под соснами; дальше и тропинка, и ручей исчезли в большом лесу, и слышно только, что кипит большая радость там.

Четвертый холм спускается не в большое озеро, а в узкую ленту воды – озерный хвост, где кучками торчат камыши, будто нечесаные головы водяников. Тут, в хвосте, вся перелетная птица останавливается, и рыба забегает большими стаями. Тут, на берегу, приютился Степан Желудь, рыбак и охотник. Половина его избы белая, новая, половина черная. На вечерней заре, когда станет вовсе темно и когда в воду спрячутся даже и те кучки камышей, похожие на косматые головы, долго виднеется белая половина Степановой избы; она последняя скрывается. Белая скроется – в черной ненадолго появится огонек. Месяц оглядится – белая снова покажется. В ночь темную все так простоит невидимо.

В белой половине Степановой избы на время птичьего перелета в прежнее время съезжались охотники. Теперь, когда Принц поселился, охоту запретили. Принц, пожелавший сделаться охотником и жить, как в старину жили настоящие господа, был охотник жадный и оберегал для себя птицу строгими законами. Но как только он поселился здесь и запретил охоту, птицы все меньше и меньше стало прилетать на озеро.

– Не охотники переводят птицу, не в них дело, – уверял барина Степан Желудь.

– В ружьях, – говорил Принц. – Охотники и прежде были хорошие: в ружьях дело.

– И не в ружьях, – прищуривая свои насмешливые, узкие, но зоркие глаза, говорил Желудь. – Как нынешние мастера ни старайся, за прежних не сработают.

Принц вспоминал, что лучшее свое ружье он нашел в старинном доме господ Верхне-Бродских, и молча соглашался с Желудем.

– Так отчего же птицы становится меньше? – спрашивал он в раздумье.

– Бог знает, всего меньше становится, все слабеет: летом жар не тот, зимой снега меньше, земля не родит, господа перевелись настоящие, вот и птицы стало меньше, улетает.

– Куда улетает птица, куда девается? – спрашивал барин, пожелавший сделаться охотником.

Никогда бы не спросили так Степана прежние господа – настоящие охотники: те сами это знали и не делали мужику лишних вопросов. Сбитый с толку Степан ничего не отвечал на странный вопрос, а только повертывал свое желтое, желудиное рябое лицо в ту сторону, куда птица летит, и смотрел зоркими глазами вдаль, где лугом бежит белая дорога.

– Улетает туда! – показывал рукой Желудь.

– А весной возвращается назад, – говорил Принц, – отчего же ее меньше?

Желудь долго почесывал свой живот, соображая:

«И как это может быть, что птица улетает и вертается, а на озере ее меньше становится?»

– Нет, – говорил наконец Степан, – весной птицы меньше, оттуда она не вся вертается. Вон грачовник, – указывал своей лапой Степан за озеро, – все поле черно от грача. Бавятся[44] в поле и старые, и малые, и дедушки, и бабушки, и внучата, и здоровые, и больные, и вовсе хилые. А завтра морозы притякнут, бавиться нечем будет, – весь грачовник поднимется и улетит. Где же больные и старые? Кошка в дрова уходит помирать, язва[45] – в нору, а куда птица летит помирать? Туда! – указывал Степан в заозерную лесную синюю даль. – Там у них кладбище, – говорит Степан, и на его рябом желудином лице показывается что-то вроде улыбки, закрывающей и вовсе его зоркие глаза. – Птичье кладбище…

И так это скажет Степан, что уж и не поймешь: смеется он над барином или вправду верит, что в теплых краях есть настоящее птичье кладбище.

У Принца робкие, пустые глаза, как у малолетних обреченных детей, уши без мочек, лоб уходит назад и далеко впереди всего лица на длинной нижней челюсти висит рыжая бородка; по глазам – дитя слабое, по бороде – бодливый козел. Принц взял сюда с собой великолепные вещи для устройства старого дома, но вещи стоят в доме чужими и ненужными. В старом саду он проложил новые дорожки и к диким яблоням привил райские сорта. Но дорожки в саду, как новые вещи в старом доме, были чужими, райские сорта не привились на диких яблонях. На стенах Принц развесил дорогие ружья, но лучше всех из них оказалось все-таки старое длинное ружье Павлика, последнего в роду Верхне-Бродских. За убитую птицу в своих владениях Принц назначил штраф и везде поставил столбы с черными дощечками и охранительными надписями.

Охотники перевелись, но и птицы стало меньше…

Желтый, ржавый, почти черный источник бежал с холма, где жил Принц, и на пути ручья к Черному виру вырастали лопухи, чертополох и чертова теща. Тут водились самые старые, лохматые черти, и ни один пастух не даст тут напиться скотине: вода мертвая.

«Человеку дана одежда, – размышлял Степан Желудь при наступлении холодов, – зверю дана шуба, овце – шерсть, птице – перья, а бездушной твари: змее, ящерице, медведке – ничего не дано».

Степан жалел бездушную тварь и никогда не убивал ящериц, медведок, даже змей.

– Как же змею не убить, укусит, – спорил со Степаном Желудем другой Степан, по прозвищу Муравейник.

– А так, – отвечал Желудь, – идет змея – обуйся. Идет – и бог с ней, пусть идет; не к нам ее бог благословил, она не виновата. Убьешь муху – десять мух укусят, а не трогай – всякий зверь будет мил.

Такой был Степан Желудь. И, зная его, никто не удивился в селе, что отрок Алексей пришел не к кому другому, а к Желудю.

Поздней осенью, когда на землю уже легли белые кружева, а в воздухе перелетали белые мухи, к Желудю в избу вошел не человек, не зверь, не рыба, а так – бог знает кто: у носа и рта напутано не разберешь что, как у медведки, а лоб высокий и глаза большие, черные, отдельно от всего стоят, поясок на рубахе, будто у медведки переслежинка.

Алексей-отрок не сразу вошел в избу, а, приотворив немного дверь, показал два свои большие черные глаза.

– Это не я, это два гостя пришли! – сказал он.

Приди змея в Степанову избу осенью, он и змею бы пустил, а бродячего мальчика Алексея принял к себе на печь с радостью.

С этого раза пошли у Степана счастливые осени: и птицы много стало, и рыбы.

Алексей приходит к Степану каждую зиму, и каждый раз сначала только приотворит дверь и покажет два черные глаза.

– Алешенька! – обрадуется Степан гостю.

– Это не я, это два гостя пришли! – говорит отрок

Алексей, и входит в избушку, и живет в ней всю зиму.

Чуть потеплеет, Алексей уходит на волю к ручью. Сидит он часто в своем дубу, не шелохнется; только видно, что из дуба два глаза, как два гостя, глядят. Когда тихо сидишь в лесу, птица слетается и не боится.

Вот откуда-то перескочил на дуб дятел и, припав к стволу, долбит длинным клювом старое дерево. «Недобрая птица, – знает Алексей, – кому-то гроб впереди». Ворон вещий, пролетая, кувырнулся над дубом. «Быть беде!» – подумает Алексей. Белка, перескакивая с дерева на дерево, правя рыжим хвостом, летит к селу. «Быть пожару!» Вечером медведка-турлушка заведет свою печальную трель. Тихими зорями он с нею разговаривает и советуется. А в Черном виру, где живут самые старые косматые черти, начнут перебивать турлушку: бык водяной заревет.

– Замолчи, Бышка, – кротко скажет отрок Алексей, – ишь разревелся!