Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

— А он не умрёт от боли? — спросил Цзиньтун, разглядывая красивый рисунок на пере.

— Теперь понятно, почему Попугай говорил, что вы сама доброта, — усмехнулась Гэн Ляньлянь. — Так оно и есть. Я не павлин и не знаю, больно ему или нет. Но эти перья приносят хороший доход. Каждый год приходится выдирать их у живых птиц, потому что только в этом случае они смотрятся как живые. Ещё выщипываем перья у фазанов, и тоже только у живых. Лишь тогда из них можно сделать реквизит для актёров пекинской оперы.[203]

Потом они осмотрели ферму попугаев — высокое, просторное строение с рядами клеток из стальной проволоки в несколько ярусов. Клеток было несколько тысяч, по одной птице в каждой. От птичьего гвалта Цзиньтуна охватило странное волнение, — казалось, вот-вот что-то случится. Понятно, почему работницы затыкают уши ватой: иначе нервное расстройство получить можно.

— У этой декоративной птицы большой рыночный потенциал, — рассказывала Гэн Ляньлянь. — Её, конечно, можно использовать и на мясо. Даланьские чиновники народ рисковый, чего только не едят. Раньше считалось, что жаб есть нельзя, а на самом деле мясо у них очень вкусное, гораздо вкуснее лягушачьего. В прошлом месяце пятьдесят один ресторан из тех, что в ведении городского отдела занятости, стал предлагать знаменитое блюдо «Жаба лакомится мясом лебедя»,[204] в него входят семь свежеободранных жаб и лебедь с удалёнными внутренностями. Жаб заправляют в брюхо лебедя и готовят на медленном огне. Вообще-то приготовление этого блюда противоречит государственному закону об охране животных, и в последнее время дикого лебедя приходится заменять на домашнего. А лучший способ охраны редких видов диких птиц — одомашнивание. Павлинов, например, мы уже выращиваем почти как бройлеров.

Потом она показала фермы красноголовых журавлей, чёрных аистов, индюков и золотистых фазанов, уточек-мандаринок…

— У птицеводческого центра «Дунфан» два направления деятельности, — продолжала она свой рассказ. — Первое — собирать со всего мира редких птиц, которым грозит истребление, с помощью наших работников выращивать их потомство, тем самым изменяя ситуацию: их ценность уже не будет определяться редкостью, с какой они встречаются в природе. Второе направление — снабжать гурманов по всему миру, удовлетворять спрос любителей новизны. К слову, твой племянник — прекрасный знаток птиц. Он может по голосу птицы определить её характер, отлично понимает птичий язык. Учит разговаривать птиц, которые считаются неговорящими. Ворона, например, только и знает, что каркает, и вроде не скажешь, что способная. А у него одна детские песенки петь научилась. Только вот склад ума у него не больно хозяйственный. Под его руководством центр был по уши в долгах. Сменив его на должности управляющего, я поставила себе основной задачей обратить убытки в прибыль. Я исключительно за то, чтобы превращать птиц в деликатесы на подносе. Ну продашь пару попугаев как декоративных птиц, так при должном уходе они и через десять лет не сдохнут. А вот съеденная пара попугаев за двадцать четыре часа полностью переварится. Продукты питания — самый широкий рынок, но с развитием экономики и повышением материального благосостояния обычная пища некоторых уже не устраивает. Куры, утки, рыба, мясо — всё надоело. Конечно, речь далеко не обо всех, но эта малая часть ест не за свой счёт. Вот на них-то мы и стараемся заработать. Разве простому человеку по карману съесть пару павлинов за тысячу двести юаней? Я в прошлом году в Гуандуне проводила исследование. Так там один крестьянин завёл крокодилью ферму, разводит китайских аллигаторов.[205] Они под охраной государства, и это сказывается на их цене. Но кто-то на цену не смотрит, может позволить себе всё. Ну а кто не может, тому они не нужны и по дешёвой цене. Их, этих аллигаторов, на сантиметры продают. Покупаешь такого — сто сорок сантиметров от головы до хвоста, по восемьдесят юаней за сантиметр, — и встанет он тебе, пардон, в одиннадцать тысяч двести. Ну, со скидкой, как старому знакомому, себе в убыток, давай десять тысяч и забирай. А если банкет только из крокодильих блюд, значит, там не одни чиновные, а ещё и их любовницы. Трудно сказать, насколько мясо этих крокодилов лучше карпа, но карпа пробовали все, а вот отведать крокодила, аллигатора, позволит себе далеко не каждый. Подожди, вот состаришься, сможешь гордо сказать детям и внукам, мол, едал я в молодости крокодилятину, один большой начальник угощал. Тот крестьянин, что крокодилов стал разводить, теперь, конечно, человек богатый. Думаю, нам надо мыслить ещё шире, не стоит ограничиваться выращиванием отечественных редких видов, нужно искать таких птиц по всему свету. К двухтысячному году планируем застолбить здесь все болота, устроить самый большой в мире птичий рай, музей птиц. Центр «Дунфан» станет главной достопримечательностью Даланя, к нам потянутся туристы, инвесторы, гурманы.

