Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

— Я буду почитать вас, ваше величество, как отца и суверена, — добавила его юная супруга.

Она выглядела старше, чем он; почему-то с женщинами такое часто бывает… Мария не отличалась особой красотой, но, очевидно, пробудила в Генри плотские желания и любовь.

— Пир ждет вас! — появившись в дверях, крикнула Анна.

Слыханное ли дело, однако, чтобы сама королева призывала гостей, точно фермерша своих заработавшихся на полях наемников?

Покинув теплый двор, приглашенные послушно потянулись в Большой приемный зал. И замерли в восторженном остолбенении. Анна превратила его в волшебный серебряный чертог. Диана, богиня луны, соткала там свою великолепную паутину.

Повсюду поблескивала серебряная посуда — но особое внимание привлек серебристый лебедь, плавающий на зеркальной глади чеканного серебра. Свадебный торт покрывали серебристые листья, и его следовало разрезать серебряным ножом. Гостям подали серебряные тарелки и кубки.

Последующие развлечения также придумывала Анна. Она устроила затейливые живые картины во французском стиле, их герои поклонялись Диане в ее храме. Все было бы прекрасно, если бы роль девственной богини королева не вздумала сыграть сама.

Извинившись, она встала из-за стола, спустилась с помоста и ушла переодеваться. В числе почитателей Дианы-охотницы на сцене застыли Фрэнсис Уэстон, Уильям Бреретон, Фрэнсис Брайен. Брат Анны Джордж исполнял роль Аполлона, а Марк Смитон, ее любимый музыкант, сыграл на лютне специально сочиненную мелодию. Диана, приняв знаки почтения и обожания от преданных слуг, благословила брачный союз. А Томас Уайетт прочел хвалебные стихи.

Полная чепуха. Мы же отмечали свадьбу, а не торжество девственности. Следовало бы показать Гименея, покровителя супружеских уз, а не холодную и целомудренную лунную богиню. Единственный смысл этого представления заключался в явном прославлении Анны и смутном намеке на то, что она царствует над безумными придворными юнцами. Слава богу, действо быстро закончилось, иначе я приказал бы его остановить.

* * *

По пути на Йорк-плейс я укорил ее:

— Королеве не подобает участвовать в живых картинах. Вы унизили значение празднества.

— Чем это? — Она выпрямилась и, откинувшись к стенке паланкина, возмущенно взглянула на меня. — Тем, что сама выступила в придуманном мной маскарадном костюме? Что могло бы больше почтить вашего… бастарда… — она помедлила до и после этого слова, — вашего сына!

— Честь видеть благоразумную и достойную приемную мать.

«Бесси не позволила бы себе такого поведения, — подумал я. — Она стала преданной женой хилому Тейлбойсу». Об этом докладывали агенты Кромвеля, но я не нуждался в их донесениях, зная натуру своей бывшей любовницы. И у меня имелось множество поводов восхищаться ею. Многострадальная леди Тейлбойс не покинула мужа в северных владениях ради свадьбы сына, но прислала в подарок инкрустированный перламутром золотой кубок с крышкой. Бесси любила золото, она не была серебристо-непорочной дамой и не одобряла излишней неприступности.

— Вам должно быть лестно, что другие мужчины находят меня привлекательной, — возразила Анна.

— Далеко не такой привлекательной, каковой вы сами себя находите, — резко ответил я. — Вы королева Англии и моя жена, а не просто дочь Томаса Болейна или фрейлина, исполняющая роли в живых картинах и собирающая вокруг себя обожателей.

— Только потому, что никто из придворных не любезничал с Екатериной…

— Ваше немыслимое поведение, — прервал я Анну, — не оправдывает глупое соперничество с ней. Екатерина родилась в королевской семье, и она понимала, к чему обязывает ее положение царствующей особы!

— А я не понимаю? — возмущенно вскричала она и взвилась, точно кобра, изготовившаяся к атаке.

— Судя по всему, нет, — спокойно ответил я.

* * *

Тем не менее вечером я устремился в опочивальню королевы. Моя страсть к ней разгорелась с редкостной силой. Мне хотелось сорвать с нее покров серебристой паутины, проникнуть в ее неприступный чертог, разрушить ее странный, затворнический эротизм. Анна, Анна…

LXII

Воспоминания о тех серебряных ночах поддерживали мой дух, который был угнетен событиями суровой зимы 1534/35 года. Томас Мор провел эти месяцы в Тауэре, так же как епископ Фишер, заключенный туда чуть позже. Они содержались в «хороших» камерах, а не в подземных склепах, где в темноте и холоде томилось около дюжины беспомощных, закованных в цепи мятежных монахов.

