Всё тот же сон - Вячеслав Кабанов

Виктория жила до этого в Бобруйске, по-нынешнему — за границей. Родители её были актёры в местном драматическом театре, и жизнь театра была Виктории понятна и близка. Она сама б хотела… Но только не в Бобруйске! Семнадцати лет бежала она в Москву, как бегут из очерченной зоны: вперёд головой, лишь бы быть на свободе.

Свобода обернулась красильным цехом с предоставлением общежития. Но через два кошмарных года один симпатичный шалопай прописал Вику в своей коммунальной комнатке, и, стало быть, можно было оставить эту жуткую красильню. Вот и пошла Виктория по Москве за новым счастьем. А «Книга» от её жилья была совсем недалеко, пешком дойти…

Уже формально родилось новое издательство «Книжная палата», и я от «Книги» с целым рядом редакций туда уходил, уже теперь главным редактором. И на «курьера» можно было наплевать: уж в новом штате для неё чего-нибудь подыщем.

А пока что новому издательству негде было расположиться. В двух непросторных комнатах на улице Неждановой (ныне Брюсов переулок) происходило невообразимое. В углу дальней комнаты, на каком-то подобии стула сидел «в полдупка» (как говорят поляки) новоиспечённый директор, стеснённый склонившимися к нему женщинами в конфигурации печатной буквы «Г». И нестерпимый грай стоял, как на птичьем базаре.

Я ж медленно, стараясь не задеть чьего-либо внимания, ужом выползал на воздух, на тихий сквер, где ближайшие скамейки были заняты моими любимыми редакторшами художественной литературы. На все их вопросы я отвечал: «О, да, конечно!» и, ясно понимая, что главное — им не мешать, подманивал Викторию и тихо удалялся с ней в издательство «Книга», где кабинетик мой пока всё ещё был мне доступен. И там, в тишине, в отдельном кабинете, давал наедине Виктории уроки игры на пишущей машинке.

К несчастью, каждый мой урок длился не более минуты. Мне даже не пришлось поддерживать ей спинку и ставить локоток.

— Я поняла! — говорила Виктория, не ускользая от учения, а потому что поняла, и уверенно дописывала предложенный ей абзац, подложив при этом копирку (как оказалось) правильной стороной.

— Вот видите ли, Вика, это делается так, — пытался я показать, как регистрируется рукопись или куда вписать «входящие» и «исходящие», как оформляется правка…

И не успевал я закончить фразу, как Вика делала это сама и так, как я никогда бы сделать не сумел.

Все почему-то были уверенны, что я готовлю её себе в секретари, поэтому, когда редакции стали потихоньку переезжать в здание напротив Музея вооружённых сил, одна заведующая, не имея на тот момент младшего редактора, попросила меня одолжить ей Вику на время. Я Вике объяснил, как это ей пойдёт на пользу, а сам уже ввинтился в иные сферы: у меня стали складываться самые тесные отношения с редакцией художественной литературы (нашему библиографическому издательству разрешили создать и такую редакцию, чтобы с её помощью обеспечить себе хозрасчёт и самофинансирование), с писателями и социологами Института книги и даже с самим генеральным директором Объединения, куда входила «Книжная палата», Юрием Владимировичем Торсуевым… Уже рождались грандиозные планы перестройки отношений издателей с читателями, и принятие каждой идеи, каждого плана совпадало сразу с закладкой первого кирпича, не специально (для церемонии) принесённого в портфеле, а снятого с подъехавшего грузовика и уложенного в раствор, подаваемый с бетономешалки. Всё строилось сразу. Вика постепенно исчезала из моего поля зрения, и так же постепенно это переставало мне нравиться. Тогда я предложил отпраздновать вдвоём её приход в издательство.

Ближе к вечеру мы встретились возле издательства «Книга», чтобы пойти куда-нибудь. Я в центре назубок знал забегаловки, кафе и рестораны. Не то чтоб я их посещал, но знал, как знал любой другой москвич, поскольку по теперешним понятиям их было ничтожно мало. Мы бодро шли и делали попытки куда-нибудь войти, но — тщетно. Или было закрыто до более позднего времени, или очередь на улице стояла, или висела табличка «Спецобслуживание», или просто — тьма и неизвестно… Сначала мы весело и ни о чём болтали, потом смеялись над нашими неудачами, потом я замолчал и просто шёл, как сквозь пустыню в поисках оазиса, борясь за спасение жизни дамы, так непосредственно доверившейся мне. От верности или от робости Вика тоже молчала и шла без стона и упрёка. Уже мелькнул Страстной бульвар, потом Петровка, Рождественский бульвар, Сретенка, потом Садовое кольцо, Красные Ворота… Я понял, что иду по самым старым адресам. Моросил уже дождик, мы шли по правой стороне Садовой, здесь я когда-то был… но нет, жизнь покинула этот оазис. Земляной вал, Покровка, здесь кафе на кафе, но в каждом что-нибудь не так, мы близ Армянского переулка… Вот-вот! Вверху шашлычная, а внизу пивной бар, где, помню, весёленький чех всё восклицал:

— Какой хорошенький здесь кабачок!

Поддатый москвич, исполненный патриотизма, с законной гордостью поддержал было чеха:

— В Москве кабаков много!

— Нет, нет, — не согласился чех, — кабаков не очень много, а ка-ба-чок совсем один!

Но где тот кабачок? Давно закрыт. А что шашлычная? Просто кафе. Но дверь-то приоткрыта! Мы с Викой входим и плюхаемся на стулья у свободного стола. Мы и пяти бы метров больше не прошли.

Подходит официант и сухо сообщает, что выпивки у них нет. Ах! Оттого-то в зале пусто.

Я говорю с мольбой:

— Но что-нибудь! Нам уже всё равно.

— Вы знаете, — он отвечает, — есть красное вино в кувшинах… Возьмёте?

— О, ради Бога, поскорей!

Мы выпиваем по стакану и не находим сил произнести ни слова.

Второй стакан вызывает тревогу: а не закроют ли уже сейчас это славное заведение?

Третий пьём уже как праздник.

И вот становится тепло и хорошо. Кругом всё погружается во мглу, я плохо вижу Вику, но чувствую, как она хорошеет. Официант приносит свечку, и свечка Вику подтверждает. Я трогаю её холодные руки и говорю, говорю, говорю…

Второй кувшинчик проясняет смысл беседы: мы просто друг к другу расположены, и кажется, что это навсегда. Хотя она молчит, и я пугаюсь: да неужели же она чувствует себя хоть в чём-то мне обязанной? Нет, нет, только не это!

Я выпиваю стакан. Да нет, наверно показалось. Что за ерунда!

И вот опять всё хорошо и просто. И мы безгрешны. Мы отчего-то просто расположены друг к другу.

Я усадил её в такси, довёз до дому, на той же машине уехал к себе, а утром Вика сказала, что ни за что сама не добралась бы домой, хотя я ничего такого не заметил и только действовал по правилам галантности.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});