Война. Krieg. 1941—1945. Произведения русских и немецких писателей - Константин Воробьёв

«Мы капитулировали, Тим», — сказал штурман.

«Это частичная капитуляция».

«Ты знаешь, к чему она нас обязывает».

«Ну, сдадимся завтра или послезавтра… Доставить бы на запад хоть горстку раненых… У командования только одна цель: доставить наших людей на запад… вытащить их с востока».

«Где ты хочешь сдать корабль?»

«Где? Может, в Киле. Или во Фленсбурге».

«Значит, ты решился?»

«Да. Идем в Курляндию, забираем на борт людей — и домой».

«Ты знаешь, что все операции должны быть прекращены».

«Это наша последняя операция».

«Нас могут привлечь к ответу. Тебя. Команда может».

«Что с тобой, Бертрам?»

«Послушай, Тим. Люди ждут внизу. Они не хотят рисковать. После капитуляции».

«А чего вы хотите?»

«Возьми обратный курс».

«Ты говоришь за них?»

«Ради них. И во имя здравого смысла. Поговори с ними сам. После всего, что мы…. У них только одно желание: доставь их домой».

«Ты понимаешь, что это значит?»

«Они пойдут на все».

«Скажи мне только одно: вы знаете, что это значит?»

«У них есть на это право. Теперь, когда все кончилось».

«То, что вы задумали… может скверно кончиться. Бертрам, я отвечаю за судно. И приказы здесь отдаю я».

* * *

Еще не сменилась средняя вахта, когда они заняли мостик; нетерпеливо и решительно топая, они поднялись наверх: шесть или восемь человек, явно настроенные на бунт, по меньшей мере на отказ подчиняться приказам. Теперь, когда карабины были взяты наперевес, они не могли отступить, на этом и строился весь расчет. Они окружили капитана, который выдержал их молчание, спокойно продолжая курить. В какой-то момент показалось, будто они спасовали или что все одновременно оценили риск первого сказанного слова. Я стоял у штурвала и ощущал их подавленность, их нерешительность и — чем дольше длилось молчание — странную неловкость, возникшую оттого, что на них все еще действовала личность капитана, который всегда вызывал у них заслуженное уважение. Но потом на мостик поднялись пиротехник и штурман, видимо, они сговорились, распределили роли. Они протиснулись сквозь плотную стенку широких спин, и старый пиротехник, глядя капитану в глаза, без особой жесткости изложил требование команды. В его первых фразах еще теплилась надежда, что капитан признает правоту людей и, пусть против воли, уступит им. Он сказал: господин капитан, вы знаете, как мы к вам относимся; большинство из нас участвовали с вами во всех операциях; и многие знают, чем они вам обязаны, даже лично; но теперь все кончилось; и у нас к вам одна только просьба: дайте приказ повернуть назад.

Капитан медленно обвел взглядом полукруг темных лиц. Казалось, он не чувствовал угрозы. Он сказал: ступайте по местам, живо. И когда никто не шевельнулся, повторил: по местам, я кому сказал? Его голос звучал спокойно, сдержанно, как обычно и не изменился, когда, немного подождав, он констатировал: это неповиновение приказу.

Пиротехник сказал: мы просто хотим вернуться домой целыми и невредимыми, идемте с нами, господин Калой.

После предостережения, показавшегося некоторым почти фамильярным — не доводите до греха, парни, — капитан напомнил матросам, что у MX-12 есть задание, и заявил, что он намерен это задание выполнить, разве что командование флотом изменит свой приказ.

Каждый понял, что он давал взбунтовавшимся последний шанс, и, словно проверяя, чего он достиг своим призывом, капитан отступил к рубке, явно собираясь забрать оттуда старпома. По знаку пиротехника двое обошли его со спины и пресекли это намерение. Ладно, глухо сказал капитан, ладно; общее неповиновение приказу на море — это бунт. Идите в свою каюту, сказал пиротехник, и вы, и старпом; вы под арестом до возвращения. Слушайте, сказал капитан, слушайте меня внимательно: пока еще на борту командую я; то, что вы делаете, называется мятежом. И вдруг, рассекая это напряжение, эту неопределенность, раздался голос штурмана: я отстраняю вас от командования; в целях обеспечения безопасности судна и людей на борту я принимаю командование на себя; со всеми вытекающими отсюда последствиями; я за это отвечу.

Это прозвучало так хладнокровно и формально, что я даже обернулся: хотел удостовериться, что эти фразы на самом деле произнес штурман. Они с капитаном стояли рядом, их плечи почти соприкасались. Они не обращали внимания, что дула карабинов уставились на них.

