Обзор Ветхого завета - Уильям Ла Сор

Ни богодухновенность произведения, ни его авторитет как Писания от единства не зависят. Святой Дух вполне может осенять редакционный процесс, точно так же, как Он осеняет труд первоначального автора. Именно результат богодухновенности приковывает внимание и вызывает повиновение, даже если процесс написания скрывается в тумане древности.

ЛИТЕРАТУРНЫЕ СООБРАЖЕНИЯ

Жанр. К какому жанру относится Книга Иова? Как видно из приводимых ниже жанров, убедительного ответа на этот вопрос не существует.

"Жалоба и примирение" иногда определяется как отдельный жанр, следуя структуре вавилонского Лудлул Бел Немеки. Г. Гезе выявил три составные части этого жанра: рассказ о страданиях; плач; божественное вмешательство для исцеления страдальца.[1151] Основная слабость этого предположения — то, что оно не объясняет главного в Книге в ее нынешней форме — спор с друзьями. С.Вестерманн[1152] и другие предполагают, что костяк Книги Иова составляют псалмообразные плачи (жалобы). Эта теория считает, что Книга Иова — не типичное рассмотрение страданий, чего можно было бы ожидать от учительной литературы, а более мучительное и личное исследование.[1153] Вестерманн сделал хорошее дело, подчеркнув многочисленные параллели между речами Иова и псалмами личных жалоб. Однако роль пролога и эпилога, а также советы друзей заметно отличают Книгу от более простых и стереотипных псалмовых форм.[1154]

(3) Б.Гемсер и другие считают, что ключ к форме Книги — юридический диспут: "Формально ее легче всего понять, отождествив с протоколом судебного разбирательства rib (юридический спор или обвинение) между Иовом и Вседержителем, в котором Иов выступает истцом и обвинителем, друзья Иова выступают в роли свидетелей, а также соответчиков и судей, в то время как Бог выступает Обвиняемым и Ответчиком, однако, в основе основ, Он — окончательный Судья как Иова, так и его друзей.[1155] Взгляды Гемсера на возможную связь с юриспруденцией полезны, однако категории спора недостаточны для описания структуры и силы произведения в целом.

(4) В качестве школьного учебника Книга представляла бы попытку учителя убедительно ответить на вопросы своих учеников о "Божественном надзоре над праведными и беззаконными".[1156] Такой подход представляется гораздо более уместным по отношению к дидактическому стилю Пс. Зб, чем к одухотворенному спору Книги Иова. Кроме того, существует так мало свидетельств наличия таких школ в Израиле, что большой осторожности требует принятие этого взгляда, строящего теорию на нетвердом основании другой теории.[1157]

Как философский спор Книга Иова могла быть построена по образцу диалогов Платона.[1158] Однако, тонкие рассуждения и теоретические аргументы греческого симпозиума стоят далеко от напряженного личного и богословского спора на куче пепла в земле Уц.

Часто предлагают рассматривать Книгу как трагедию по греческому образцу.[1159]

По крайней мере, два фактора восстают против какого-либо сравнения с греческой драмой: полное отсутствие какого-либо театрального элемента в богослужении и развлечениях у древних евреев до второго века до Р.Х. и огромная разница в содержании между безразличной, хотя часто и злой судьбой, и нравственным пороком, которые стояли в центре греческой трагедии, и напряжением между Божественной свободой и цельностью Иова, которое властвует над всей Книгой. Книгу Иова можно определить как комедию в силу того, что "она передает чувство несообразности и иронии; и… ее основной сюжет, в конце концов, приводит к счастливому для героя окончанию".[1160] Хотя это представляется привлекательным, еще предстоит доказать, что такие комедийные элементы были распространены на Ближнем Востоке в течение первого тысячелетия.

Притчевую форму (евр. masal) предлагал еще раввин Симеон бен-Лакиш (II в. от Р.Х.), который полагал, что Иов — вымышленный персонаж, чей рассказ был написан для преподнесения духовного урока.[1161] Действительно, речи Иова иногда называются masal (21.1, 29.1), а его опыт явно рассчитан на духовное наставление.[1162]

Однако применение жанра притчи к характеристике такого сложного рассказа, как книга Иова, может ввести в заблуждение, поскольку обычно к нему относятся краткие, меткие рассказы, касающиеся одного конкретного вопроса.

