Сигрид Унсет. Королева слова - Сигрун Слапгард

В конце концов Унсет удалось отправить письма в Норвегию. Искусно используя псевдонимы, она смогла наконец написать напрямую своей любимой сестре Сигне. Она рассказывала о том, как встретилась с кронпринцем и его супругой, называя их четой Карлсон, о Хансе, которого именовала Гарри или Хью, а сама позаимствовала имя своей секретарши Берит. Стопка писем от «Берит Хейердал-Хансен» быстро росла, ведь ей нужно было столько рассказать.

Когда наступили жаркие летние дни, домой вернулся неудачливый студент Гарварда. Они вместе поехали в прохладные края, в сторону Беркшира. На вопросы о его будущем университетском дипломе Ханс только отшучивался, но в целом вел себя очень галантно и радушно этим летом. Он достал лодку и устроил матери прогулку по озеру Гарфилд: «Хью, конечно, признается, что он не Терье Викен{103}, но как гребец превзошел все мои ожидания», — писала она о сыне. Ее не могло не порадовать, что «Хью» поглядывал «на молоденьких девиц» и даже «завоевал их благорасположение» в придорожной гостинице, где они остановились[729].

По всему было видно, что Сигрид Унсет жаждет приключений и переживает один из самых счастливых этапов своей жизни. Она с энтузиазмом рассказывала о Нью-Йорке, где они с «Гарри» изучили все, от Чайна-тауна до русских кварталов. Сама «Берит» чувствовала, что удивляет американцев своим интересом к ботанике. «С какой стати они решили, что мы должны интересоваться ночными клубами Манхэттена, <…> а не цветами, или местными сортами папоротника, или птицами».

Унсет хватало времени на все: она, конечно, прежде всего вела идеологическую войну против нацизма, но при этом не забывала и о своих частных интересах. Однажды Берит позвала ее к телефону — на том конце провода оказался молодой человек, не пожелавший беседовать с ее секретаршей:

— Сигрид, это я, Тико, я вынужден был покинуть Норвегию, — услышала она бодрый молодой голос. Это был старший сын Эйлифа Му, он как раз прошел курс тренировки для пилотов и собирался лететь в Англию по заданию союзников. А Ханс собирался отправиться в Малую Норвегию в Канаде. После того как его отчислили-таки из Гарварда, он тоже хотел поступить на военную службу.

Сигрид Унсет считала, что это неплохая идея, хотя ей, конечно, сложно было представить себе, чтобы Ханс занимался активной строевой подготовкой. Через какое-то время Ханса отправили в Шотландию, там он должен был присоединиться к норвежским войскам, базировавшимся на территории Великобритании. Прошло несколько тревожных дней, пока она дождалась сообщения о том, что он добрался до места назначения — целым и невредимым. «Неделя, пока он плыл на маленьком норвежском суденышке через Атлантический океан, тянулась очень долго», — написала она Хоуп Аллен[730].

Между тем война набирала обороты, и Унсет все чаще утешала мысль о том, что, несмотря ни на что, Андерсу повезло умереть молодым и ему выпала легкая смерть. Она молилась за упокой — и его души, и души своей матери. Она часто вспоминала о старшем сыне, особенно когда садилась передохнуть на свою любимую лавочку после утренней мессы. Тогда воздух у реки в Бруклине был «прохладным и свежим, небоскребы Манхэттена на другой стороне Ист-Ривер казались белоснежными и сказочными, с резкими голубоватыми тенями вдоль башен и террас, а контуры статуи Свободы четко проступали на фоне тонущих в тумане берегов Нью-Джерси»[731].

Унсет волновали судьбы многих людей, она знала, что в Финляндии дела обстоят неважно. Ей очень хотелось разузнать о том, что сталось с тремя финскими малышами. Ей уже ответили, что Гуманитарную помощь от нее получили. Правда, она ничего не знала о судьбе своего финско-шведского друга, писателя Ярла Хемйера.

Верит уже отслужила год секретарем у Сигрид Унсет, W срок ее контракта истек, Ханс служил в Лондоне. Ей пришлось самой справляться с повседневными проблемами, стряпать и стирать. Она все реже прогуливалась от дома до Публичной библиотеки, вообще свела число своих контактов и хлопот до минимума. И ей удалось наконец сдать рукопись первой книги и приступить к работе над следующей.

7 декабря 1941 года японская авиация атаковала Перл-Харбор. Через некоторое время и Италия, и Германия объявили войну США. Сигрид Унсет теперь часто повторяла в своих статьях и докладах: американцы должны признать, что у них «абсолютно искаженные представления о том, что произошло в Норвегии»[732]. Но попала ли она в десятку книгой «Возвращение в будущее», в которой она так много места уделила описанию убожества советского быта и восхищалась японской культурой?

Уилла Кэсер уже многое слышала о путешествии Унсет через Советский Союз. В конце концов, она пересекла всю огромную страну и пробыла в Москве четыре дня. Она весьма критически и даже с издевкой описывала жизнь в стране Советов. «Люди здесь — и в центре города, и на окраине — были одинаково плохо одетыми, небритыми, одинаково непричесанными, неухоженными»{104}, — писала она[733]. Уилла Кэсер не сомневалась в искренности и правдивости ее заметок, но резкая критика в адрес Советского Союза и восхищение Японией оказались очень некстати. На страницах книги она также размышляла о всевозможных альянсах и ополчалась против всеобщего врага. И Кэсер, и Кнопф хотели, чтобы она немного исправила текст, но никто не рискнул ей это предложить.

— А что с заглавием, не могли бы вы предложить ей изменить его? — спросила Кэсер их общего издателя.

— Прекрасная идея! Только попробуйте сначала вы! — с усмешкой ответил Альфред А. Кнопф[734].

Унсет много писала о своей личной драме, и публика восприняла книгу как исповедь. После гибели сына Сигрид Унсет нашла в себе силы жить дальше, она внимательно следила за ходом войны. И это безоговорочно покорило читателей. «Каждое утро, раскрыв газеты и прочитав военные сводки, по дороге на утреннюю мессу в маленькую доминиканскую часовню на улице Линнея, я размышляла об одном и том же: как хорошо, что Андерсу не довелось увидеть все это»[735]{105}.

Американские читатели убедились, что Сигрид Унсет питает ненависть ко всему немецкому, и с этой ненавистью ее сын Андерс сталкивается уже в двенадцатилетнем возрасте. Впрочем, сама она объясняет это чувство идейно-историческими и психологическими причинами: «В наиболее важных проявлениях немецкого духа, являющихся составной частью европейской культуры в эпоху Реформации и в эпоху романтизма, всегда доминировали черты шизофрении и маниакально-депрессивного психоза. Лютер был психопатом, психопатами были и почти все „герои“ Реформации, по крайней мере многие из них были психопатами, самоубийцами, самозабвенными эгоистами, мечтателями и чахоточными больными, сосредоточенными на своем драгоценном „я“; ведь именно таковы все их великие поэты, если мы обратимся к наиболее значительным фигурам эпохи романтизма. Если мое мнение справедливо, то получается, что именно страх умереть или впасть в безумие стимулирует талантливых людей на создание шедевров. Таким образом, угроза ранней смерти или безумия является необходимым условием для того, чтобы немецкое дарование получило свое развитие и его достижения превысили средний уровень» [736]{106}.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});