Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - Георгий Михайловский

Бострем, осторожно резюмировавший прения, всё же присоединился к большинству, и, таким образом, призовые вознаграждения оказались восстановленными. Когда дело слушалось во Временном правительстве, то я в записке на имя Терещенко изложил мотивы против принятия ходатайства Черноморского флота, однако тот со своей милой улыбкой сказал, что, «в сущности, меня как министра иностранных дел это не касается» — правильный ответ, если бы Терещенко всегда придерживался таких принципов. Не придавая этому делу чрезмерной важности, не могу не отметить, что оно было очень характерно для неприглядной обстановки момента. Судя по этому прецеденту, я ожидал, что Высший призовой суд с теми элементами, которые в описанном совещании находились за кулисами, а там должны были быть на сцене, проявит ещё меньшую щепетильность по вопросам призового права, чем это собрание опытных бюрократов, связанных всяческими «векселями».

Урон от плохого делопроизводства

Временное правительство по технике своего делопроизводства сильно уступало прежнему царскому Совету министров. Если раньше канцелярия Совета министров (ныне переименованная в канцелярию Временного правительства), несмотря на частоту заседаний Совета, умудрялась довольно скоро изготовлять журналы заседаний, гладким канцелярским языком занося мотивы постановлений Совета министров, то по протоколам Временного правительства, составленным той же канцелярией, восстановить мотивы того или иного постановления было просто невозможно, так как протокол заключался в кратких формулах «слушали — постановили». Кроме того, если раньше протокол заседания почти всегда соответствовал ведомости этого заседания, то при Временном правительстве этого никогда почти не было: очень часто о повестке дня просто забывали под влиянием срочных и злободневных вопросов текущей политики.

В самом начале Временного правительства целые заседания являлись импровизаций, так как вопросы возникали внезапно, вызывали горячие прения, попутно затрагивали другие, так что постановления нисколько не соответствовали намеченному порядку. Конечно, при таких катаклизмах трудно было сразу же ввести в точное размеренное русло канцелярского делопроизводства то, что приходилось делать Временному правительству, но немногие, кто внимательно присмотрелся к технической стороне деятельности Совета министров, как по долгу службы приходилось мне, могли видеть, что эти детали, вроде немотивированных постановлений Временного правительства, таили в себе опасность. Ведь Временное правительство в это время осуществляло полноту не только законодательной и исполнительной власти, но и верховной, отсюда всякое постановление имело характер веления абсолютной власти и каждая строчка в теории становилась законом.

Между тем первый кризис Временного правительства, повлёкший выход Гучкова и Милюкова, а за ними и других, затем уход князя Г.Е. Львова и замену его Керенским, — всё это сопровождалось очень существенной переменой взглядов, и мне приходилось не раз видеть, как Терещенко, желавший узнать, почему прежний состав Временного правительства в том или ином случае поступал так, а не иначе, должен был, за невозможностью узнать это по журналам соответственного заседания Временного правительства, обращаться к кладезю всяческой дипломатической и правительственной премудрости — А.А. Нератову. Но Нератов не всегда знал, что и почему конкретно делал Милюков. Тогда Терещенко приходилось либо самому измышлять мотивы данного постановления, либо посылать своего секретаря в наиболее заинтересованное ведомство, но и там часто ничего по этому поводу не знали. Я уже не говорю об архивно-исторической стороне, которая, конечно, очень пострадала от указанного лаконичного способа ведения дел.

Дальше я укажу, как на холмском вопросе эта лаконичность записей постановлений Временного правительства отразилась самым пагубным образом, и я знаю, что в целом ряде случаев заинтересованные ведомства не могли доискаться затаённого смысла того или иного решения Временного правительства и вынуждены были «пересматривать» решение, мотивов коего не могли найти. Ныне покойный В.Д. Набоков не раз, ещё в бытность Нольде товарищем министра, обращался к нему, как к знатоку в этой области (Нольде не только практически этими делами занимался в нашем министерстве, но и теоретически исследовал историю и технику делопроизводства в Совете министров; кроме того, при Витте отец Нольде был управляющим делами Совета министров). Нольде советовал ему по крайней мере в три раза увеличить состав служащих и распределить их по отделам, но это было безуспешно, так как для этого нужна была железная воля самого председателя Временного правительства, то есть князя Г.Е. Львова, и А.Ф. Керенского, которым в это время было не до того.

Поскольку я по-прежнему до самого конца Временного правительства продолжал заниматься его делами, то особенно остро чувствовал все недостатки техники делопроизводства, чему помочь не мог. При Милюкове дело было совершенно безнадёжно, так как он просто не понимал, как такие «мелочи» могли иметь значение. С ним можно было говорить о чём угодно, но не об этом, и когда я попросил Нольде оказать давление на Милюкова в этом направлении, это доставило ему несколько весёлых минут. Нольде чувствовал здесь такое превосходство над членами Временного правительства, что с особенной любовью язвил над Милюковым, князем Львовым и другими министрами по поводу того, что для них «искусство быть министром» — книга за семью печатями.

При Терещенко я смог добиться только одного — чтобы о делах, прямо касающихся нашего министерства, он сообщал Нератову, а тот передавал мне мотивы того или иного решения, я же на полях данного дела писал самым кратким образом, почему такое-то постановление принималось. Таким кустарным способом я восполнял пробелы техники делопроизводства канцелярии Временного правительства, и то только в отношении дел, самым непосредственным образом нас касавшихся. Очевидно, что я не мог заставлять Нератова снимать допрос с Терещенко после каждого заседания, хотя бы и по важнейшим делам, если они не имели прямого отношения к нашему ведомству, тем более что времена переменились и по общеполитическим вопросам Терещенко мог иметь секреты и от самого Нератова, и от всего нашего ведомства.

Подготовка к созыву Учредительного собрания

Из общеполитических дел того времени дело о созыве Учредительного собрания стояло на первой очереди. Хотя оно было, естественно, чисто внутренним делом, но поскольку от него зависела судьба не только самого Временного правительства, но и всей России, то понятно, что Терещенко и наше ведомство этим делом чрезвычайно интересовались.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});