Все романы в одном томе - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

в горестное мычание коровы-великанши и похожую на жемчужину точку прожектора. На сей раз с грохотом и стонами состав тащил за собой паровоз. Не прекращая громогласных стенаний, он пронесся мимо, обдав платформу дождем брызг и кусочками шлака.

– Ни йоты! – И снова голос Мори будто обрушился на слушателей с большой высоты. – Как немощен разум с его продвижением мелкими шажками, нерешительностью, метаниями взад-вперед и гибельными ретирадами! Он всего лишь орудие обстоятельств. Некоторые утверждают, что вселенную построил разум. Куда там! Он не создал даже парового двигателя! Паровой двигатель – детище обстоятельств, а разум – всего лишь складная линейка, которой мы измеряем бесчисленные достижения обстоятельств.

Я мог бы сослаться на современную философию, но, насколько известно, через пятьдесят лет мы, возможно, станем свидетелями, как неприятие, которым одержимы нынешние мыслители, превратится в свою противоположность, победу Христа над Анатолем Франсом… – Мгновение он находился в нерешительности, а потом продолжил свою мысль: – Но я не сомневаюсь в огромной важности, которую для себя представляю, и в необходимости самому признать эту важность… то есть уверен во всех тех вещах, со знанием которых родилась мудрая прелестная Глория, да еще в бесполезности мучительных попыток постигнуть что-либо еще.

Итак, я начал рассказывать о процессе своего развития и обучения, верно? Но я ничему не научился, да и о себе узнал немного. А если бы и узнал, то умер бы с плотно сжатыми губами и надетым на авторучку колпачком, как, впрочем, и поступают мудрейшие с тех пор… да, со времен провала одного дела… кстати сказать, дела довольно необычного. Оно имело отношение к неким скептикам, что считали себя дальновидными, совсем как мы с вами. Позвольте поведать эту историю в качестве вечерней молитвы, пока вы еще не отошли ко сну.

Давным-давно все люди на свете, наделенные великим умом и гениальностью, приняли одну веру, точнее сказать – безверие. Но их тревожила мысль, что по прошествии нескольких лет после смерти им припишут множество разных вероисповеданий, культов и пророчеств, о которых они и не помышляли. И вот они решили между собой: «Давайте соберемся и напишем великую книгу, которая будет жить вечно, высмеивая людское легковерие. Уговорим самых искусных в любовных стихах поэтов описать плотские радости и убедим наших здравомыслящих журналистов внести свой вклад в виде нескольких знаменитых любовных историй. Мы включим в книгу все самые нелепые сплетни, что сейчас в ходу среди людей. Отыщем самого сообразительного из ныне здравствующих сатириков и попросим из всех божеств, которым поклоняется человечество, создать образ одного божества. Бога, превосходящего величием всех прежних идолов и в то же время наделенного такими человеческими слабостями, что он станет притчей во языцех и поводом для насмешек во всем мире. Припишем ему все остроты и забавные случаи, суетное тщеславие и гневные выходки, в которых он, как будут думать, не отказывает себе ради развлечения. Одним словом, чтобы люди читали нашу книгу и размышляли о ней, и тогда в мире исчезнут сумасбродство и бессмыслица.

И наконец, давайте позаботимся о достоинствах стиля, которыми должна обладать книга, чтобы она жила вечно, как свидетельство нашего глубокого скептицизма и всеобъемлющей иронии».

Так они и поступили и перешли в мир иной.

А книга осталась навеки, так прекрасно она написана и изумляет фантазией и выдумками, что ей подарили те великие, гениальные умы. Они не потрудились дать книге название, но после их смерти она получила известность как Библия.

Мори закончил рассказ, и все молчали, будто околдованные влажной истомой, дремлющей в ночном воздухе.

– Я уже упоминал, что повествую историю моего развития. Однако виски с содовой успело выветриться, да и ночь на исходе. Совсем скоро повсюду начнется ужасающая трескотня: на деревьях, в домах и двух маленьких магазинчиках за станцией. В течение нескольких часов вся земля будет занята бессмысленной беготней… Ну да ладно, – закончил он со смешком, – хвала Господу, мы четверо можем обрести вечный покой с чувством, что после нас этот мир стал чуточку лучше.

Поднялся легкий ветерок, порывы которого несли слабое дуновение жизни, затихая на фоне утреннего неба.

– Твои рассуждения становятся беспорядочными и неубедительными, – сонно пробормотал Энтони. – Ты ждал одного из тех моментов чудесного озарения, с помощью которого высказываешь свои самые блистательные и содержательные умозаключения в обстановке, идеально подходящей для философской беседы. А тем временем Глория продемонстрировала дальновидную отстраненность, погрузившись в сон. Могу это утверждать с точностью, принимая во внимание факт, что она изловчилась сосредоточить весь свой вес на моем разбитом усталостью теле.

– Я заставил вас скучать? – обиженно поинтересовался Мори, с некоторым беспокойством заглядывая под навес.

– Нет, ты нас разочаровал. Выпустил столько стрел, а попал ли хоть в одну пташку?

– Пташек я оставляю Дику, – поспешно откликнулся Мори. – Моя речь беспорядочна и состоит из отдельных, не связанных между собой фрагментов.

– Меня тебе не расшевелить, – буркнул Дик. – Ум мой занят вещами земными и насущными. Слишком сильно желание принять горячую ванну, чтобы беспокоиться о смысле своей профессии и решать, какая часть человечества является фигурами, достойными жалости или презрения.

Рассвет напомнил о себе светлым пятном на востоке за рекой и прерывистым птичьим чириканьем, доносящимся с соседних деревьев.

– Без четверти пять, – вздохнул Дик. – Ждать почти час. Смотрите, двое уже отошли ко сну. – Он указал на Энтони, который смежил веки. – Сон семейства Пэтчей…

Но прошло минут пять, и, несмотря на набирающее силу птичье щебетание, его голова упала на грудь, качнулась раз, другой, третий…

Только Мори Ноубл остался бодрствовать, сидя на крыше станционного навеса. Широко раскрытые глаза с усталой сосредоточенностью всматривались в зарождающееся вдалеке утро. Он думал о призрачности идей, угасающем сиянии бытия и навязчивых мыслишках, что настырно заползали в жизнь, словно крысы в разрушенный дом. В данный момент Мори не утруждал себя переживаниями. В понедельник утром начнется работа, а чуть позже придет девушка, принадлежащая к другому классу, для которой он является смыслом жизни. И именно это ближе всего сердцу. На фоне удивительно яркого своеобразия грядущего дня казалась верхом самонадеянности некогда предпринятая попытка осуществлять мыслительный процесс с помощью такого хилого и ущербного орудия, как человеческий разум.

Взошло солнце, устремляя на землю сияющие потоки тепла; повсюду бурлила жизнь, шумно суетилась вокруг, как рой мух… Запыхтел клубами черного дыма паровоз, послышался отрывистый окрик «По вагонам!», за которым последовал звон колокола. Мори, смущаясь, заметил на себе любопытные взгляды пассажиров поезда, развозившего молоко. Потом услышал, как спорят Энтони и Глория, решая, ехать ли им в город вместе. Шумные возражения напоследок – и она уехала