Крах волшебного королевства. Красная лисица - Карл Хайесен

откуда мне знать?

Они возобновили подъем, хотя шли медленнее и осторожнее, направляясь к пещере под откосом, тайном убежище Ванни.

* * *

После пяти утра осторожный стук в дверь разбудил Франческо Веллоси. На чердаке Виминале были угловые помещения, сделанные в потолке, где могли спать люди, дорожившие временем и имевшие его не очень много. После нападения он работал допоздна, успокаиваясь от вида бумаг, и ни он, ни его охрана не радовались тому, что он должен ехать обратно домой. И даже смерть его шофера Мауро не избавила его от желания побыть в уюте собственной квартиры. Поскольку стучавший проявлял упорство, он разрешил ему войти. Сидя на постели почти голый, со всклокоченными волосами и щетиной на подбородке, выросшей за несколько часов, он попытался сконцентрировать все свое внимание на посланце, с кожаной папкой в руках. Человек попросил извинения, он был полон раскаяния, что помешал дотторе. Ему передал папку человек из отдела операций, находившемся в подвальном помещении здания. Он ничего не знал о ее содержимом, его просто послали с поручением. Веллоси протянул руку, взял папку и махнул курьеру, что тот свободен. Когда дверь закрылась, он начал читать.

Это была объяснительная записка, написанная дежурным офицером, человеком, который не стал бы зря тратить время капо. Рабочие, которые должны были приходить в мэрию Семинаре в Калабрии в четыре часа утра, нашли эти бумаги. Послание, воспроизведенное и переданное по телексу, было тем текстом, который они нашли вместе с кредитной карточкой Америкэн Экспресс на имя Джеффри Харрисона.

Для него было делом нескольких секунд — понять содержание коммюнике. Боже, сколько их еще придет, таких бумажек? Сколько еще времени будет продолжаться мука этих нелепостей в жизни бедной побитой потрепанной Италии? После дела Моро неужели все это начнется снова? Одеваясь одной рукой, бреясь электрической бритвой, розетка для которой была предусмотрительно помещена рядом с раковиной в ванной, Веллоси спешил навстречу приближающемуся дню.

Эти дураки должны знать, что уступок не будет. Если они не проявили слабости даже ради одного из влиятельнейших государственных деятелей Республики, неужели они теперь сломаются из-за какого-то бизнесмена, иностранца, жизнь которого, если пойти на их условия, не принесет никаких изменений? Идиоты, дураки, сумасшедшие — вот кто эти люди.

Почему?

Потому, что они должны знать, никаких уступок быть не может. А что, если их расчет правилен? Что, если их анализ болезней и страданий Италии был более точен и глубок, чем расчет Франческо Веллоси? Что, если они поняли, что страна не могла больше вынести напряжения ультиматумов, назначенных крайних сроков и фотографий предполагаемых вдов?

Понимал ли он силу Государства?

Они освободят Франку Тантардини только через его труп. Выпустить эту суку из Фьюмичино, поступиться ради нее конституцией… Нет, пока он на своем посту, пока он глава отдела по борьбе с терроризмом, — этого не будет. Плохо побритый, со все растущим раздражением он направился к лестнице, которая должна была привести его в офис. Его помощники будут еще дома в постелях. На рассвете встреча с министром, с прокурором, с генералами карабинеров, с людьми, ведающими делом Харрисона в Квестуре, — все это должно быть спланировано им самим.

Это дело может оказаться дорогой к инфаркту, сказал Веллоси себе, прямой и безошибочной дорогой. Он споткнулся на узкой ступеньке и громко выругался, ощущая свое бессилие.

12

Первые полосы света пробились и легли на подножия холмов и сереющую в полумгле дорогу прямо перед Харрисоном и Джанкарло. Кисть, пропитанная акварельными красками, легко прикоснулась к земле, разбавив мрак и смягчив его. Это был мрачный час наступающего дня, когда люди, не спавшие ночью, страшились часов иссушающей жары, что последуют за ним. Они ехали вниз по спирально спускавшейся с холмов дороге к пляжам Салерно.

В течение более чем часа они не разговаривали. Каждый был окутан своим непроницаемым злобным молчанием. Эта боязливая тишина поддавалась только убаюкивающему биению маленького мотора.

Харрисон размышлял, спал ли юноша — его дыхание было неровным, время от времени рядом с ним начиналось беспокойное движение. Это означало, что итальянцу неудобно и неспокойно. Может быть, думал он, попробовать разоружить его? Может быть. Солдат, человек действия, рискнул бы сделать резкое движение, быстро затормозить и так же быстро выхватить P38. Но ты, Джеффри, не способен на это. Единственное бурное проявление его натуры ограничилось тем, что он опрокинул ведро на одного из своих тюремщиков в амбаре. И то, что однажды он дал Виолетте пощечину. Только раз, но сильную. И это все Джеффри, это весь твой опыт агрессивных действий. В твоем химическом составе нет материи, из которой делаются герои, а вместо слова «герои» следует читать «чертовы идиоты». Джеффри Харрисон никогда в своей жизни не встречал искренне преданного делу «активиста» орудия политической борьбы. Это было нечто новое, о чем у него были весьма смутные и ограниченные представления. Да, он видел фотографии в газетах, и даже много их. Разыскиваемые полицией преступники захваченные преступники в наручниках, мертвые на мостовой. Но все эти образы в его памяти не имели никакого отношения к этому юноше.

Они не были глупы, в том числе и он. Он разработал план и выполнял его. Нашел тебя, когда половина полицейских сил в стране занималась тем же и опоздала. Это не детище трущоб из развалюх с берегов Тибра. Трущобный парень не стал бы спорить, он просто убил бы за то, что Джеффри остановил машину.

— Джанкарло, я очень устал. Нам надо кое о чем поговорить. Если мы не будем разговаривать, я не смогу удержать машину на дороге.

Никакого внезапного движения, когда тишина в машине была нарушена. Значит, юноша не спал. Значит не было и возможности действия, от чего Харрисон почувствовал себя даже лучше.

— Ты ведешь машину очень хорошо, мы уже проехали больше половины пути. Много больше половины.

Голос юноши звучал бодро, он был готов к беседе.

Харрисон попытался его прощупать.

— Вы студент, Джанкарло?

— Был.

Для ответа достаточно, но ничего не дает.

— Что вы изучали?

Развлекай эту маленькую свинью, развлекай его и забавляй.

— Я изучал психологию в Римском университете. Не закончил первого курса. Когда студенты моего класса сдавали свои первые экзамены, я уже был политическим заключенным в тюрьме Реджина Коэли. Я входил в группу борьбы. Я боролся против буржуазной администрации, когда фашистская полиция посадила меня в тюрьму.

Неужели они не владеют другим языком, подумал Харрисон. Неужели их умственные способности атрофировались до того, что они могут только компилировать лозунги и манифесты?