* * *

Необнаруженный MX-12 при полном штиле, в слизистом свете луны взял обратный курс, пенистая дуга кормовой волны быстро угасла. Далекий наблюдатель при виде нашего внезапного маневра мог бы подумать, что на борту выполнили какой-то неожиданный приказ или каприз или поддались панике, потому что мы шли обратным курсом на полной скорости. Кто мог, слонялся на палубе, на палубе или на мостике, где было тесно, как никогда; все они толкались, отпихивали один другого, приставали с вопросами и уточнениями, и кто-нибудь снова и снова пытался выведать у меня, каким курсом мы идем. Так, значит, на Киль? Да, на Киль. Но, осаждая штурмана, отрешенно сидевшего на парусиновом стуле с опущенными плечами, они возбуждались не от радости, нет, не от радости.

Штурман проверил содержимое своей пачки табака, вытащил из нее для себя длинную, волокнистую щепоть, закрыл пачку и передал ее пиротехнику. Отнесите это капитану, сказал он. Пиротехник ухмыльнулся и весело спросил: ты что, не узнаешь меня, Бертрам? Штурман молчал, казалось, он не слышал вопроса; не поднимая глаз, он набил свою носогрейку и, не зажигая, зажал ее в зубах.

* * *

«Тебе не в чем себя упрекать, — сказал пиротехник. — Ты должен был это сделать».

«Пусть команда разойдется по местам, — сказал штурман. — Все. Мы несем боевую вахту до Киля. Через пару часов рассвет».

«Хорошо, Бертрам. Можешь на нас положиться».

«Двое с плота останутся в трюме».

«Они знают, что мы идем домой. Они просились наверх — поблагодарить тебя».

«Обойдусь без их благодарности».

«Принести тебе что-нибудь? Чаю? Хлеба?»

«Не нужно. Ничего мне не нужно».

«Скажу тебе еще одну вещь, Бертрам. Ты знаешь мои бумаги. Знаешь, что меня понизили… Оба раза за неповиновение. А я бы опять это сделал… да, опять…»

«И прекрасно».

«Ты знаешь, что я хочу сказать. Я могу исполнить приказ, только если его понимаю. Если он ответственный. Нужно иметь право задавать вопросы…»

«Что еще?»

«Ты думаешь о старике, так? Не всякий может прыгнуть выше головы. Может, он думает так же, как мы… То есть про себя… в душе…»

«Отнеси ему табак».

* * *

Сначала впередсмотрящий просто доложил, что по правому борту показалось транспортное средство; в поле зрения медленно проявился такелаж, обозначился силуэт, и через минуту мы узнали MX-18, тральщик из нашей эскадры. Он шел курсом вест-норд-вест, вероятно, к островам; казалось, что мы встретили сами себя. Все мы глядели в ту сторону, все ждали, подавленно или напряженно. И тут сверкнул свет: их прожектор просигналил «К — К». Капитан вызывал капитана. Наш второй сигнальщик поднял хлопушку, готовый отвечать. Он произносил вслух вызов, который они упорно, требовательно повторяли: «К — К», только это, больше ничего, но мы не давали ответа.

Сигнальщик несколько раз обернулся на штурмана, боясь пропустить указание; штурман стоял неподвижно, внимательно глядя в ту сторону, но не поднося к глазам бинокля.

Он оставил вызов без ответа, а так как по его приказу наш радиомаяк был временно отключен, мы уклонились от всяких объяснений. Наверное, команда на MX-18 решила, что мы дрыхнем, и обругала нас, не стесняясь в выражениях.

* * *

Рано утром они принесли на мостик хлеб и горячий кофе и пили и ели молча и смотрели на серое море, ожидая рассвета. Но полного штиля не было, стоило приглядеться, и можно было увидеть в глубине какое-то движение, мягкие волны — они некоторое время держали направление, а потом исчезали. Облака на горизонте изменяли форму, то стягивались, то расходились. Пиротехник принес штурману табак, от которого отказался капитан.

В дивизионе нас не забыли. Прислали радиограмму, которая на какой-то момент поставила радиста в тупик; хоть сам я ее не читал, но по обрывкам разговоров понял, что дивизион считал нас на задании. Дивизион не только подтвердил задание, но еще приказал слегка изменить курс, чтобы встретить однотипное судно из нашей эскадры, MX-21, и вместе с ним продолжить курс на Курляндию. Они требовали сообщить точные координаты. Наши еще советовались, придумывали ответы, а уже пришла вторая радиограмма, которая рекомендовала продолжать операцию самостоятельно; после воздушного налета MX-21 дрейфовал с повреждением в двигателе. Штурман сидел как истукан, обдумывая предложения, которые подкидывали ему радист и пиротехник. Может, он вообще их не слышал и только время от времени растерянно кивал головой, изображая внимание; во всяком случае, текст, который он велел радировать в дивизион, был его собственный. В целях безопасности судна и команды, докладывал он, имело смысл изменить приказ; MX-12 идет на Киль и будет ждать там дальнейших указаний.