Мастер. Размышления о преображении интеллектула в просветлённого - Бхагаван Раджниш

Я сказал: «Вот за этим я и пришел. Мне даже пришлось оттолкнуть вашу жену с дороги. Время все еще есть. Если вы сможете резко, одним махом отбросить все свои верования и, ни во что не веруя, умирать тихо и спокойно, возможно, последние мгновения вашей жизни станут крещендо, высочайшим пиком сознания. Не упускайте эти мгновения».

И вы не поверите: он закрыл глаза, закрыл и свои уши тоже. Он не был готов слушать меня, ибо наступил час взывать к Божьей помощи — смерть стоит у одра.

Люди всю свою жизнь проживают в психологических тюрьмах. Подлинная религиозная революция — это резкое освобождение из своей тюремной камеры. Никто не загораживает путь. Вы сами — творец тюрьмы, и если вы достаточно смелы, то можете и вырваться оттуда.

Знать жизнь в ее небезопасности — значит знать жизнь в ее безмерной красоте, в ее подлинности. Знать жизнь в ее небезопасности, без всякого страха — значит превзойти смерть, ибо жизнь никогда не умирает.

Все, что умирает, это не жизнь; это только дом, в котором жила жизнь. Пламя жизни продолжается вечно. Из-за своих гарантий, утешений и верований вы остаетесь, незнакомы с величайшим сокровищем. Вы живете в страдании, вы умираете в страдании.

Возможно, жить в безмерном блаженстве и умирать, танцуя, чувствуя себя легко в сущем.

— Хорошо, Маниша?

— Да, Мастер.

36. СОСТРАДАНИЕ

Возлюбленный Мастер,

Обращение к собранию (часть вторая)

Будда сказал: «Может возникнуть желание раскрыть это посредством сравнений, но в конце не оказывается сравнения, которым можно пояснить это. Назвать это широким и бескрайним — значит ограничивать его, не говоря уже о желании войти в это широкое и бескрайнее царство с ограниченным умом. Даже если бы вам и удалось войти таким образом, то это напоминало бы вычерпывание океана ковшом: хоть ковш и полон, сколько в него уместится? Однако же вода в ковше — прежде чем попасть туда — была тождественна безграничной воде (в океане). Подобным же образом, оттого что ваш мир такой большой и что вы испытываете удовлетворение от него, этот безграничный мир адаптируется к вашей емкости и наполняет ее. Это не значит, что воды в великом океане — всего столько».

Поэтому Будда сказал: «Это как великий океан: не имеет значения, комары или титаны пьют его воду, — он наполняет их всех».

***

Вот извечная проблема: те, кто узнал, наталкиваются на непреодолимую пропасть между своим опытом и своей способностью выражать его. То, что они узнали, так огромно, что все сказанное будет ограничивать его, а ограничивать безграничное — непростительно. Если они ничего не говорят, то и тогда они высказывают нечто. Они говорят, что ничего нельзя сказать.

Но это переживание так славно, так животворно, так наполняет, что говорить, что об этом ничего нельзя сказать, — значит проявить отсутствие сострадания по отношению к тем, кто не благословен этим переживанием. Если вы не выскажете хоть чего-нибудь, сколь бы оно ни было ограниченным, — миллионы так и не осознают, что их потенциал был во все небо, а они остались ограниченными в маленьком мире. Они никогда не раскрывали своих крыльев в небе, потому что никогда не думали, что за пределами клетки существует еще что-нибудь.

Позволять людям оставаться в неведении о своей способности летать и о беспредельности неба — это, безусловно, бесчеловечно. Такова дилемма: если вы говорите что-то — это не верно, а если вы не говорите чего-то — это тоже не верно. Вы должны высказать что-то, сколь бы это ни было незначительно. Это может подать кому-то намек; пусть это не утолит жажду, но может подтолкнуть на поиск.

Может, это и не утолит жажду, но оно может заставить вас осознать, что вы жаждете. Даже осознать свою жажду — уже великое начало, ибо человек не может оставаться жаждущим, если он сознает, — он отправится разыскивать и исследовать все возможные пути. А океан жизни не далеко. Мы в нем, мы часть его.

В мире было два типа мистиков. Один Гаутама Будда назвал архатами. Они выбрали молчание. Они абсолютно преданы истине и не пойдут на компромисс ни в коем случае. Они не выскажут ничего такого, что не является абсолютно верным, они не выскажут ничего лишь приближенно истинного, поскольку приближенно истинное есть не что иное, как ложь. Они не дадут примера, потому что не существует ничего подобного их переживанию, нет возможности как-то сравнить.