Послушать её — так перспективы блестящие.

— Ну а я? — недоумевал Цзиньтун. — Я-то что буду здесь делать?

— Дядюшка, надеюсь, вы примете моё предложение заведовать отделом по связям с общественностью.

Новоиспечённого завотделом Гэн Ляньлянь послала на десять дней в сауну, к тайской массажистке, а потом в салон красоты на десять сеансов массажа и чистки лица. После этого Цзиньтуну показалось, что он заново родился. Не останавливаясь перед затратами, Гэн Ляньлянь накупила ему самой модной одежды, опрыскала с ног до головы «шанелью» и приставила к нему молодую девушку, на которую возложила все повседневные заботы. Эти траты повергали Цзиньтуна в страшное беспокойство. Вместо того чтобы определить конкретную работу, Гэн Ляньлянь только и делала, что забивала ему голову всевозможными знаниями о птицах, штудировала вместе с ним чертежи, образцы и модели развития Центра. В результате он твёрдо уверился, что от будущего Центра зависит и будущее всего Даланя.

Ночью, когда всё стихло, Цзиньтун ворочался с боку на бок на роскошном матраце фирмы «Симмонс», не в силах заснуть. Теперешняя его жизнь состояла из одних удовольствий — о таком он даже не мечтал. Чего, в конце концов, хочет от него эта предприимчивая женщина с маленькой головкой? Он помассировал грудь и под мышками, где уже начинал накапливаться жирок, и незаметно уснул. Снилось, что он оброс павлиньими перьями. Распустил хвост — и на нём засверкали десятки тысяч разноцветных пятнышек. Тут вдруг появляется Гэн Ляньлянь и ещё какие-то злобные женщины; они собираются выдрать у него перья, чтобы преподнести уважаемым богатым друзьям, приехавшим издалека. Он протестует по-павлиньи. «Так если не выдирать перья, дядюшка, зачем мне тебя откармливать?» Ответ прямой, никакой двусмысленности. И применить его можно и к павлинам, и к людям. Ничего не оставалось, как только покорно подставить гузку. Всё нутро аж похолодело, кожа напряглась так, что иголку не воткнёшь. Гэн Ляньлянь старательно мыла руки в медном тазу, вокруг разносился запах сандала. Вымыла раз, потом ещё раз, а после этого велела работнице в белом халате полить из большого медного чайника с длинным носиком, чтобы сполоснуть. «Дёргай, — вертелось у него на языке, — дёргай, славная племянникова жёнушка, не тяни со своими пытками. Ты хоть понимаешь, что для барана, привязанного к столу мясника, самое мучительное не ощутить пронзающий сердце нож, а смотреть, как мясник точит его и, поточив, пробует на ногте — острый ли?» — «Расслабься! Расслабься! — похлопывала по гузке рука в резиновой перчатке. — И ты, что ли, дядюшка, с этого чудовища и убийцы Сыма Ку пример берёшь? Тот перед смертью всё ци на бороду собирал, даже брадобрей о него бритву сломал». — «Откуда она может знать такое, ведь родилась позже!» Хотя сломанная о Сыма Ку бритва давно уже стала легендой. О нём уже столько легенд сложили, целый воз. Например, якобы во время расстрела пули рикошетили от лба в разные стороны. Такой цигун[206] выбывает в памяти рассказы о далёком прошлом, когда в Гаоми от великого учителя ихэтуаней[207] Фань Цзиньбяо отскакивали и мечи, и копья. Потом Сыма Ку якобы увидел на дамбе Сыма Ляна и крикнул: «Сынок!» Этим воспользовался снайпер из уездной расстрельной команды и всадил ему пулю прямо в рот. Только так якобы и удалось отправить его на тот свет. «Напраслина всё это, невестка, — сказал Цзиньтун. — Никакого ци у меня нет, просто боюсь». — «Чего бояться-то? — презрительно фыркнула она. — Подумаешь — перья вырывают. А если бы мошонку отрезали? Вот это был бы шок». — «Не удивительно, что Попугай плачет от тебя день-деньской, — размышлял Цзиньтун. — Страшное дело эти бабы, даже в сравнениях у них одни ножи да винтовки. В прежние годы в агрохозяйстве «Цзяолунхэ» была одна женщина-ветеринар Сяо Дун по прозвищу Тяжёлая Рука. Однажды она должна была кастрировать четырёх мулов для гужевой транспортной бригады. Удалила лишь четыре яичка, а потом отшвырнула нож и ушла. Мулы так и остались стоять со своим хозяйством, как с гроздьями айвы. Заканчивать пришлось Дэну. С тех пор в Далане и бытует сехоуюй:[208] «Сяо Дун кастрирует мулов — дело не закончено». Гэн Ляньлянь ухватила несколько самых красивых, толстых, как камыш, перьев и с силой дёрнула. Цзиньтун закричал и проснулся в холодном поту. Копчик ныл. В ту ночь было уже не заснуть. Он прислушивался к поединкам птиц на болотах, вспоминал свой сон и пытался истолковать его, как учили зэки в лагере.