Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

— Ваше величество! — воскликнул Джордж, срывая с головы увенчанную перьями шляпу.

Музыка мгновенно затихла. Тем не менее Анна, казалось, еще целую вечность продолжала вызывающе кружиться в оглушительной тишине, привлекая к себе всеобщее внимание, а потом вдруг с идеальной грацией опустилась на пол передо мной.

Медленно подняв голову, она смело взглянула на меня.

— Мы устроили испанский карнавал, — заявила она. — Решили разучить пляски Валенсии.

Видимо, она ждала моего одобрения. Но не дождалась.

— Уходите, — сказал я ее кавалерам. — Все уходите. Живо.

Анна начала подниматься, но я положил руку на ее голову, вынудив остаться на коленях. Она пребывала в таком положении, пока все «испанцы» безмолвно покидали гостиную. Когда последний закрыл за собой дверь, я убрал ладонь.

— Почему? — коротко бросил я.

Плавно поднявшись с пола, она привычно отбросила назад волосы. Как же очаровывали меня когда-то изящные движения ее гибкого тела!

— Императорский посол только что прислал мне в подарок херес… новое вино. — Она показала на бочонок, который стоял на столе. — Мужчины попробовали его, и хмель ударил им в головы. — Она рассмеялась и добавила: — Херес оказался значительно крепче красного вина. Опасный напиток.

Хитроумная ложь. Ей, как всегда, удалось придумать правдоподобное объяснение. И я невольно восхитился ее находчивостью, как восхищался любым мастерством.

— Почему вы солгали о ребенке? — спросил я.

Мне уже было ясно, что она не ждет ребенка и ее беременность — чистый вымысел.

— Потому что вам очень хотелось его.

Вот ведь умница — никаких отрицаний, кои могла бы использовать менее опытная лицемерка. Охотно признаться во лжи, подобрав для нее благовидную и очаровательную причину.

— И я мечтала подарить вам сына, — продолжила она.

Великолепно. Обман превратился в добродетель.

— Из-за вас я отказался от путешествия. Именно сейчас мне, как никогда прежде, необходимо было проехать по графствам и успокоить подданных. Ваша ложь не позволила мне исполнить королевский долг. Вы обманули не только меня, вы обманули ожидания народа. Во время непрерывных дождей, когда люди ропщут и их недовольство порождает единственно возможный в данных обстоятельствах урожай — мятежи и измены, вы развлекаетесь, отплясывая в компании обожателей.

Я отступил назад. Мне не хотелось, чтобы она прикасалась ко мне.

— Вы обманщица, порочная лгунья. В ваших словах нет ни капли правды.

Она потянулась ко мне. Но все мое существо воспротивилось этому, заставив меня резко отшатнуться.

— Нет, не смейте дотрагиваться до меня!

— Пожалуйста, прошу вас!.. — воскликнула она, молитвенно протягивая ко мне руки.

— Вы омерзительная, непристойная женщина! — крикнул я, чувствуя себя невольным соучастником ее грешных деяний.

Это ощущение совершенно ошеломило меня и вызвало такое отвращение, что я мог думать только о бегстве. И тут порочная натура Анны проявилась с яростной и мощной силой. Она закинула назад голову и расхохоталась гортанным диким смехом.

Я развернулся и стремительно вышел из гостиной, не дав ей времени опомниться и… А могла ли она умилостивить меня? Сие уже неизвестно.

* * *

Покинув ее покои, я обратил внимание на разряженных стражников, застывших как истуканы у больших дверей, которые отделяли апартаменты королевы от остальных помещений дворца. Лица этих невозмутимых, сжимавших алебарды атлетов хранили тупое, бессмысленное выражение. На мгновение мне подумалось: не зачарованы ли они своей госпожой и подчинятся ли мне, если я прикажу связать ее… О, какие у них пустые, стеклянные глаза… Но нет, это всего лишь глупая фантазия.

Добравшись до своей половины, я быстро удалился в кабинет, куда не разрешалось входить никому из слуг. Именно там я всегда находил спасительное уединение. Сегодня вечером, однако, даже его родные стены давили на меня, точно своды подземного склепа. Мне казалось, что я не только не избежал опасности, но, более того, угодил в ужасную ловушку.

В ушах у меня вновь прозвучал язвительный смех Анны, породив очередную мощную волну отвращения и дрожь во всем теле. И я мгновенно узнал это физическое ощущение; раньше мне не раз приходилось испытывать его. Оно взывало к моему вниманию, неизменно предостерегая об опасности.

