Сочинения - Иоанн Кассиан Римлянин

Итак, мы должны смысл слов объяснять сердечным расположением говорящего, и что блаженный апостол назвал добром, и что — по сравнению с ним — назвал

\715// злом, это мы должны рассматривать не из простого значения слов, а с его точки зрения, и исследуем мысль его сообразно с достоинством и заслугою его. Ибо тогда произнесенное по внушению Божию изречение мы сможем понять по его намерению и воле, когда, исследуя состояние и заслугу произнесших его, не словом, а опытом войдем в одинаковое расположение, сообразно с качеством которого (расположения) и надо понимать всякую мысль или изречение. Итак, исследуем, что это за добро, которого апостол не мог сделать, когда хотел. Мы знаем многие блага, которые бесспорно блаженный апостол и все мужи одинаковой с ним заслуги имели и по природе, и приобрели по благодати. Ибо благо есть целомудрие; похвально воздержание, удивительно благоразумие, щедродательно человеколюбие, осмотрительна трезвость, скромность, умеренность, благочестиво милосердие, свята правда — все это в апостоле Павле и соучастниках его, без сомнения, было так полно и совершенно, что они изучали религию больше делом, нежели словом. Что это — когда воспламеняются постоянным попечением и бдительной заботою о всех церквах? Какое это благо милосердия, какое совершенство — воспламеняться за соблазняющихся, с немощными быть немощным (2 Кор 11, 29). Итак, когда апостол изобиловал такими дарами, то что это за благо, которого он не совершал, мы не сможем узнать, если не войдем в то расположение, с каким он говорил. Итак, все добродетели, какие он имел — как бы драгоценные, блестящие камни, однако если сравнить их с блестящей и превосходной жемчужиной, ища и желая приобрести которую, евангельский купец продал все, что имел (Мф 13, 46), то их ценность окажется мала, ничтожна, так что после немедленной распродажи их приобретение только одного этого сокровища обогатит продавца бесчисленными благами.

\716//

глава 3 Что это за добро, которого апостол не мог совершать

Что это такое единственное, которое несравненно предпочитается стольким и столь бесчисленным благам, так что после оставления и отвержения всего только одно оно должно быть приобретаемо? Именно это — та лучшая часть, которую по ее важности и вечности Мария предпочла обязанности гостеприимства и угощения, и о которой Господь так говорит: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее (Лк 10, 41, 42). Именно это одно есть только созерцание Бога, которое справедливо предпочитается всем заслугам праведности, всем упражнениям в добродетелях. Точно, все то, что было в апостоле Павле, как мы сказали, не только хорошо и полезно, но и велико и преславно. Но как олово, которое имеет некоторую долю пользы и блеска, в сравнении с серебром гораздо дешевле, а ценность серебра уменьшается в сравнении с золотом; также и само золото ставится гораздо ниже драгоценных камней, а блестящая белизна одной жемчужины превосходит множество и самых драгоценных камней — так и все заслуги святости, хотя не только для настоящей жизни хороши и полезны, но и вечное блаженство приобретают, однако если сравнить их с заслугами божественного созерцания, то окажутся маловажными и, так сказать, менее ценными. Это сравнение подтверждает и свидетельство Св. Писания, которое вообще о всем, сотворенном Богом, говорит: и увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма (Быт 1, 31). И еще: все, что Бог сотворил, хорошо в свое время (Сир 39, 41). Итак, существующее в настоящем веке признается не только просто хорошим, но с прибавлением — весьма хорошим. И действительно, для нас, пребывающих в этом мире, все приспособлено к употреблению в жизни, или к врачеванию тела, или к какой–нибудь неведомой для нас

\717// пользе, или, по крайней мере, в том весьма хорошо, что дает нам возможность усматривать невидимые совершенства Бога, вечную силу Его и божество, видимые от создания мира через рассматривание творений (Рим 1, 20), созерцать Его в такой громаде мира, устроенного в таком порядке, и из всего, что в нем существует. Впрочем, все это не удержит за собою имени блага, если будет сравнено с будущим веком, где нет никакого изменения благ, никакого расстройства в истинном блаженстве, которого бы (расстройства) следовало опасаться. Блаженство этого мира так описывается: свет луны будет, как свет солнца, а свет солнца будет светлее всемеро, как свет семи дней (Ис 30, 26). Итак, это великое, преславное для взора и дивное, если будет сравнено с будущими обетованиями веры, окажется суетою, как говорит св. Давид: все они, как риза, обветшают, и, как одежду, Ты переменишь их, и изменятся; но Ты — тот же, и лета Твои не кончатся (Пс 101, 27, 28). Итак, поскольку нет ничего постоянного, ничего неизменяемого, ничего доброго, кроме одного Бога, а все творения если и достигают вечного или неизменного блаженства, то достигают этого не по своей природе, а по причастию с Творцом твоим, и по благодати, потому они (творения) и не могут удержать за собою этой заслуги — благости, если сравнить ее с Творцом их.

