Начало Руси - Дмитрий Иловайский

Насколько удачна предложенная мною новая постановка вопроса о гуннах, пусть судят другие. Во всяком случае я остаюсь при полном убеждении, что истина рано или поздно восторжествует в науке и что всякий исторический народ займет в истории должное ему мес-то, т. е. получит ни более, ни менее того, сколько ему следует.

1 Русская старина. 1882. Март.

2 Это очень темное и неудобное для перевода место у Сидония: но смысл его ясен: автор, указывая на небольшие глаза гуннов и доводя их чуть ли не до отсутствия, тем ярче желает выставить их чрезвычайно острое и дальнее зрение.

3 Отождествлять слово вар, в названии гунивар, с мадьярским словом, означающим город, было бы слишком поспешно и произвольно. Мало ли какое значение могло иметь это вар. Напомню название народа у Феофилакта Симокаты Вар и Хуни (сложное Вархониты). Напомню еще название реки (по-видимому, Днепра) у кочевых народов времен Константина Б. Варух; что я привожу в связь с названием у него же одного из Днепровских порогов Вару-форос.

4 О савирах см. выше, стр. 279, в примечании . С уяснением вопроса о гуннах становится понятным Иорнандово деление гуннов южной России на две главные ветви: аулзягры (булгары) и авиры (в некоторых списках савиры). См. выше, стр. 181 .

----------------------------------------------------------------------

III

Отчет о диспуте 30 декабря 1881 года

Желая проверить свой пересмотр вопроса о гуннах посредством диспута, т. е. вызвать возражения и обсуждение этого вопроса в среде московских ученых, я сделал из него реферат, который сообщил 23 декабря в публичном заседании Этнографического отдела Московского Общества Любителей естествознания, антропологии и этнографии. (Этот реферат обнимал собою оба напечатанные выше рассуждения о гуннах.) Во время реферата я указал на керченские фрески, открытые в 1872 году, с изображениями сарматских типов, которые, не походя на западные и южные европейские народы, однако, не могут быть отнесены к урало-алтайским племенам. Копии с этих фресок были заранее развешаны в аудитории на стене.

Содержание своего реферата я потом сгруппировал в следующих восьми положениях:

1. Представление о гуннах как о народе монгольском и вообще туранском возникло в европейской историографии главным образом на основании того описания их наружности, которое находится в сочинениях Аммиана Марцеллина и Иорнанда. Но эти описания страдают явными преувеличениями; а Иорнанд крайне пристрастно относится к гуннам. Притом в самом их описании нет прямых указаний на чисто монгольские черты, как узкие, косые глаза, выдающиеся скулы и острый подбородок.

2. Важные свидетельства для данного вопроса находим у поэтов-панегиристов V века, Клавдиана и особенно Сидония Аполинария. Эти свидетельства прямо указывают на то, что гунны делали нарезы на лице, стягивали у младенцев голову и даже нос ради шлема. Следовательно, безобразие их было не прирожденное, а искусственное, ради военных целей и ради устрашения неприятелей. На это искусственное уродство намекают также Аммиан и Иорнанд, говоря о нарезах на щеках младенцев. Аналогию с этим явлением представляют обычаи у разных других народов. Таким образом описание гуннской наружности не дает серьезного основания для туранской теории; тем более, что Сидоний, вопреки Иорнанду, положительно говорит об их прекрасном сложении, среднем, и даже более чем среднем росте.

3. Византийский писатель V века Приск есть самый добросовестный и самый драгоценный источник для гуннов; ибо он был у них в числе послов и довольно подробно их описывает, не касаясь, впрочем, их наружности. Все черты быта и нравов, приводимые им, нисколько не указывают на туранство гуннов и много говорят в пользу их славянства.

4. Кочевой быт и дикие нравы не могут служить основанием для той или другой теории, потому что указывают не на расу, а на известную степень культуры и находятся в прямой зависимости от условий природы. Притом Прокопий, византийский писатель VI века, прямо свидетельствует о сходстве гуннских нравов с нравами славинов и антов.

5. Что касается до языка, то нет никаких серьезных филологических оснований отвергать славянство гуннов. Личные имена, приводимые источниками, очень разнообразны, и между прочим есть довольно имен с славянскими корнями или с славянским характером. А приводимые источниками славянские слова мед и в особенности страва прямо указывают на славянскую народность.

6. У средневековых писателей византийских, латинских, армянских и арабских иногда гунны прямо отождествляются с славянами; или тождество вытекает у них само собою из сопоставления обстоятельств. Это тождество вытекает также из некоторых древненемецких поэм (напр. Эдда). Причем надобно наметить, что название славяне распространилось постепенно и поздно на все славянские народы, и преимущественно путем книжным.

