Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира - Валерио Массимо Манфреди

тебе, иначе бы его не убили.

– Мне очень жаль, государь, – ответил смущенный военачальник. – Я… я солдат. Отправь меня на поле боя, поставь задачу, пусть самую трудную, и я всегда буду знать, что и как делать, но в интригах я слаб. Мне очень жаль…

– Ничего, – сказал царь. – Посмотрим, что скажет Филипп.

Явился врач и сразу стал осматривать труп посланника.

– Есть какие-нибудь подозрения? – спросил его Александр.

– Почти наверняка его отравили, и почти наверняка вчера за ужином.

– Ты можешь определить, каким ядом?

Филипп поднялся на ноги и велел принести воды, чтобы вымыть руки.

– Думаю, да, но лучше произвести вскрытие.

– Делай все, что нужно, – приказал царь, – а когда закончишь, вели похоронить его по персидскому обычаю.

Филипп огляделся:

– Но здесь нет башен молчания, государь.

– Тогда постройте одну, – распорядился царь, обращаясь к Пармениону. – В камнях тут недостатка нет, и в людях тоже.

– Хорошо, государь, – кивнул военачальник. – Прикажешь еще что-нибудь?

Александр какое-то время оставался в задумчивости, потом ответил:

– Да. Освободи Аминту и восстанови его в должности. Только будь к нему… повнимательнее.

– Разумеется, государь.

– Ладно. А теперь возвращайся к своим растираниям, Парменион, и позаботься о своем плече. Погода вот-вот переменится, – добавил он, поглядев на небо, – и не к лучшему.

Глава 43

Однажды вечером, ближе к середине зимы, командующий Мемнон почувствовал себя плохо: он ощутил сильное головокружение, резкую боль в суставах и почках, и вскоре у него поднялся жар. Полководец заперся у себя на корме, трясясь и стуча зубами, и отказывался от принесенной пищи.

Лишь иногда он принуждал себя проглотить немного горячего бульона, но не всегда удавалось удержать его внутри. Врач давал ему болеутоляющие лекарства и заставлял как можно больше пить, чтобы восстановить жидкость, теряемую при постоянном обильном потоотделении, но даже опытному медику так и не удалось найти средства, которое действительно помогло бы от болезни.

Нездоровье Мемнона повергло всех в глубокое замешательство. Многие заметили холодность, проявляемую к нему новым заместителем командующего, персом по имени Тигран, который до того командовал флотом в Красном море. Это был честолюбивый интриган, и при дворе он не скрывал своего недовольства решением царя Дария доверить верховное командование наемнику-яуну.

Этот человек и занял пост Мемнона, когда стало ясно, что грек не в состоянии выполнять свои обязанности. Первым приказом Тиграна было поднять якоря и идти на юг, сняв блокаду с Проливов.

К тому времени Мемнон попросил немедленно высадить его на берег. Тигран не возражал. Мемнон также попросил оставить с ним четверых наемников, самых преданных ему солдат, чтобы помочь ему в путешествии, которое он намеревался предпринять. Новый командующий посмотрел на него с определенной жалостью, убежденный в том, что больной в таком состоянии далеко не уедет, однако пожелал ему по-персидски всего наилучшего и распрощался.

И вот глубокой ночью от борта флагманского корабля отошла шлюпка с пятью людьми и, направляемая мощными ударами весел, двинулась к пустынной бухте на восточном берегу Геллеспонта. В ту же ночь эти пятеро пустились в путь по суше, так как Мемнон хотел, чтобы его отвезли к жене и сыновьям.

– Хочу увидеть их перед смертью, – сказал он, едва коснувшись берега.

– Ты не умрешь, командир, – ответил один из его наемников. – Худшее позади. Но только прикажи, и мы доставим тебя, куда хочешь, хоть на край света, хоть в подземное царство. Если нужно, понесем тебя на плечах.

С усталой улыбкой на губах Мемнон кивнул. Мысль о том, что скоро он увидит свою семью, вызвала в нем таинственную энергию, и неизвестно, откуда взялись новые силы. Поскольку больной был явно не в состоянии ехать верхом, один из солдат пошел искать какое-нибудь транспортное средство. Он вернулся с повозкой, запряженной парой мулов, и с четырьмя лошадьми, приобретенными в крестьянском хозяйстве.

Наемники, посоветовавшись, решили, что один из них отправится вперед искать Царскую дорогу и оттуда пошлет весть Барсине, чтобы та выехала навстречу, поскольку у командующего не оставалось надежды добраться живым до Суз, находящихся почти в месяце пути.

На какое-то время болезнь как будто отступила, и Мемнон начал понемногу есть, но к вечеру лихорадка снова воспламенила его виски и воспалила ум. Он впал в бред, и с его губ срывались крики. Словно вся его жизнь, проведенная в боях, отзывалась сейчас криками страшной боли – боли, причиненной другим и перенесенной им самим. Это были стоны и жалобы об утраченных надеждах и рассеявшихся мечтах.

Глава маленького отряда, тегеец, всегда сражавшийся бок о бок с Мемноном, смотрел на него с тревогой и состраданием и, время от времени проводя влажной тряпкой по его лбу, ворчал:

– Ничего, командир, ничего. Какая-то дурацкая лихорадка не может одолеть Мемнона Родосского, не может…

Казалось, что он старается убедить в этом самого себя.

Посланный вперед солдат добрался до Царской дороги у моста через реку Галис, о котором говорили, что его построил лидийский царь Крез. Там стало ясно, что в Сузы ехать незачем: царь Дарий наконец решил преподать урок этому маленькому дерзкому яуну, посмевшему вторгнуться в его западные провинции, и выступил во главе полумиллионного войска с сотнями боевых колесниц и десятками тысяч конницы. Его сопровождал весь двор – наверняка вместе с Барсиной. Так что призыв Мемнона полетел со светом костров, отраженным бронзовыми зеркалами, от горы к горе, пока не попал к Великому Царю, в его украшенный пурпуром и золотом шатер. И Великий Царь велел позвать Барсину.

– Твой супруг тяжело болен, – объявил он ей, – и зовет тебя. Он едет по нашей Царской дороге в надежде, что успеет увидеть тебя в последний раз. Мы не знаем, хватит ли тебе времени, чтобы добраться к нему до его кончины, но, если хочешь выехать ему навстречу, мы дадим тебе в сопровождение десять Бессмертных из нашей стражи.

У Барсины сердце замерло в груди, но она не моргнула глазом и не пролила ни слезинки.

– Великий Царь, благодарю тебя за сообщение и разрешение уехать. Я сейчас же отправляюсь навстречу моему мужу и не успокоюсь, не сомкну глаз и не остановлюсь для отдыха, пока не доберусь до него и снова не обниму его.

Она вернулась в свой шатер, оделась, как амазонка, в войлочный камзол и кожаные штаны, взяла лучшего коня, какого смогла найти, и пустилась галопом, так что охрана едва поспевала за ней.

Барсина скакала несколько дней и останавливалась на отдых лишь ненадолго, пока ей меняли коня или когда уже валилась от усталости. И наконец однажды вечером, на закате, она увидела вдалеке маленькую колонну, двигавшуюся неровным шагом