Гайдзин. Том 1 - Джеймс Клавелл

– Пусть тебе приснится прекрасный сон, Малкольм, я люблю тебя. – По-прежнему ничего.

Ладно, подумала она, мужчины так подвержены смене настроений, и порой их трудно понять. Улыбаясь, словно ничего не произошло, она отперла дверь, послала ему нежный воздушный поцелуй и прошла в свою комнату.

Он смотрел на дверь. Она осталась слегка приоткрытой. Как обычно. Но ничто в их мире уже не будет, как прежде. Приоткрытая дверь и ее близость уже не искушали его. Его чувства изменились, словно кто-то перекроил их и сшил заново. Он не знал почему, но ему было очень грустно и он чувствовал себя очень старым; какой-то глубокий инстинкт подсказывал ему, что как бы он ни любил ее, как бы ни старался физически, она никогда за всю их совместную жизнь не сможет полностью удовлетворить его.

Опираясь на трость, он с трудом поднялся на ноги и, стараясь не шуметь, доковылял до бюро. В верхнем ящике хранилась маленькая бутылочка лекарства, которую он припрятал для тех ночей, когда сама мысль о сне становилась невозможной. Одним глотком он допил остатки. Тяжело передвигая ноги, дотащился до кровати. Скрипнув зубами, лег и вздохнул, чувствуя, как боль покидает его. То, что он прикончил остатки дарящего ему покой напитка ничуть его не беспокоило. Чен, А Ток или любой из слуг сможет достать ему еще, когда бы он ни попросил. В конце концов, разве не компания Струана снабжала опиумом часть Китая?

Со своей стороны двери Анжелика стояла, прислонившись спиной к стене, в полном смятении, не зная, вернуться ли ей назад или оставить все как есть, пока все еще не так плохо. Она слышала, как он подошел к бюро и открыл ящик, но не представляла зачем, слышала скрип кроватных пружин и его протяжный вздох облегчения.

Это все из-за боли и из-за того, что нам нельзя, сейчас нельзя, подумала она, заново успокаивая себя и подавляя нервный зевок. И еще потому, что ему пришлось неподвижно просидеть весь бал, когда сам он лучший партнер из всех, с кем я когда-либо танцевала, – разве не это впервые привлекло меня к нему в Гонконге, выделив из всех остальных?

Нет ничего плохого в том, что он хочет любви, и не моя вина, что он так сильно ранен. Бедный Малкольм, он просто совсем измучился. Завтра он забудет об этом неприятном случае, и все опять будет чудесно, а мне сейчас действительно лучше переехать, ведь я должна думать и о другом. Все будет хорошо.

Она скользнула в кровать и быстро уснула, но сны ее тут же заполнили странные чудища с перекошенными лицами младенцев, визжащие от хохота и дергающие ее за подол, «мамма… мамма», а на простынях она писала собственной кровью, струившейся с кончика пальца, которым она пользовалась как ручкой, выводя снова и снова три иероглифа – те самые, с белого покрывала, глубоко врезавшиеся ей в память; она до сих пор не могла набраться храбрости, чтобы спросить Андре или Тайрера, что они означают.

Что-то рывком выдернуло ее из сна. Ночные видения исчезли. Встревоженно приподнявшись, она взглянула на дверь, наполовину ожидая увидеть там его. Но его там не было, и до нее донеслось его тяжелое ровное дыхание, поэтому она опять улеглась на подушки и подумала: это был ветер или ставень хлопнул.

Mon Dieu, я устала, но как волшебно я провела время на балу. И какое очаровательное кольцо он мне подарил.

Мурлыча под нос польку и завидуя успеху Джона Марлоу, вполне уверенный, что и сам бы мог справиться не хуже, Филип Тайрер, полутанцуя, приблизился к двери дома Трех Карпов в узеньком, пустынном переулке и размашисто постучал. Здесь Ёсивара казалась погруженной в дрему, но совсем неподалеку в домах и барах на главной улице бурлило веселье, ночь только начиналась, полная мужского хохота и грубого пения, к которому примешивался пиджин, женский смех и, время от времени, теньканье самисэна[25].

Зарешеченное окошечко в двери открылось.

– Масса, сто?

– Пожалуйста, говорите по-японски. Я Тайра-сан, и у меня здесь свидание.

– А, это так? – спросил здоровенный слуга. – Тайра-сан, eh? Я извещу маму-сан. – Окошечко захлопнулось.

Тайрер остался ждать у двери, барабаня пальцами по старым деревянным доскам. Весь вчерашний день и всю ночь он вынужден был провести с сэром Уильямом, объясняя ему ситуацию с Накамой и миссией, определяя вместе с ним образ жизни для его учителя – он испытывал чувство вины, скрыв тот крайне важный факт, что японец немного говорил по-английски. Но он дал клятву, а данное слово связывало англичанина крепче всяких пут.

Под конец сэр Уильям согласился, что Накама может открыто ходить как самурай – в прошлом сыновья из самурайских семей прикреплялись на короткое время к французской и британской миссиям, так же как и японские помощники Бабкотта. Но сэр Уильям приказал, чтобы он не носил и не имел с собой мечей на территории Поселения. Это правило касалось всех самураев вообще, исключение составляли лишь охранявшие Поселение стражники в тех редких случаях, когда они под началом офицера обходили территорию изнутри, получив предварительное согласие англичан. Далее, этот Накама должен был одеваться неброско и держаться подальше от таможни и караульного помещения самурайской стражи, и вообще как можно меньше попадаться на глаза: если его обнаружат и бакуфу потребуют его выдачи, это будет целиком его вина и его немедленно передадут в их руки.

Тайрер послал за Накамой и объяснил ему, что сэр Уильям согласился. К тому времени он уже слишком устал для Фудзико.

– А теперь, Накама, мне нужно послать записку, и я хочу, чтобы вы отнесли ее. Пожалуйста, напишите иероглифы, означающие: «Пожалуйста, устройте…»

– «Устроить», паза'рста?

– Договориться или подготовить. «Пожалуйста, подготовьте свидание на завтрашний вечер с…» для имени оставьте пропуск.

Хираге понадобилось немного времени, чтобы выяснить в точности, что от него требуется и зачем. В отчаянии, Тайрер вдруг обнаружил, что называет ему имя Фудзико и дом Трех Карпов.

– А, Три Карпа? – сказал Хирага. – Со ка! Дать записка мама-сан, без осыбки, устроить вы видеть мусуме завтра, да?

– Да, пожалуйста.

Накама показал ему, как пишутся нужные иероглифы, и Тайрер переписал их своей рукой, очень довольный собой, и аккуратно подписал послание своей подписью, которую Хирага придумал для него, и вот теперь он был здесь, у ворот.

– Ну, где вы там, давайте же быстрее! – бормотал он, нетерпеливо пританцовывая и уже чувствуя себя мужчиной.

Через некоторое время окошечко открылось снова. Он увидел лицо Райко.