Чародей поневоле - Кристофер Сташефф

Род хотел было брякнуть: «Это бы мы еще посмотрели»,— но успел сдержаться и сказал:

— Ох. Да. Простите за вторжение.

— Нечего тут извиняться,— буркнула Агата.— Мужчины передо мной не извинялись никогда.— Она перевела взгляд на Гвен: — Тебе очень повезло, милочка.

Гвен стыдливо потупилась, покраснела.

— И все же я так думаю, истинного своего счастья ты не сознаешь.— Ведьма отвернулась к очагу, повертела в котле большой лопаткой.— Для меня не нашлось стройного молодого чародея. На мою долю доставались только пахари из горных деревушек, которые являлись ко мне когда по одному, а когда и впятером, дабы обрести краткие мгновения похотливой радости. А потом они пришли все вместе — дюжины три, и вместе с ними пришли их матери, и сестры, и жены, и строгий деревенский священник, и они били меня, пытали на дыбе, кололи раскаленными иглами и кричали: «Злобная ведьма, исповедуйся в своих грехах!» — до тех пор, покуда я уже не могла долее терпеть. Тогда обрушила на них всю свою ненависть и изгнала их из своей пещеры!

Она умолкла, задыхаясь и дрожа. Встревожившись, Гвен взяла Агату за руки и побледнела: руки старухи были так холодны, что этот холод передался самой Гвен. Она слышала легенду о том, как давным-давно, много лет назад ведьма Агата вышвырнула жителей пяти деревень из своей пещеры. В легенде говорилось о том, что многие тогда упали со скалы. Одни разбили головы о камни, у других были перебиты спины. Ни одной ведьме в Грамерае за всю историю не было дано такой могущественной силы. Большинству ведьм удавалось поднять в воздух одновременно всего двух людей, ну, может быть,— троих. Что же до того, чтобы толкнуть их с такой силой, чтобы они вылетели из пещеры,— о, это казалось даже Гвен совершенно невероятным.

И правда, как можно было в это поверить?

Следовательно, если уж колдунье удалось совершить подвиг такой силы беспримерной, у нее непременно должен был быть фамилиар, дух-помощник. Как правило, такие духи воплощались в животных, но домашних зверушек у Агаты не наблюдалось. А следовательно… нет, фамилиар все равно должен был существовать, вот только он был невидим.

— И тогда я пришла сюда, в эту пещеру, куда ведет такая узкая тропка, по которой может пройти только один человек, и в ярости своей я могла навредить лишь немногим. Но эти немногие…— Старуха понурилась, сгорбила спину, склонилась к грубо сработанному столу,— О да, эти немногие! Эти немногие…

— Они пытались сжечь тебя…— прошептала Гвен со слезами на глазах.— Все, что ты сотворила с ними, ты сотворила во гневе, во гневе, который так долго сдерживала — столько времени его не мог бы сдержать ни один человек! Они унижали тебя, они тебя пытали!

— Разве это вернет мертвых? — Агата пылающими глазами взглянула на Гвен.

Гвен, как зачарованная, не отрывала взгляда от изуродованного старостью лица.

— Агата…— Она прикусила губу и торопливо добавила: — Ты хочешь покаяться в том, что погубила столько жизней?

— Что за чушь ты несешь! — брызнула слюной колдунья,— Жизнь бесценна, и нельзя покаяться в том, что ты отняла ее!

— Это верно,— глубокомысленно изрек Род,— Однако это можно возместить.

Взгляд пылающих, как уголья, глаз пронзил его насквозь, заморозив столь же успешно, как Око Зла.

Но вот глаза немного подобрели, и тонкие губы колдуньи расплылись в усмешке.