глава 4 Человеческая благость и правда не есть благая, если сравнить ее с божественной благостью и правдою

Если бы мы захотели эту мысль подтвердить более ясными свидетельствами, то указали бы, что в Евангелии многое называется добрым: и дерево доброе, и сокровище доброе, добрый человек, добрый раб, ибо говорится: не может дерево доброе приносить плоды худые (Мф 7, 18); добрый человек из доброго сокровища выносит доброе (Мф 12, 35); хорошо, добрый и верный

\718// раб! (Мф 25, 21). Нет сомнения, что все они сами по себе добры. Но если рассматривать в отношении к благости Божией, то никто из них не будет признан добрым, как говорит Господь[167]: никто не благ, как, только один Бог (Лк 18, 19). В этом отношении и апостолы, которые по важности избрания во многих отношениях превосходили благость рода человеческого, называются злыми, как говорит им Господь: если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец Небесный даст Духа Святаго просящим у Него (Лк 11, 13). Наконец, как благость наша в сравнении с высочайшей благостью будет худостью[168], так и правда наша в сравнении с правдою Божией будет подобна одежде, замаранной месячным очищением, как говорит пророк Исайя: вся праведность наша, как одежда во время месячного очищения (Ис 64, 6). Чтобы яснее еще это представить, скажем, что и животворные заповеди самого закона, который преподан через ангелов рукою Посредника (Гал 3, 19), о котором апостол говорит: закон свят, и заповедь свята, и праведна, и добра (Рим 7, 12), — если сравнить с евангельским совершенством, то окажутся менее добрыми, как говорит Сам Бог: и попустил им учреждения недобрые и постановления, от которых они не могли быть живы (Иез 20, 25). Также и апостол подтверждает, что слава закона помрачается светом Нового Завета, так что он в сравнении с евангельским блеском и не считается славным, говоря: то прославленное даже не оказывается славным с сей стороны, по причине преимущественной славы последующего (2 Кор 3, 10). Это сравнение также удерживает Св. Писание и с противной стороны, т. е. в оценке заслуг грешников, так что тех, которые гораздо меньше нечестивы, оправдывает в сравнении с худшими, говоря: и Самария половины грехов твоих не нагрешила; ты превзош

\719//ла их мерзостями твоими, и через твои мерзости, какие делала ты, сестры твои оказались правее тебя (Иез 16, 51). Так и заслуги всех вышеупомянутых добродетелей, хотя сами по себе хороши и ценны, однако в сравнении с славным созерцанием они затмеваются. Ибо многих святых, занятых упражнением хотя и в добрых делах, однако земных, отвлекают от созерцания высочайшего блага (Бога) и замедляют в стремлении к Богу.

глава 5 Никто не может непрерывно стремиться к высочайшему благу — Богу

Кто, похищая беспомощного из руки сильнейших его, бедного и нищего от грабящих его, кто, сокрушая челюсти нечестивых и из зубов их исторгая похищенное, в самом действии заступничества спокойным духом будет созерцать славу Божественного величия? Кто, доставляя пропитание бедным или с услужливым человеколюбием принимая толпы пришельцев, в то самое время, когда озабоченным духом развлекается услужением братьям, будет созерцать безмерность вышнего блаженства? И когда скорбями и заботами настоящей жизни возмущается, будет ли рассматривать состояние будущего века сердцем, возвышенным от земных привязанностей? Потому блаженный Давид, только это считая благом для человека, желает непрестанно прилепляться к Богу, говоря: а мне благо приближаться к Богу! На Господа Бога я возложил упование мое (Пс 72, 28). И Екклезиаст, утверждая, что этого никто из праведных не может совершать безупречно, говорит: нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы (Еккл 7, 20). Ибо можно ли верить, чтобы кто когда–либо, даже самый лучший из всех праведников и святых, связанный узами этого тела, мог обрести это высочайшее благо, так чтобы, никогда не отступая от Божественного созерцания, даже и на короткое время не отвлекался земными помыслами от Того, Кто один есть благ; кто бы никогда не имел