Впервые это тревожное предчувствие возникло в тот момент, когда давним вечером во Франции я услышал имя Анны Болейн, — и в ту же ночь меня встревожило черно-белое видение в темной долине. Меня охватил безымянный ужас, казалось, некая враждебная сила угрожает мне…

Стоит облечь смутное воспоминание в слова, и оно, магически вызванное из небытия, обретает зримые черты.

Когда я впервые приехал в Хевер, нашел Анну под ивами и мы столкнулись лицом к лицу, мою шею начало покалывать, по спине пробежали мурашки, а в голове промелькнули мысли о колдовском могуществе, вызвавшие необъяснимый страх.

Отвращение, порожденное присутствием пагубной нечисти.

Зло можно распознать — мы всегда получаем предупреждение о том, что оно близко. Облик его обманчив, а соприкосновение с ним тлетворно. Разумный человек слышит эту весть и бежит без оглядки, поскольку любое промедление опасно. Господь ниспосылает нам такую защитную благодать, подобно тому как Он придает гнилому мясу запах тухлятины и заставляет испорченных людей излучать мерзостные флюиды, хотя их внешность может быть привлекательной.

И не мне одному открылась истина. Мои подданные единодушно ненавидели Анну. Зрители угрюмо отказывались приветствовать ее на коронации, толпа женщин хотела забросать ее камнями на лодочной пристани, сельские жители плевали ей вслед. Даже дядя Анны Норфолк называл ее великой блудницей… Все они оказались правы. И только я столь долго оставался слепцом.

С другой стороны, зло призвано смущать нас; и обманчивость — одно из его орудий.

Я опустился на стоявшую под окном скамью и тут же вскочил. В затейливые узоры виноградных лоз на резной спинке дубовой скамьи змеей вплетался вензель из латинских букв H и А: Henry и Anne. Обезумев от любви, я заказал множество вещей с нашими инициалами. Теперь они бросались в глаза повсюду — начиная с мебели в моем спасительном убежище и кончая огромными клиросными решетками в капелле Кембриджа. Наши вензеля гордо красовались по всей Англии.

Отвращение есть веское подтверждение зла. Но главным доказательством, sine qua non[96], является ложь. Зло порождает ее так же неотвратимо, как огонь излучает тепло. Древнейшее и самое выразительное имя Сатаны — «Отец лжи». Он наслаждается ложью и искусно сплетает тончайшую и изысканную паутину обмана, восхищаясь творением рук своих. Он не скажет правду даже тогда, когда она могла бы принести ему пользу, ибо ложь для него самоценна. Он гордится своими измышлениями и в силу того зачастую выдает свое присутствие.

Ложь — ради самой лжи, даже когда правда выгоднее для достижения желанной цели.

Зачем Анна солгала о своей беременности? Истина обязательно выплыла бы наружу через каких-нибудь несколько недель. И это обстоятельство зачеркивало все ее объяснения.

Притворство, таинственность, скрытность — все это, в сущности, размытые виды лжи. Анна меняла маски, выдавала свои фантазии за действительность…

Что еще указывало на ее порочность? Я испытывал смущение и подавляющее отчаяние. Мысли едва ворочались в моей голове, в ней царил полный хаос; как будто кто-то взболтал палкой грязь, осевшую на дне моего мозга. Неимоверным усилием воли я попытался стряхнуть наваждение. Какие же еще признаки?..

Гордость. Дьявольская гордость, стремление к власти и победам. Анна хотела завоевать человеческие души. Люди, будто завороженные, плясали сегодня в ее гостиной… Нет, при чем здесь все люди, она подчиняла себе только мужчин, женщины не привлекали ее, как и она их. Анна держала своих пленников в жестокой кабале… таким же она сделала и меня, превратив в раба своих желаний…

Какие чары заставили меня отречься от самых верных сторонников, от незыблемых убеждений и верований? Мои прежние друзья стали врагами — Папа, Уолси, Уорхем, Мор, весь народ. Я порвал с родственниками, с семьей, порвал с дочерью, и меня отлучили от церкви.

Проклятия сыпались на меня со всех сторон. А я терпел их ради любви Анны.

Ради нее я… отрубил голову Мору, пытал и казнил монахов. Я попал в зависимость к собственному слуге, Кромвелю, который порой и сам, призывая к полному уничтожению монастырей, казался проводником зла. До сих пор что-то во мне восставало против его козней. Однако предубеждения мои были смутными, и я дал разрешение его «уполномоченным» и «оценщикам», которые теперь разбрелись по церковным владениям…