Начальная история славянства в Средней Европе, происхождение некоторых славянских государств и разные важные факты их жизни (например, распространение между ними церковно-славянского священного письма) были бы непонятны без племенного родства западных славян с гуннами, которые представляли крайнюю восточнославянскую ветвь. Неверно поставленный доселе вопрос о гуннах и участии славян в событиях той эпохи, которая названа Великим переселением народов, повел к некоторым неверным представлениям о характере славянской народности, например о ее преимущественно и едва ли не исключительно мирной земледельческой деятельности. В связи с неверным решением гуннского вопроса явилось и неверное мнение о том, будто огромная масса славян проникла в Среднюю Европу, тихо, незаметно для истории, входя только в состав каких-то гуннских орд.

8. Кроме первостепенной важности для истории славянства вообще, гуннский вопрос имеет и непосредственное отношение к начальной Русской истории. Роксалане с помощью гуннов освободились от готской зависимости, и этот гунно-роксаланский союз, собственно, дал толчок к Великому переселению народов. Затем некоторые гуннские племена вошли в состав русской национальности; к ним относятся болгаре-угличи, савиры-северяне и, может быть, волыняне.

Обсуждение моего реферата было назначено на 30 декабря и желающим принять в нем участие предложено немедленно заявить об этом желании. Впоследствии я сам составил и обнародовал следующий отчет о своем диспуте: 1

Прошло уже более двух недель с того дня, как в Московском обществе Любителей естествознания, антропологии и этнографии, состоялся публичный диспут по поводу моего реферата о народности гуннов, предложенного в предыдущем заседании, 23 декабря. Ни одного сколько-нибудь обстоятельного отчета об этом диспуте я доселе не встретил в печати. Придавая большую научную важность данному вопросу и желая обратить на него внимание как русской науки, так и читающей русской публики вообще, я решаюсь предложить собственный краткий очерк диспута.

Логическим ходом своих разысканий о происхождении русской нации, я, невольно для самого себя, пришел к пересмотру поднятого когда-то Венелиным вопроса о гуннах, и результатом этого пересмотра было полное убеждение в несостоятельности господствовавшей доселе теории их не то монгольского, не то татарского или финского происхождения, а затем в их близком родстве или тождестве со славянами. Исследование мое о них и мои положения уже напечатаны. Здесь я сообщу только о ходе самого диспута. Он не был похож на ученый турнир М. П. Погодина и Н. И. Костомарова, который происходил в Петербурге, помнится, в I860 году, по вопросу, откуда были призваны варяго-русские князья. Это был диспут благотворительный, если не ошибаюсь, с платою за вход в пользу бедных студентов. Чтобы придать ему какую-нибудь приличную развязку, противники наперед условились в некоторых взаимных уступках. От такого компромисса, не совсем согласного с научною точкою зрения, наука на сей раз не понесла ущерба; так как обе противные теории оказались потом несостоятельными. Не имея в виду никакого материального благотворения, я просто пригласил научные силы города Москвы принять участие в обсуждении важного историко-этнографического вопроса. Восемь ученых откликнулись на мое приглашение и записались заранее.

Первым оппонентом выступил Н. А. Попов, профессор русской истории в Московском университете. Едва он произнес несколько фраз, как мне стало ясно, что мои хлопоты по возможности устранить от диспута возражателей не серьезных, бойких на слова, но в сущности возбуждающих одни пустые словопрения - эти хлопоты не увенчались успехом. Г. Попов объявил, что он не намерен возражать на мои доводы, а хочет сделать несколько общих замечаний. Затем он прочел приготовленную им речь. Она представляла не что иное, как резкое, голословное осуждение всех моих исследований о Руси, болгарах и гуннах, и ядовитые упреки в незнакомстве с обширною литературою предмета. Но если г. Попов не имел ничего возразить непосредственно против моих доказательств, то кто же его заставлял принимать участие в диспуте? Я приглашал московских ученых обсуждать только известный научный вопрос; а его непрошеное вмешательство с единственною целью в крайне резкой форме заявить собранию о своем несочувствии всем моим изысканиям, в данном случае было, по меньшей мере, странно и неуместно. Затем с удивлением услыхал я о существовании какой-то обширной литературы по гуннскому вопросу; тогда как, напротив, в европейской ученой литературе, после известных трудов Амеде Тьери и Бера, мною цитованных, наступил совершенный недостаток подходящих монографий, сколько-нибудь заслуживающих внимания. Но оказалось, что под обширною литературою г. Попов разумел несколько мадьярских писателей. По его словам, эти писатели, в особенности Гунфальви, прекрасно обработали и бесповоротно решили вопрос о гуннах, прямые потомки которых суть не кто иные, как трансильванские Секлеры. Казалось бы, если этот вопрос отлично обработан, то стило только г. Попову воспользоваться сею обработкою, чтобы уничтожить мои доводы. На деле, однако, ничего подобного не случилось. И как скоро г. Попов, не удержавшись на почве разглагольствий, пустился в некоторые подробности о моем реферате, то этим он только убедил в своей недостаточной компетентности. Таковы, например, его уверения, что уже Тацит ясно и точно указал место славян в Европе, или что гуннский напиток комос есть не что иное, как кумыс. (Заметьте, что этот камос приготовлялся из ячменя.) Свою обвинительную речь г. Попов закончил предположением, что в дальнейших моих исследованиях, вероятно, авары, хазары и другие народы также окажутся славянами.