Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 - Владилен Николаевич Виноградов

грехи. Тому пришлось подать в отставку. Но обошлись с ним гуманно – отправили в места не столь отдаленные и очень приятные, назначив послом в Париж.

Сербия резко реагировала на аннексию – демонстрациями протеста, набором в армию добровольцев, готовых сражаться за правое дело. Но ни Россия, ни Сербия к острому конфликту не были готовы, а противная сторона действовала с редкой в истории международных отношений бесцеремонностью. В марте 1909 года Берлин выступил с категорическим требованием признать свершившееся. И угрозой австро-венгерского нападения на Сербию в случае отказа[802]. Габсбургский генштаб установил связи с польским национальным движением. Петербург и Белград, скрепя сердце, дали согласие.

Тем не менее положение можно было назвать мирным разве что условно. В Сербии зародилась организация «Объединение или смерть», больше известная под название «Черная рука», признававшая террор и влиятельная в офицерских кругах. В самой провинции действовало общество «Млада Босна», выступавшее за вхождение в Сербию и тоже не чурающееся террора.

* * *

Отечественная историография традиционно считала аннексию двух бывших османских провинций крупным провалом своей дипломатии. Опереться на силу та не могла, союзники проявляли мало интереса к сербским и балканским делам. Форин-офис одно время питал надежду, не сбывшуюся, что удастся наладить контакт с младотурками. Лишь в последние годы наметился иной подход к происшествию; задается вопрос: а что выиграла Австро-Венгрия, осуществив аннексию? Аннексионисты столкнулись с большими сложностями при осуществлении своих намерений. Е. К. Вяземская именует достигнутый результат чистейшей иллюзией. По соглашению с Высокой Портой Австро-Венгрия отказалась от входившего в провинции Енипазарского санджака, разрешила свободное отправление мусульманского культа и упоминание в мечетях имени султана-халифа.

Наши средства массовой информации свободно оперируют термином «Австро-Венгерская империя». На самом деле с ним надо обращаться чрезвычайно аккуратно, ибо существовали Австрийская империя и Венгерское королевство, которые вместе составляли не империю, а двуединую монархию. Их территории четко подразделялись, и ни один ее вершок не находился в совместном владении, на это имелся даже конституционный запрет. Сразу возник вопрос: к кому же присоединять Боснию и Герцеговину, так и оставшийся нерешенным. Провинции некогда в Средние века входили в Мадьярское королевство, туда бы им и вернуться. Но… для самой Венгрии расширение за счет двух славянских провинций ничего хорошего не сулило. По переписи 1910 года в ней проживало 48 % мадьяр, 26 % славян, 14 % румын и 10 % немцев. К титульной нации принадлежало не большинство, но все-таки солидное меньшинство жителей. С наплывом массы славянского населения в Боснию и Герцеговину это меньшинство превращалось в скромное к ущербу для роли венгров как титульной нации. Официальный Будапешт поэтому отрицательно отнесся к самой идее подобного расширения. Так же реагировал он на другой возможный вариант решения вопроса – вхождение Боснии и Герцеговины в состав Австрии, ибо это грозило перекосом баланса сил и интересов в двуединой монархии в пользу Вены[803].

Существовал и третий вариант, предусматривавший преобразование дуалистической монархии в триалистическую с превращением славянских земель в ее третий компонент. Сторонником подобного преобразования являлся наследник престола эрцгерцог Франц Фердинанд. Но тут возражения раздавались и из Вены, и из Будапешта, ибо сие означало утрату немцами и венграми особого привилегированного положения в стране. Выбраться из тупика не удалось, все осталось по-старому, Босния и Герцеговина оказались в «висячем» положении, некий остроумец привлек для сравнения со сложившимся положением образ плывущего в воздухе гроба Мухаммеда[804]. «Провисели» провинции вплоть до распада державы Габсбургов в 1918 году и образования государства сербов, хорватов и словенцев. Поэтому Е. К. Вяземская пришла к выводу, что в плане внутриполитическом затея графа А. Эренталя потерпела полный крах.

Не менее важно и другое. Грубо осуществленная аннексия была воспринята в России как пощечина. Влияние прогермански настроенных политических кругов в стране пошатнулось, тяга к Антанте возросла, что ввиду приближения Первой мировой войны означало для Берлина и Вены существенную потерю. Они приобрели яростного врага в лице Сербии. Так что, взвешивая все про и контра для Австро-Венгрии от аннексии, контра в них преобладало.

В ряду факторов, свидетельствовавших, что немецкий Второй рейх, подкрепленный Австро-Венгрией, замахивается на господство в Европе, аннексия Боснии и Герцеговины заняла свое место. Капитулянтов-мюнхенцев на континенте тогда не существовало. В дни июльского кризиса 1914 года министр иностранных дел С. Д. Сазонов говорил в Государственной думе: отступать, смириться – значит признать, что «воля Австрии и стоящей за ней Германии является законом для Европы». Франция после разгрома 1870 года более двадцати лет жила в страхе перед новым нашествием тевтонов, и лишь союз с Россией позволил ей распрямиться. Британцы сознавали, что при доминации Пруссо-Германии на континенте Англия очутится отнюдь не в блестящей изоляции. По словам помощника главы Форин-офис Эйра Кроу, стремление Германии к «политической диктатуре» могло привести к тому, что она и Австро-Венгрия «раздавят Францию и унизят Россию», и тогда от лелеемого баланса сил на континенте не останется и следа[805]. Можно сказать поэтому, что аннексия Боснии и Герцеговины внесла определенную лепту в стремление членов Антанты сплотить свои ряды.

* * *

Османская империя слабела и разваливалась на глазах. Болгария утвердила свою независимость, произошла утрата Боснии и Герцеговины. В 1911 года Италия начала войну с Турцией, увенчавшуюся для последней потерей Киренаики. Остров Крит отпал. Страна погрязла в неоплатных долгах, в 1914 году 80 % бюджетных средств ушло на их погашение. Разве что ленивый мог упустить шанс и не воспользоваться случаем для нанесения Высокой порте новых ударов. Образование Балканского союза стало событием естественным и неизбежным. Все было вновь: не подданные собирались восставать против тиранического правления, а независимые христианские государства готовились освобождать еще находившиеся под турецким господством славянские и греческие земли с намерением присоединить их к себе. Никаких подстрекательств со сторон «великих» не происходило. Россия восстанавливала силы, подорванные войной и революцией. Австро-Венгрия только что проглотила Боснию и Герцеговину. В Вене раздавались неслыханные прежде заявления. Начальник генерального штаба монархии Ф. Конрад фон Хетцендорф заверял: «Мне не нужно от Сербии ни одного сливового дерева, ни одной овцы». Яблоком раздора между Францией и Германией служили Эльзас и Лотарингия, а не балканские угодья. Что касается Великобритании, то немцы не расстались еще с надеждой оторвать ее от новых друзей.

Общественность России, как всегда, горой стояла за дело славян, на парадах и по сей день звучит великолепный, торжественно-триумфальный марш «Прощание славянки», тогда сочиненный. С. Д. Сазонов полагал: «Пятьсот тысяч штыков для охраны Балкан, – это навсегда преградило бы дорогу германскому проникновению и австрийскому вторжению»[806]. Ведомство на Певческом мосту хотело бы превратить Балканский союз в