— Ах вот оно что! — Она запрокинула голову и каркающе расхохоталась. Хохотала она долго, а когда смех утих, Агата вытерла слезящиеся глаза.— Ну да! — кивнула она.— Да! А я все гадала, зачем же ты пожаловал, ибо к старушке Агате никто не приходит просто так, а лишь тогда, когда чего-то желает — чего-то такого, что не под силу никому иному! В этом все дело, верно? Народу этой страны грозит страшная опасность, и ему понадобилась сила старушки Агаты? И тебя послали, чтобы ты молил меня употребить мою силу? — Ее старческое тело сотряслось от нового приступа смеха.— Ах-ха-ха! Дитя! Неужто меня, красотку тридцати лет от роду… ну, чуть постарше тридцати, чего уж там… явился охмурять невинный юноша? Ах-ха-ха!

Род нахмурился. Все пошло совсем не так, как ему хотелось бы.

— «Охмурять» — это не совсем то слово.

Колдунья тут же прекратила хохотать.

— Нет? — брызнув слюной, спросила она,— Но ведь ты точно явился для того, чтобы просить меня об услуге! И не готов ничем отплатить за услугу? — Она перевела взгляд на Гвен.— А ты все делаешь так, как он тебя попросит, верно?

— Нет! — оскорбленно воскликнула Гвен. — Я пришла по своей воле, чтобы умолять тебя…

— По своей воле! — сверкнула глазами колдунья.— Неужто у тебя не осталось рубцов на спине и груди от побоев и каленого железа? Разве не ведома тебе боль их ненависти и зависти? И ты сама, по доброй воле, не по принуждению, пришла просить у меня помощи ради них?

— Да,— с удивительным спокойствием отвечала Гвен.— Дважды меня пороли, и трижды пытали, и четырежды возводили на костер, и мне пришлось прибегнуть к помощи Маленького Народца, взрастивших меня добрых хранителей. Только благодаря их помощи я теперь жива и говорю с тобою. О да, мне ведомо, как больно хлещет плеть страха, хотя меня никогда не били столь беспощадно, как тебя. И все же…

Старуха удивленно кивнула:

— И все же тебе жаль их.

— Да.— Гвен потупилась, сжала руки на груди.— Мне их воистину жаль.— Она подняла глаза, встретилась взглядом с Агатой.— Ибо бьет по нам их страх, страх перед той тьмой, что стоит перед той силой, которой мы владеем, перед мраком неведомого, перед той судьбой, предугадать которую они не в силах, но думают, что мы несем ее им. Это они страдают от страшных снов, это они никогда не изведают звучания мыслей любви, радости полета под луной. Так разве не должны мы исполниться сострадания к ним?

Агата медленно кивнула. Ее старческие глаза подернулись поволокой, она словно бы смотрела в ту жизнь, что была отдалена от нее многими годами.

— Так думала и я когда-то в девичестве…

— Так пожалей же их,— поторопилась Гвен.— Пожалей их и…

— И прости их? Ты это хотела сказать? — Агата вернулась в настоящее, медленно качнула головой, горько усмехнулась тонкогубым ртом.— В сердце своем я, быть может, и простила бы их. Побои, каленые иглы, цепи и горящие щепки, что они вгоняли мне под ногти,— о да, даже это я могла простить им…— Взгляд ее затуманился и вновь устремился в прошлое.— Но надругательства над моим телом, моим нежным девичьим телом, и тем, каким оно стало, когда я расцвела, над моей хрупкой плотью и самой потаенной частью сердца моего… о как они терзали мое сердце, снова и снова, чтобы утолить свой похотливый, безумный голод… нет!!! — Голос ее звучал негромко, гортанно, в нем клокотала горечь, способная прожечь дыру в черном алмазе.— О нет! Этого я им никогда не прошу! Их алчности, их похоти, их порабощающего голода! Они приходили и приходили, чтобы овладеть мною, а потом бросить и проклясть, они являлись за моей дрожащей плотью, а потом отворачивались от меня и кричали: «Шлюха!» Вновь и вновь приходили они, по одному и впятером, зная, что я не прогоню их, не смогу прогнать, и потому приходили… и приходили… Нет! Этого я никогда не смогу им простить!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});