Видя такую ситуацию, можно понять, почему они избрали молчание.

Но была еще одна категория пробужденных людей, просветленных, которые пытались, хотя их попытки были не очень успешными. Они и не могут быть успешными — в силу самой их природы. Но даже если один человек из миллиона пробудился благодаря усилиям бодхисаттвы — второй категории просветленных людей, — то усилие стоило того.

У архатов есть свой ответ на это. Они говорят, что если один человек из миллиона становится пробужденным, слушая бодхисаттву, значит, такому человеку было предопределено стать просветленным, и не важно, говорил бы бодхисаттва или нет.

Я был в затруднении. Нельзя отрицать того, что говорят архаты. А они говорят, что человек не становится пробужденным оттого, что слушает вас, ибо все, что бы вы ни говорили, есть лишь отдаленный намек; он никого не может сделать просветленным. И они в определенной степени правы — потому что и рядом с ними, сидя в безмолвии, люди также становились просветленными. Ничего не говорилось, ни на что не указывалось, — но лишь присутствие архата, его безмолвие, его покой оказывались заразительными. Каждый, кто восприимчив, доступен, открыт, чувствовал нечто такое, чего не говорилось, — и двигался по пути. И не только двигался... многие достигли высшей цели.

Следовательно, у архата тоже есть основания сказать, что нет необходимости говорить, что бы то ни было. Те, кто может понять, поймут даже ваше молчание, а те, кто не может понять, не поймут никогда; можете годами разговаривать с ними — они останутся глухими. Можете рассказывать им о свете — они не откроют глаза. Можете попытаться увлечь их красотой высшей цели, но они будут по-прежнему откладывать путешествие.

Однако и бодхисаттва имеет собственное мнение — и, возможно, оба правы. Бодхисаттва говорит, что есть люди, которые как раз на грани: лишь небольшой толчок — и они трансформируются; лишь небольшое указание — палец, показывающий на луну, — и они в состоянии увидеть. И, во всяком случае, даже если никто не поймет, все же стоит сделать попытку; по крайней мере, это показывает, что вы не безразличны к огромному человечеству, которое бредет на ощупь в темноте. Вы поступили по-человечески, вы сделали все возможное. Если никто не слышит этого, если никто не слушает этого — это их дело, но они не могут винить вас. Они не смогут пожаловаться, что вы знали, и все же молчали, что вы должны были сделать попытку пробудить их. Эти две категории мудрых конфликтовали столетиями, и обе были так уверены в своей правоте, что ни один архат не был обращен бодхисаттвами и, наоборот, ни одного бодхисаттву не обратили в архаты.

Я понимаю это так: ни одного обращения не произошло потому, что в обоих этих подходах было нечто, абсолютно истинное. Один - абсолютно предан истине; другой - абсолютно предан любви, состраданию. И оба - значимы — истина и любовь равнозначны.

Я думаю, не нужно никакому архату становиться бодхисаттвой и никакому бодхисаттве — становиться архатом. Возможно, оба необходимы. Возможно, нужно петь песни о том, чего нельзя высказать; и возможно, нужно оставаться молчаливым, настолько молчаливым, что само молчание становится магнетической силой. Возможно, оба служат огромную службу человечеству: один — предпринимая разнообразные попытки, через язык, через поступки, пение, танец; а другой — оставаясь абсолютно сосредоточенным, но доступным каждому, кто постучится в его дверь.

Я не вижу конфликта, как его видели испокон веков. Те, кто видит конфликт, это только ученые люди; они — ни архаты, ни бодхисаттвы.

Мне вспоминается великий мастер, Ма-цзы. Его монастырь был как раз напротив другого монастыря, глубоко в горах, и другой мастер был совершенно антагонистичен к методам и учению Ма-цзы. Один из учеников Ма-цзы переживал трудные времена с мастером, потому что Ма-цзы обычно колотил, давал взбучку...

Было известно, что однажды Ма-цзы вышвырнул ученика через окно и прыгнул на него сверху. Ученик получил несколько переломов, а Ма-цзы, сидя у него на груди, спрашивал: «Дошло?» И самое странное заключается в том, что до ученика таки дошло! Он никогда больше не задавал вопросов! Что и доказывает, что, очевидно, до него дошло; и с тех пор он стал совершенно молчаливым.