Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль - Мария Тортика (Лобанова)

При отказе от этого принципа Сталин опирался на резолюцию X съезда РКП(б) о единстве партии, толкуя ее в том смысле, что каждый, кто не согласен с генеральным секретарем, является врагом генеральной партийной линии, а если речь идет о группе несогласных, то налицо фракция и оппозиционная борьба. Таким образом, вчерашние спорящие единомышленники превращались в «оппозиционеров» и «фракционеров», «раскольников», подлежавших репрессиям.

Такой курс, с одной стороны, стимулировал сплочение ранее гетерогенных элементов и групп в более или менее цельную оппозицию и, с другой стороны, формальное возвращение на позиции большинства, в порядке «внутренней дисциплины», а во многих случаях и в результате стремления к самосохранению и продолжению карьеры той части несогласных, для которых сопротивление сталинщине не стало глубокой и жизненной внутренней потребностью. Да и последние почти во всех случаях в конце концов поддавались давлению в естественном желании сохранить свою жизнь и жизнь своих родных и близких.

В обширных комментариях западной печати по поводу исключения оппозиционных лидеров из ВКП(б) имя Х. Г. Раковского встречалось главным образом в контексте рассуждений о том, как связано его выдворение с возможными изменениями в советской внешней политике. События последних месяцев (подписи Раковского под известными заявлениями оппозиции, изгнание его из Франции) превратили его в глазах массовой западной прессы во «вспышкопускателя». Типичным был комментарий газеты «Нью-Йорк сан» от 22 декабря 1927 г.: «Хотя надежда на то, что Москва научилась вежливости в международных отношениях, немного преувеличена, исключение Раковского, Каменева и других из партии указывает на то, что начинается новая эпоха… Если исключение его (Раковского. – Авт.) и Зиновьева, второго международного поджигателя, означает, что Москва убедится в невозможности одновременно и вести войну, и налаживать мирную работу с дружественными ей державами, то можно ожидать ее других шагов по пути цивилизации». Как далеки были от действительности эти суждения и в оценке личности Х. Г. Раковского, и в оценке перспектив сталинской дипломатии!

Х. Г. Раковский отлично понимал, что исключение из партии должно привести к прямому насилию над ним и другими не капитулировавшими участниками оппозиции, которым был приклеен ярлык «троцкистов». Раковский был убежден, что троцкизм как идейно-политическое течение не существовал, по крайней мере после 1917 г., что этот осуждающий термин, как он писал Троцкому еще 28 декабря 1923 г., был «притянут за волосы» с целью дискредитации тех, кто выступил с критикой политики ЦК в том году.[1101]

К началу 1928 г. примерно полторы тысячи оппозиционеров были арестованы и находились в заключении. Было вполне возможно, что их судьбу разделят и нераскаявшиеся руководители оппозиции. Но Раковский сохранял самообладание и даже чувство юмора. В конце 1927 г. в квартире Е. А. Преображенского он встретился с французским писателем-сюрреалистом, последователем Троцкого Пьером Навиллем, который позже вспоминал, что Раковский был одет в пиджак западного покроя и по этому поводу пошутил: для встречи с зарубежным гостем бывшие советские дипломаты мобилизовали все свои скудные ресурсы, включая одежду. Навилль передал следующие слова Христиана Георгиевича: «Французы изгнали меня из Парижа за заявление оппозиции, Сталин из наркомата иностранных дел за то же заявление. Но в обоих случаях они оставили мне пиджак». В беседе с Навиллем Раковский, по словам француза, проявил «приветливость, простоту и естественную интеллигентность».[1102]

Однако время для прямой физической расправы, по мнению Сталина и его группы, еще не наступило. 30 декабря состоялось заседание коммунистической фракции Президиума ЦИК СССР, принявшее продиктованное ему высшим руководством решение «отозвать» исключенных из партии А. Г. Белобородова, Г. Е. Зиновьева, А. Г. Ищенко, Л. Б. Каменева, В. Д. Каспарову, Х. Г. Раковского, И. Н. Смирнова из состава ЦИКа и поручило председателю фракции М. И. Калинину внести это предложение в Президиум ЦИКа. На следующий день Калинин послушно провел это решение.[1103] Так Х. Г. Раковский был лишен последнего официального поста. А вслед за этим, 3 января 1928 г., Политбюро ЦК ВКП(б) приняло «милостивое» решение – не капитулировавшие руководители оппозиции не отправлялись в тюрьму, а подлежали высылке в отдаленные районы страны.

Решение это было принято постфактум. Устные указания были даны за несколько дней до этого, так как еще 31 декабря 1927 г. воля высшей партократии была оформлена постановлением Особого совещания при коллегии ОГПУ о ссылке активных деятелей оппозиции.

Оба решения от видных оппозиционеров вначале скрывались. Им фальшиво было предложено «добровольно» выехать на работу в отдаленные местности СССР. Исключенные из партии деятели оппозиции выделили комиссию в составе Х. Г. Раковского, К. Б. Радека и В. Д. Каспаровой, которая вступила в почти бесплодные переговоры с председателем ЦКК ВКП(б) Орджоникидзе и в принципе дала утвердительный ответ на вопрос, готовы ли лидеры оппозиции принять такую работу при условии, если она не явится предлогом и прикрытием ссылки, будет хотя бы в минимальной степени учитывать профессиональные навыки и состояние здоровья.

Но фактически речь пошла отнюдь не о посылке на работу, а о ссылке, даже не о высылке (разница между тем и другим состояла в том, что высылка предусматривала выбор места жительства за исключением ряда крупных городов, а ссылка означала отправку во вполне определенную местность без права выбора). Стало известно, что Троцкого предполагают насильно отправить в Астрахань, Раковского – в Усть-Сысольск (ныне Сыктывкар), Радека – в Ишим и т. д. При этом формально, хотя и вполне очевидно лживо для обеих сторон, речь шла еще якобы о посылке на работу.

Когда поступило это известие, Раковский вместе с Радеком и Каспаровой был вновь делегирован к Орджоникидзе. Они протестовали против места назначения Троцкого, заявляли, что здоровье Льва Давидовича подорвано малярией, что он не выдержит тяжелого климата в прикаспийском городе. Представители оппозиции возражали и против отправки в отдаленные местности других своих товарищей.

Орджоникидзе занял двойственную позицию. Он заявил о невозможности оставления оппозиционеров в Москве, но, учитывая «согласие переехать в провинцию», счел возможным договориться насчет места и рода работы.

События следующих дней показали, что председатель ЦКК просто морочил оппозиционерам голову. Об Орджоникидзе, учитывая его дальнейшую судьбу, завершившуюся самоубийством, сложились стереотипы – мнение, что он занимал относительно самостоятельную позицию по отношению к Сталину, защищал неугодных диктатору лиц и т. д. Эти сведения лишь частично соответствуют действительности применительно к середине 30-х годов, когда Орджоникидзе, став наркомом тяжелой промышленности, осознал необходимость кадровой стабильности в руководстве экономикой и с большой опаской защищал перед генсеком работников своего наркомата и, добавим, своих родственников, в частности родного брата Папулию, арестованного как раз в день 50-летия Серго. Совсем другим был Орджоникидзе десятью годами ранее, когда возглавлял высший партийный карательный орган – ЦКК ВКП(б). Он прилагал тогда все силы, чтобы громить неугодных Сталину, и именно в то время заслужил его благоволение, став одним из наиболее приближенных к престолу.[1104]

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});