Бросить вызов монаршему верховенству и отказаться от присяги осмелились братья трех орденов: фанатично набожные францисканские обсерванты, картезианцы, подчеркивающие важность молитв и умерщвления плоти, — в сущности, просто кучка отшельников (именно к ним, естественно, мечтал примкнуть Мор) — и бригиттинский орден в Сайоне.

К обсервантам я питал особую привязанность. В их главной часовне в Гринвиче я венчался с Екатериной, и там же крестились Мария и Елизавета. Я знал, что представители этого ордена добродетельны и праведны. Но они полагали своей главной миссией проповедничество. Монах Пето уже осудил меня как Ахава.

Обсерванты славились красноречием, и их утверждения крайне ценились не только в Англии, но и за ее пределами. Я считал своим долгом утихомирить их, и мне это удалось. В августе тридцать четвертого года в стране было семь общин обсервантов, где жили сотни две монахов. К декабрю не осталось ни одной. Отказавшись признать над собой власть короля, они перестали существовать в Англии. Монастыри закрыли, и братьев разогнали. Вот так.

Из-за картезианцев возникли иные сложности. Они упорно чинили препоны как земным посредникам Господа, так и Его помазаннику королю. Они боролись, спорили и всеми доступными способами возводили досадные преграды… как и их полубогиня Екатерина. Как же они были похожи! Какие сходные умыслы созревали в их головах!

И их ждала одинаковая судьба: уединенное бытие и заточение.

Бригиттинцы, монашеский орден, принимавший как мужчин, так и женщин, жили в Сайонском монастыре поблизости от Ричмонда. Ричард Рейнолдс, их ученый приор, проявил ту же несговорчивость, что и Екатерина.

Остальные подданные приняли присягу. Даже домочадцы Мора. Мои послы вернулись из северных графств, и в их списках не оказалось мятежников, подписавшихся в отказном листе.

Королевское восстание завершилось успешно. Вызов, брошенный Его Святейшеству, — самовольное признание незаконным брака с Екатериной — получил одобрение благодаря присягнувшей на верность стране. Поразительным мне представлялась не сама возможность одобрения, а слабое сопротивление со стороны подданных. Осуждавшие меня пессимисты и недоброжелатели предсказывали, что ни англичане, ни Папа, ни Франциск с Карлом не потерпят оскорбления веры. Однако английский народ пусть неохотно, но смирился, Папе пришлось объявить мне священную войну, которую так и не поддержали Франциск и Карл. Отменная компания! А тем временем я правил самовластно, чествовал королеву Анну и вынудил остальных поступить так же.

Я неустанно молился о том, чтобы Мор и Фишер раскаялись и решили принести присягу. Они были восприимчивыми людьми, и, безусловно, Святой Дух мог снизойти на них.

* * *

А вот Анна, видимо, возлагала надежды на их стойкое противостояние. Я совершенно не понимал, почему она таила злобу на почти незнакомого ей Мора, ведь он вел себя по отношению к ней вежливо и почтительно.

— Нет, он отказался приехать на мою коронацию, — язвительно возразила она в ответ на мой вопрос, — и придумал оскорбительную притчу о том, что участие в ней повлечет за собой потерю его целомудрия.

Она возвела глаза к небесам и молитвенно сложила ладони.

— Он живет в другом времени, — рассмеявшись, заметил я. — Ему уже пятьдесят семь лет, и родился он, когда Англией правил еще мой дед. Потому и мысли свои он выражает архаически.

— Тогда я рада, что вам ближе веяния нового времени. Его мир стал passé[90].

— Passй. Зато вы, моя куртизанка, упорно продолжаете держаться за французский стиль!

Я заключил ее в объятия.

— Но он действительно стал passй, — заявила она и, смеясь, ускользнула от меня. — Мор хранит верность тому, что уже умерло. Возможно, тот мир был прекрасен, но он отжил свое, он умер. И не я виновата в этом! — явно разволновавшись, воскликнула Анна.

Мы сидели в зимней гостиной Ричмондского дворца. Во времена Екатерины в этой комнате висели занавеси с библейскими сюжетами, были устроены молитвенные ниши. Теперь в окна беспрепятственно лился солнечный свет, а из них открывался великолепный вид на замерзшую Темзу.

Внизу на речном льду резвилась молодежь. Юнцы, привязав к башмакам костяные полозья, скользили по гладкой поверхности и на ходу придумывали разные игры. Компания парней, вооружившись палками, гоняла туда-сюда округлые камешки. Издалека темные фигурки напоминали странных насекомых.