(9) Еще одно часто выдвигаемое предположение: книга относится к жанру эпической истории. Андерсен находит сходство между Книгой Иова и историями патриархов, Моисея, Давида и Руфи и приписывает ей четыре характеристики: систематичность приведения фактов; объективность в описании действий персонажей, без проникновения в глубь их эмоций; воздержание автора от нравственных суждений; и концентрация на речах, раскрывающих положение и веру персонажей.[1163] Ни один из этих других «эпосов» не содержит речей такой длины, силы и напряженности, как книга Иова.

Каждый из этих подходов может что-то дать для понимания Книги Иова. Вопрос о жанре — не только предмет интеллектуального любопытства; он — важный ключ к пониманию смысла Книги. Форма и содержание неразрывно переплетены.

Жанр Книги Иова столь сложен, что ее нельзя втиснуть в заранее определенные рамки. Она воистину жалобно рыдает, жарко спорит, строго поучает, потрясает комичностью, жалит иронией и соединяет человеческую мудрость с эпическим великолепием. Но, прежде всего, Книга Иова уникальна, она — литературный дар богодухновенного гения.[1164]

Литературные характеристики. Литературоведы не жалеют превосходных степеней, описывая художественные достоинства Книги Иова. Например, одно лишь разнообразие приемов поэтического параллелизма, включая изящное использование полных триплетов и даже более длинных единиц, говорит о высоком литературном мастерстве. Здесь мы ограничимся кратким обзором метафор и сравнений, ярких картин творения и цитат, что составляет оригинальность почерка автора:

(1) Метафоры и сравнения поражают количеством и разнообразием, вполне заслуживая восторженную похвалу А.С. Пика: "Поэт является мастером метафор, взятых из многих областей жизни".[1165] Например: "Дни мои бегут скорее челнока…" (7.6).

"Дни мои быстрее гонца, — бегут, не видят добра; Несутся, как легкие ладьи, как орел стремится на добычу" (9.25–26). "Кругом разорил меня, и я отхожу" (19.10).

"Ждали меня, как дождя, и, как дождю позднему, открывали уста свои" (29.23). Еще более впечатляют расширенные метафоры, столь искусно детализированные, что граничат с аллегориями:

"Но братья мои неверны, как поток, как быстро текущие ручьи, которые черны от льда, и в которых скрывается снег. Когда становится тепло, они умаляются, а во время жаров исчезают с мест своих. Уклоняют они направление путей своих, заходят в пустыню, и теряются: смотрят на них дороги Фемайские, надеются на них пути Савейские, но остаются пристыженными в своей надежде; приходят туда, и от стыда краснеют. Так и вы теперь ничто; увидели страшное, и испугались" (6.15–21).

"Для дерева есть надежда, что оно, если и будет срублено, снова оживет, и отрасли от него выходить не перестанут. Если и устарел в земле корень его, и пень его замер в пыли, но, лишь почуяло воду, оно дает отпрыски и пускает ветви, как бы вновь посаженное. А человек умирает, и распадается; отошел, и где он?" (14.7-10).

(2) Картины творения поистине непревзойденны по поэтической силе:

"Есть, ли у дождя отец? или кто рождает капли росы? Из чьего чрева выходит лед, и иней небесный, — кто рождает его?" (38.28–29).

"Ты ли дал коню силу и облек шею его гривою? Можешь ли ты испугать его, как саранчу? Храпение ноздрей его — ужас! Он смеется над опасностию, и не робеет, и не отворачивается от меча. Колчан звучит над ним, сверкает копье и дротик" (39.19–20,22-23).

(3) Цитаты играют значительную роль в аргументации, хотя иногда их выявить сложно. Гордис разделяет их на ряд категорий:[1166]

Цитаты народной мудрости: "И отвечал сатана Господу, и сказал: кожу за кожу,[1167] а за жизнь свою отдаст человек все, что есть у него" (2.4). Притчи могут также быть приведены в 11.12; 17.5.

Прямые цитаты мыслей говорящего:

"Когда ложусь, то спрашиваю: "Когда-то встану?"

Но ночь длинна и говорю я:

"Довольно поворочался я до рассвета." (7.4).[1168]

Цитаты прежней точки зрения говорящего:

"Завет положил я с глазами моими, чтобы не помышлять мне о девице. Какая же

участь мне от Бога свыше? И какое наследие от Вседержителя с небес?" (31.1–2).

В своем переводе Гордис схватывает полный смысл ст.2, добавляя вводную строку для пояснения его связи с ст. 1: "Ибо подумал я, если согрешу [этим похотливым взглядом], какая же участь мне от Бога свыше?[1169]