Жизнь и время Чосера - Джон Гарднер

Чосер продолжал жить – во всяком случае, большую часть времени – в Гринвиче вплоть до 1397 года, а может быть, жил там и позже. Вопреки шутливой жалобе в стихотворном послании другу-поэту Генри Скогану, что, мол, Скоган находится в водовороте жизни, тогда как его, Чосера, удел – прозябать в провинциальной глуши, на самом-то деле в десятилетие 90-х годов Чосер почти никогда не жил вдали от Лондона, вдали от щедрого покровительства своих патронов и рукоплесканий придворных слушателей. Рента, от которой он отказался в пользу Джона Сколби в период засилья Глостера, так и не была потом отобрана у Сколби, но в феврале 1394 года король назначил новую и большую ренту (20 фунтов стерлингов) «любезному эсквайру» Чосеру «по причине нашего особого благоволения и за хорошую службу»; 13 октября 1398 года Ричард вдобавок пожаловал Чосера большой бочкой вина ежегодно. О том, что Чосер не удалялся от двора и городской жизни, свидетельствует, помимо прочего, и тот факт, что он регулярно сам получал причитающиеся ему деньги в лондонском казначействе (лишь трижды деньги получал за него кто-то другой). Ведь, в конце концов, от его тихого жилища в Гринвиче было рукой подать до Лондона. Падение короля Ричарда никак не отразилось на положении Чосера – разве что изменило его к лучшему. В день своей коронации Генрих Ланкастер не только подтвердил назначенную Ричардом ренту в размере 20 фунтов стерлингов, но и пожаловал Чосера дополнительной ежегодной пенсией в 40 марок (6400 долларов) пожизненно (возможно, взамен ренты, дарованной Джоном Гонтом). Все это новый король сделал, между прочим, не потому, что Чосер просил его,[271] а, по-видимому, ради собственного удовольствия, притом не в обычном формальном порядке (в каком была подтверждена позднее в том же месяце рента, выплачивавшаяся Томасу Чосеру, посредством приложения малой государственной печати), а с вручением «официально заверенной копии» и с «письменным подтверждением короля», т. е. с проявлением особой монаршей милости. Через несколько дней Генрих подтвердил пожалование Ричарда Чосеру бочки вина ежегодно.

На первый взгляд может показаться странным, что Генрих IV оказывал такие знаки внимания поэту, который в 1398 году разъезжал по стране, укрепляя позиции сторонников короля Ричарда. Отчасти это объясняется, конечно, тем, что на Чосера смотрели как на типичного государственного служащего, преданного короне, а не какому-либо конкретному королю, а отчасти, быть может, и тем, что деятельность Чосера в поддержку Ричарда носила в основном символический и, следовательно, безобидный характер. Ведь это был знаменитый и широко почитаемый чтец, исполнитель стихов, который в тревожные, смутные времена мог заставить своих слушателей на время забыть гнев и обиды на несправедливости и посмеяться над плутами и мошенниками или же подняться над сиюминутной политикой к более общим философским концепциям власти и вассалитета, прав и обязанностей, мирского и божественного. Коль скоро чтения Чосера были способны отвлекать мысли людей от политической злобы дня, то, значит, узурпатор Генрих IV нуждался в Чосере не меньше, чем Ричард II. Но, скорее всего, Генрих высоко ценил Чосера безотносительно к этим соображениям. Чосер был близким другом его семьи, даже дальним родственником – мужем сестры третьей жены его, Генриха, отца. В 1395 году, когда Ричард находился в зените своей популярности, а Англия была наполовину опьянена свалившимся на нее богатством после долгих лет лишений, Генрих подарил Чосеру мех для длинной пурпурной мантии – подарок такой же особенный и символичный, как и большая бочка вина, подаренная поэту Ричардом несколько лет спустя. Дар Генриха явно мыслился как знак глубокого уважения – весь двор должен был заметить это и присоединиться к выражению почтительных чувств (цвет мантии и меховая опушка делали ее похожей на королевскую). Именно так истолковали подарок Генриха Джеффри Чосер и придворные. Чосер не принадлежал ни к политическим противникам Генриха Болингброка, ни к его сторонникам. Поэт готов был служить ему, если его таланты смогут оказаться полезны, если они получат возможность проявляться свободно от цензуры и искажений. Он доброжелательно относился к молодому лорду, принимая его со всеми достоинствами и недостатками, но замечал прежде всего достоинства. С такой же благожелательностью относился он, как рассказывали его современники, даже к самым беспомощным творениям поэтов, приходивших к нему за советом; он с неизменным интересом прочитывал их опусы и всегда находил в них что-нибудь хорошее. Ведь, помимо всего прочего, Чосер обладал душевным спокойствием, способностью понимать ближнего и входить в его положение. Во всех важных отношениях он был поистине образцом добродетели, «подлинным поэтом» в мильтоновском моралистическом смысле. Он придавал стиль любому двору, при котором служил; благодаря его присутствию двор выглядел заслуживающим доверия, да не только выглядел, но и становился лучше. Короче говоря, Чосер вызывал восхищение любителей поэзии повсюду от Нортумберленда до Флоренции не потому, что он занимал те или иные политические позиции, а потому, что своей славой поэта он придавал политике особую атмосферу, и потому еще, что как человек и дипломат он сумел сохранить поэтическую независимость и способность сопереживать – шекспировскую способность переживать боль улитки или боль язычников, умерших много столетий назад, как свою собственную. Поэт, отбрасывающий отблеск благородной славы на все свое окружение, он бывал щедро вознаграждаем королями и баронами.

И он ожидал таких наград. Когда же, к счастью для нас, награды задерживались, он писал шутливые стихи-просьбы. Несколько последних вещей Чосера принадлежат к этому жанру, и в частности его полное озорства любовное послание к своей пустой мошне:

К тебе взываю я, моя мошна,Внемли мольбе, мой свет, не будь пустою.Мне, легкомысленная, будь верна.Когда бы не был я любим тобою,Давно бы спал под сенью гробовою.Наполнись благодатью через край,Иначе мне – ложись и помирай.

Того, что ты объявишься полна,Как манны я небесной жду, не скрою.На солнце ярко вспыхнет желтизнаИ зазвенит – дотронься лишь рукою.С тобой, тяжеловесной и тугою,Отрадна жизнь, блаженна – прямо рай,А без тебя – ложись и помирай.

Мошна моя, всесильна и мощна,Спасительница, ты ценой любоюИз града вызволить меня должна,Где я томлюсь, задавленный судьбою,И, точно нищий брат, скорблю да ною.Монетами наполнись через край,Иначе мне – ложись и помирай.

Посвящение

Король – завоеватель Альбиона,Свободно избранный наследник трона,К тебе я обращаю этот стих.Ты властен нас избавить от урона —Припомни, сир, о жалобах моих.

Это стихотворение типично для остроумного стиля Чосера позднего периода творчества, стиля каламбурного и дерзкого. Идея первой строфы забавна, но не поразительна: легкость пустой мошны сравнивается с непостоянством женщины. Однако к третьей строфе весь декорум отброшен: подобно тому как благородная дама вроде Дантовой Беатриче может стать спасительницей своего возлюбленного, вывести его из «града» – обычное средневековое обозначение для понятия «старый Иерусалим», т. е. материальный мир, – в новый Иерусалим, т. е. рай, так и его возлюбленная мошна, утверждает Чосер, может спасти его. Поскольку стихотворение адресовано королю Генриху («король – завоеватель Альбиона, / Свободно избранный наследник трона…»), мы можем заключить, что «старина седоголовый» продолжал шутить и дурачиться до самого конца. Употребленное им слово «град», по-видимому, означает – в буквальном смысле – не «город» в нашем современном понимании (хотя это было одно из возможных значений в XIV столетии), а «город» в значении «огороженное пространство», т. е. здание или группа строений, обнесенные стеной. В таком случае речь здесь идет о доме Чосера рядом с часовней богоматери внутри ограды Вестминстерского аббатства, где он, возможно, искал убежища от кредиторов. При всей своей щедрости король Генрих, похоже, так никогда и не выдал Чосеру достаточно средств, чтобы избавить его от необходимости отсиживаться в убежище.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});